Так же ползком добрался до самого края, посмотрел на лежащую внизу свою потерянную любовь. Она лежала в той же позе.

Разумеется, он и не ожидал, что она встанет и начнет танцевать. Падение с высоты пятнадцатиэтажного дома наверняка отбило бы такое желание.

С площадки он не видел крови. Но сомнений в том, что вылилось ее много, у него не было.

В застывшем воздухе по-прежнему не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Ели и сосны застыли, словно каменные изваяния на острове Пасхи.

Наоми мертва. Только что была такая живая – и вот ушла. Невероятно.

Небо цветом напоминало делфтский фаянс чайного сервиза его матери, облака на востоке – взбитые сливки. Солнце – масло.

Проголодавшись, он съел еще один сушеный абрикос.

Ястреб более не кружил в небе. Над лесом не летали птицы.

Внизу лежала мертвая Наоми.

Как странно устроена жизнь. Какая она хрупкая. Никогда не знаешь, что ждет тебя за углом.

Шок, в котором пребывал Младший, уступил место глубокому изумлению. Всю свою не такую уж длинную жизнь он исходил из того, что мир – место очень таинственное и правит в нем судьба. А теперь, благодаря этой трагедии, вдруг осознал, что человеческие разум и сердце не менее загадочны, чем все остальные творения Создателя.

Кто бы мог подумать, что Каин Младший способен на столь внезапный, немотивированный акт насилия?

Только не Наоми.

Только не сам Младший. Как страстно он любил эту женщину. Как дорожил он ею. Думал, что не сможет без нее жить.

Видимо, ошибался. Наоми внизу, очень даже мертвая, он – наверху, живой. Короткий суицидальный приступ прошел, он знал, что как-нибудь переживет эту трагедию, что боль так или иначе утихнет, что время приглушит острое чувство потери, что он снова кого-нибудь полюбит.

Так что, несмотря на горе и душевную боль, в будущее он смотрел с оптимизмом и интересом, каких давно уже не испытывал. Ему просто не терпелось узнать, что ждет его впереди. Если он способен на такое, значит он совсем не тот человек, каким всегда казался себе. Более сложный, более динамичный. Bay!

Младший вздохнул. Хотелось, конечно, и дальше лежать здесь, глядя на мертвую Наоми, грезя наяву о своей будущей жизни, интересной и яркой, но сейчас предстояло заняться совсем другим.

Второй раз звякнул звонок. Через цветной рисунок на стеклянной панели входной двери Джо увидел Марию Гонсалес: окрашенное кое-где красным, а кое-где зеленым, ее лицо напоминало мозаику из лепестков и листьев.

Когда Джо открыл дверь, Мария склонила голову, не решаясь поднять на него глаза.

– Я должна быть Мария Гонсалес.

– Да, Мария, я знаю, кто ты. – Как всегда, его очаровывала ее застенчивость и стремление овладеть английским.

И хотя Джо отступил в сторону, широко распахнув дверь, Мария осталась на крыльце.

– Я хочу увидеть миссис Агнес.

– Да, конечно. Пожалуйста, заходи.

Она все еще колебалась.

– Насчет английского.

– У нее этого добра предостаточно. Так много, что я и не знаю, что мне с этим делать.

Мария нахмурилась, она еще недостаточно овладела новым для себя языком, чтобы понять шутку Джо.

А Джо тут же добавил, чтобы она, не дай бог, не подумала, что он смеется над ней:

– Мария, пожалуйста, заходи. Mi casa es su casa.[2]

Она бросила на него короткий взгляд и тут же отвела глаза.

Ее скромность лишь частично объяснялась застенчивостью. За другую часть отвечали традиции. В Мексике она принадлежала к социальному слою, представители которого не смели встретиться взглядом с теми, кто мог считаться padrone.[3]

Ему хотелось сказать, что теперь она в Америке, где никому не надо кланяться перед кем-то еще, где социальный статус родителей – не тюрьма, а открытая дверь, исходная точка, стартовав из которой можно взойти на любую вершину.

