— Не расставляй так локти. У меня бок болеть будет.

— Эй, что за глупости ты говоришь? Когда это я расставлял локти?

— А разве не расставляешь? Честно сказать, ты в последнее время сильно нос задираешь, может воздух здесь для тебя слишком влажный?

— Это ты обо мне? Да ты на себя посмотри! Это ты последнее время пытаешься меня задавить, так, аж голова хрустит!

Учитель широко раскрыл глаза, встал и осмотрелся. Никого… А голоса звучали все громче.

— Ужас какой-то! Тебя как будто подменили, просто брюзгой стал. Ветра глотнул?

— Так это же ты канючишь, стоит мне только руки-ноги немного размять… А вот подумай о том, что было сто две тысячи лет назад.

— И что же было сто две тысячи лет назад? А сто тысяч, миллион, десять миллионов, пятнадцать миллионов лет назад? Забыл? Если бы не забыл, то не давил бы мне локтями в бок!

Учитель был ошарашен.

— Да, отличная штука воспоминания. Это ты забыл, что было пятнадцать миллионов лет назад! Не-ет, ты помнишь! Ну, и кто тогда извинялся? Хорошо же у тебя устроена голова!

Учитель медленно поднялся, пошарил глазами вокруг, но никого не увидел. А голоса стали еще громче.

— Наверное, ты меня старше. Но почему?

— Что значит — почему? Когда я уже обрел форму и характер, ты еще пресмыкался у моих ног! Вот как все было. И что ты говорил? «Господин Хорнбленд,[66] можно мне здесь прилечь? Нижайше прошу разрешить мне остаться у ваших благословенных кончиков ног!»

Учитель Нараноки хлопнул в ладоши.

«Понял! Понял! Господин «Хорнбленд» — это «роговая обманка». А кто же другой? Непонятно. Очень интересно. Сегодня опять сплошные загадки. Так я никогда не перестану ночевать под открытым небом».

Учитель сунул в рот еще одну сигарету и чиркнул спичкой. А голоса становились все громче и громче, но все равно звучали тихо, как комариный писк.

— Наверное, именно так и было, но что ты тогда сказал в ответ? Нет, мол, не выйдет, попроси кого-нибудь другого. Эдак пренебрежительно и заносчиво отказал…

— Но ты все равно прилепился ко мне. Именно ты. И никто другой.

— Не понимаю намеков. Я не прилепился — просто моя голова оказалась у твоих ног. А просил я Дзикко-сан, который родился раньше тебя. Вот сейчас я очень, очень благодарен Дзикко-сан.

Учитель радостно рассмеялся.

«Ха-ха-ха! Дзикко-сан, должно быть, магнитный железняк.[67] Я все понял — «роговая обманка» ругается с биотитом.[68] Если приглядеться, то здесь полно осколков «роговой обманки», а в ней вкраплены минералы, вот они и шепчутся между собой».

И действительно, под головой учителя лежал осколок гранита, по внешнему виду напоминающий китайскую серебряную монетку.

Учитель веселился все больше и больше.

— Вот как! Ну, хорошо же. Неблагодарная тварь! Чтоб ты поскорей превратился в глину!

— Порчу навел, да? Но я не слабее тебя!

— Подождите, подождите. О чем вы тут все время спорите? — хором сказали два незнакомых голоса.

— Господа Осокурэ,[69] не обращайте на него внимания. Он просто ничего не соображает.

— Господа-близнецы. Не обращайте внимания. Он совершенно ничего не понимает.

«Ага. Это ортоклаз присоединился к спору. Становится по-настоящему интересно».

Учитель, улыбаясь до ушей, протянул руки к огню. Опять заговорили два голоса.

— Успокойтесь. Мы срастались долгое, долгое время — в темноте, под ужасным давлением, в раскаленном пекле. Мы вместе стойко терпели эти жар и давление, от которых рассудка можно лишиться!

— Да, именно так. А хорошо в тяжелое время просить о помощи, а когда становится легче, умирать от зависти?

— О чем это ты?

— Эй, эй, эй, подождите-ка! Послушайте. Сейчас, наконец, мы увидели солнце. Разве все это похоже на то, что твердил нам конгломерат глубоко в земле?

— Да, конечно же, непохоже. По рассказам конгломерата, солнце ярко-красное, а небо коричневое, однако, сейчас солнце ярко-белое, а небо ярко-синее. Конгломерат — обманщик.

