К Билли вернулся дар речи, но голос стал таким хриплым, что удивил его самого.

– В записке говорилось, что он убьет школьную учительницу, если я не обращусь в полицию, но я поехал к тебе.

– Он сказал, что убьет ее, если ты не обратишься в полицию и они не займутся этим делом.

– Но я поехал к тебе, я пытался. Господи, я пытался обратиться в полицию, не так ли?

Лэнни наконец-то встретился с ним взглядом.

– Ты приехал ко мне не на службу. Ты не обратился в полицию. Ты обратился к другу, который, так уж вышло, был полицейским.

– Но я поехал к тебе, – запротестовал Билли, отдавая себе отчет, что правота, конечно же, на стороне Лэнни.

Тошнота пыталась прорваться в горло, но он стиснул зубы, отчаянно пытаясь подавить рвотный рефлекс.

– Кто бы мог подумать, что это реально.

– Что?

– Первая записка. Это же была шутка. Глупая шутка. Нет такого копа, который, прочитав ее, почувствовал бы, что угроза настоящая.

«Тойота» въехала на автостоянку, припарковалась в семидесяти или восьмидесяти футах от «Эксплорера».

В молчании они наблюдали, как из кабины выходит мужчина и направляется к двери в таверну. На таком расстоянии он не мог услышать их разговор. Однако они предпочли перестраховаться.

Когда открылась дверь, из таверны донеслась музыка. Алан Джексон пел о разбитом сердце.

– Она была замужем? – спросил Билли.

– Кто?

– Эта женщина. Учительница. Гизель Уинслоу.

– Думаю, что нет. Нет. Во всяком случае, о муже ничего не сообщалось. Дай мне взглянуть на записку.

Билли убрал руку с запиской за спину.

– Дети у нее были?

– Разве это имеет значение?

– Имеет.

Он вдруг осознал, что вторая рука сжалась в кулак. А ведь перед ним стоял друг. Ему пришлось приложить усилие, чтобы разжать пальцы.

– Для меня имеет, Лэнни.

– Дети? Не знаю. Вероятно, нет. Насколько я слышал, она жила одна.

Мимо по шоссе, один за другим, в шуме моторов проехали два грузовика.

Как только воцарилась тишина, Лэнни прямо объяснил, в чем проблема:

– Послушай, Билли, потенциально у меня могут быть неприятности.

– Потенциально? – Выбор слова показался ему забавным, но, разумеется, сейчас было не до смеха.

– Ни один человек в управлении не воспринял бы эту чертову записку серьезно. Но они скажут, что мне следовало воспринять.

– Может, и мне следовало, – вздохнул Билли.

– Задним умом мы все крепки! – вскинулся Лэнни. – Чушь собачья. Не говори так. Мы должны защищаться вместе.

– Защищаться против кого?

– Без разницы. Послушай, Билли, формуляр десять у меня не идеальный.

– Что такое формуляр десять?

– Личное дело. В нем у меня пара отрицательных отзывов.

– Что ты сделал?

Когда Лэнни чувствовал обиду, он щурился.

– Черт побери, я не продажный коп.

– Я этого не говорил.

– Мне сорок шесть, я никогда не брал грязных денег и никогда не возьму.

– Хорошо. Я тебя понял.

– Я ничего такого не сделал.

Возможно, Лэнни только изображал обиду, потому что прищур сразу пропал. А может, перед его мысленным взором возникло что-то пугающее, вот глаза и раскрылись. Он пожевал нижнюю губу, словно это была гложущая мысль, которую хотелось раскусить, выплюнуть и больше к ней не возвращаться.

И хотя Лэнни посмотрел на часы, Билли ждал продолжения.

– Дело в том, что иногда я – ленивый коп. От скуки, ты понимаешь. А может, потому что… не хотел для себя такой жизни.

– Ты ничего не должен мне объяснять, – заверил его Билли.

– Знаю. Но дело в том… хотел я такой жизни или нет, теперь это моя жизнь. Это все, что у меня есть. И мне нужен шанс сохранить ее. Я должен прочитать новую записку, Билли. Пожалуйста, дай мне ее.

Сочувствуя, но не желая расставаться с запиской, которая стала влажной от его пота, Билли развернул листок и прочитал аккуратно отпечатанный текст:

«Если ты не обратишься в полицию и они не начнут расследование, я убью неженатого мужчину, исчезновения которого мир не заметит.