Если бы он сказал Марии, что та слишком уж недооценивает себя, его слова, учитывая габариты Джо, грубое лицо, привычку вспыхивать, сталкиваясь с несправедливостью и ее последствиями, могли быть восприняты двусмысленно. А ему не хотелось возвращаться на кухню и признаваться в том, что он испугал ученицу Агги.

На какое-то мгновение он подумал, что они так и будут стоять, Мария – уставившись на свои туфли, он сам – глядя на ее макушку, пока трубный глас архангела не объявит о начале Судного дня и мертвые не восстанут из могил.

А потом словно невидимая собачка, обернувшись резким порывом ветра, пробежала по крыльцу, замерла на пороге, принюхалась и юркнула в дом, потянув Марию за поводок.

Джо закрыл дверь.

– Агги на кухне.

Мария разглядывала ковер в прихожей с тем же интересом, что и пол на крыльце.

– Вы можете сказать ей, что я – Мария?

– Проходи на кухню. Она тебя ждет.

– Кухня? На себе?

– Не понял?

– На кухню на себе?

– Сама, – с улыбкой поправил Джо. – Да, конечно. Дорогу ты знаешь.

Мария кивнула, пересекла прихожую, у двери в гостиную обернулась, решилась на долю секунды встретиться с ним взглядом:

– Спасибо.

Наблюдая, как женщина идет через гостиную и исчезает в столовой, Джо не сразу понял, за что она поблагодарила его. Потом до него дошло: за то, что он доверял ей, не боялся, что она их обворует.

Вероятно, она привыкла к тому, что на нее смотрят с подозрением. И не из-за дурной репутации. Просто она была Марией Еленой Гонсалес, приехавшей из Мексики, из Эрмосильо, в поисках лучшей жизни.

Несмотря на очередное напоминание о глупости и злобе окружающего мира, Джо отказался думать о грустном. До появления их первенца оставалось совсем ничего, и он хотел, чтобы с этим днем у него были связаны только светлые и радостные воспоминания, нетерпение и волнения, связанные с рождением младенца.

В гостиной он уселся в любимое кресло и попытался почитать «Живешь только дважды», последний роман о Джеймсе Бонде. Но не мог сосредоточиться на сюжете. Бонд выскальзывал живым и невредимым из-под десяти тысяч ударов, уничтожал злодеев сотнями, но он ничего не знал о тех сложностях, которые могли превратить обычные роды в отчаянную борьбу за жизнь матери и ребенка.

Вниз, вниз, через тени и паутину, через вонючий запах креозота. Младший спускался с предельной осторожностью: если под ним треснет ступенька, если он упадет и сломает ногу, лежать ему тут долгие дни, умирая от жажды, инфекции или холода, на дворе все-таки зима, или его просто раздерут на куски лесные хищники, для которых он станет легкой добычей в своей беспомощности.

В туристические походы ходить в одиночку глупо. Он всегда считал, что идти нужно как минимум вдвоем, чтобы делить риск пополам, но его парой была Наоми, а теперь ее нет с ним.

Спустившись с вышки, Младший поспешил к противопожарной просеке. Возвращение прежним маршрутом заняло бы несколько часов, по просеке он мог добраться до оставленного автомобиля за тридцать, максимум сорок пять минут.

Но остановился, не сделав и нескольких шагов. Он не мог привести полицию на гребень холма, чтобы обнаружить, что Наоми, пусть и в критическом состоянии, еще цепляется за жизнь.

Падение с высоты полутора сотен футов, то есть пятнадцати этажей, обычно заканчивается смертельным исходом. С другой стороны, иной раз случаются чудеса.

Не в том смысле, что боги или ангелы вмешиваются в человеческие дела. В подобную чушь Младший не верил.

– Но бывают единичные исключения из правил, – пробормотал он, потому что с большим уважением относился к теории вероятностей, которая допускала удивительные аномалии, причем безо всякого участия сверхъестественных сил.

Не без внутреннего трепета он двинулся вокруг вышки. Высокая трава и сорняки щекотали голые ноги. Не жужжали насекомые, мошкара не пыталась напиться его крови. Все-таки зима. Медленно, осторожно он приближался к напоминающему тряпичную куклу телу жены.