Опять донеслись голоса близнецов.

— Возможно, в те времена, о которых говорил господин конгломерат, тогда, когда он был обыкновенной галькой, и впрямь все было именно так.

— Может быть, и так. Однако обманывать и платить злом за добро благодетелю — дурно!

— Что? Ты это обо мне говоришь? Ну, хорошо! Достал ты меня. Давайте устроим дуэль! Дуэль!

— Подождите. Послушайте, мы же были так рады увидеть солнце. Как мы кричали! В течение пятнадцать миллионов лет мы не знали солнечного света. А потом железные кирки зазвенели над нашими головами, и кто-то крикнул: «Ну, что же вы, выходите на солнце!» Какая нам разница, кто с кем сросся. Мы ничего про это не знали. Все кричали: «Прощайте, прощайте!» А затем вдруг стало светло-светло, и мы взлетели в небо. Тогда мне показалось, что кроме солнца я вижу что-то еще — блестящее и красное.

— И я это видел.

— И я. Но что же это было?

Учитель опять рассмеялся.

«Это, наверняка, были искры, летевшие из-под долота. Что-то гремело, и было жарко, верно?» — спросил учитель. Однако голос его не был услышан минералами.

— А что будет с нами дальше? — опять донесся голос близнецов Осокурэ.

— Да ничего хорошего. Я слышал от конгломерата, что нас могут опять закопать в землю, а если нет, то мы и так превратимся в песок и глину. Здесь нельзя быть спокойным. Что в земле, что на ее поверхности, через две тысячи лет результат будет одним и тем же.

Учитель удивился.

— Посмотрим на это философски. Через две тысячи лет, снаружи или внутри этой хижины, но мы все равно станем или глиной, или крупицами песка. Взглянем на это философски.

В этот момент донеслись всхлипы, а затем биотит разревелся.

— А, бо-бо-бо-больно. Больно!

— Господин Биотит, что случилось? Что случилось?

— Если срочно не вызвать господина Пурадзё, мне будет совсем худо.

«Ага, господин Пурадзё, это, наверное, плагиоклаз.[70] Он голубоватый, поэтому здесь доктором считается», — прошептал учитель, и навострил уши.

— Пурадзё-сан, Пурадзё-сан, Пурадзё-сан!

— Да?

— У господина Биотита сильно живот разболелся. Осмотрите его, пожалуйста.

— Так, ну, причин для тревоги нет. Наверное, ветром продуло.

«Ага, ветром продуло, поэтому живот разболелся. Вот это и называется выветриванием или эрозией», — вновь прошептал учитель, сняв очки и протерев их платком.

— Пурадзё-сан! Пожалуйста, быстрее. Я сейчас сознание потеряю.

— Я уже иду к вам. Эх. Так, так, понятно. Хм. Дайте-ка мне пульс пощупать. Так. А теперь язык. Хорошо. Значит, болит вот здесь, на этой восемнадцатой грани, склонной к образованию трещин? Вот как, хм-хм, все понятно. Это очень страшное заболевание. Когда вы были глубоко под землей, то подцепили хроническое размягчение и стали мягким. Никакой надежды на выздоровление.

Больной жалобно запричитал.

— Доктор! Что же это такое? Когда я умру?

— Больному не обязательно знать название своей болезни, однако у вас начальная стадия болезни вермикулита,[71] одна из так называемых болезней выветривания. В простонародье говорят, что ветер — виновник всех болезней. А что касается вашей жизни, то вам не осталось и десяти тысяч лет. К моему сожалению, и десяти тысяч лет не осталось.

— Ай-яй-яй, это все проклятие Хорнбленда!

— Нет, нет, вовсе не так. Возможно, никому из нас не избежать такого исхода. Вполне возможно.

— Ах, Пурадзё-сан, что же теперь делать?

— В этой ситуации самое нежелательное — это слезы. А еще очень плохо, когда сжимается тело, поскольку от этого возникают трещины на гранях спаек. Кроме того, от ветра болезнь может сильно обостриться. И от солнца тоже. И мороз губителен. Если на вас будет падать роса, то болезнь будет прогрессировать. Если снег, то приобретет злокачественный характер. А просто лежать на месте хуже всего. Лучше настроиться, закрыть глаза и осознать, что такое смерть. Мы все ее боимся, но что есть ее сущность, что значит стоять на грани между жизнью и смертью? Ой, что-то странно, что-то странно, ой, больно-больно-больно!