Если ты обратишься в полицию, я убью молодую мать двоих детей.

У тебя есть пять часов. Выбор за тобой».

Уже при первом прочтении Билли уловил все ужасные подробности, однако прочитал записку второй раз и лишь потом отдал ее Лэнни.

Озабоченность, ржавчина жизни, покрыла лицо Лэнни, когда тот читал записку.

– Этот сукин сын просто безумец.

– Мне нужно ехать в Напу.

– Зачем?

– Чтобы отдать обе записки в полицию.

– Подожди, подожди, подожди! – выпалил Лэнни. – Ты же не знаешь, что и второго человека убьют в Напе. Это может произойти в Сент-Элене или Рутефорде…

– Или в Энгвине, – перебил его Билли, – или Калистоге.

Лэнни продолжил, словно и не услышал слов Билли:

– …или в Йонтвилле, или в Серкл-Оукс, или в Оуксвилле. Ты не знаешь, где это произойдет. Ты ничего не знаешь.

– Что-то я знаю, – ответил Билли. – Я знаю, что правильно.

– Настоящие убийцы не играют в такие игры, – Лэнни смахнул пот со лба.

– Этот играет.

Сложив записку и сунув ее в нагрудный карман форменной рубашки, Лэнни взмолился:

– Дай мне минутку, чтобы подумать.

Вытащив записку из кармана его рубашки, Билли ответил:

– Думай сколько хочешь. Я еду в Напу.

– Это плохо. Неправильно. Не глупи.

– На этом его игра закончится, раз уж я не буду в нее играть.

– Значит, ты собираешься убить молодую мать двоих детей. Взять и убить, так?

– Будем считать, что ты этого не говорил.

– Тогда я повторю. Ты собираешься убить молодую мать двоих детей.

Билли покачал головой:

– Я не собираюсь никого убивать.

– Выбор за тобой, – процитировал Лэнни. – Ты собираешься своим выбором оставить двоих детей сиротами?

Такого лица, таких глаз своего друга раньше Билли не видел, ни за покерным столом, ни где-то еще. Перед ним стоял незнакомец.

– Выбор за тобой, – повторил Лэнни.

Билли не хотел рвать с ним отношения. Он жил на более общительной стороне границы между затворничеством и отшельничеством и не собирался границу эту пересекать.

Возможно, понимая состояние друга, Лэнни изменил тактику:

– Я лишь прошу тебя бросить мне веревку. Сейчас я на зыбучем песке.

– Да перестань, Лэнни.

– Я знаю. Он засасывает. И ничего с этим не поделаешь.

– Не пытайся манипулировать мной. Не дави на меня.

– Не буду. Извини. Дело в том, что наш шериф – отменный говнюк. Ты знаешь, что он – говнюк. С таким личным делом, как мое, для него это будет достаточным поводом отобрать у меня жетон полицейского, а мне еще шесть лет до полной выслуги.

Глядя Лэнни в глаза, Билли видел отчаяние и еще что-то похуже отчаяния, нечто такое, что и называть не хотелось, но при этом не мог пойти ему навстречу. Билли пришлось отвести взгляд и притвориться, будто он говорит с Лэнни, которого знал до этой встречи.

– О чем ты меня просишь?

Услышав в этом вопросе согласие на капитуляцию, Лэнни заговорил еще более примирительным тоном:

– Ты об этом не пожалеешь, Билли. Все будет хорошо.

– Я не сказал, что сделаю то, о чем ты меня попросишь. Просто хочу знать, о чем пойдет речь.

– Я понимаю. И ценю это. Ты настоящий друг. Я прошу дать мне один час. Ровно час, чтобы подумать.

Билли перевел взгляд с таверны на черный, потрескавшийся асфальт автостоянки.

– Времени не так много. В первой записке указывался срок шесть часов. Теперь – пять.

– Я прошу только один. Один час.

– Он должен знать, что смена у меня оканчивается в семь часов, и с этого момента, вероятно, начинается отсчет. Полночь. А потом, до рассвета, он убьет одного или другую, в зависимости от моего действия или бездействия, от моего выбора. Он все равно убьет, но я не хочу думать, что принимал решение за него.

– Один час, – пообещал Лэнни, – а потом я пойду к шерифу Палмеру. Мне просто нужно подготовиться, изложить информацию так, чтобы прикрыть собственный зад.