– Идешь за покупками? – спросила Мэгги Проктор.

– Да, мисс Проктор. Я иду на рынок.

– О, дорогая, перестань называть меня мисс Проктор! – Мэгги рассмеялась. – Знаешь, ты единственная, кто называет меня так, мне от этого становится как-то странно. Все зовут меня просто Мэгги… Она всегда называет меня мисс Проктор с тех пор, как поселилась здесь, – Мэгги повернулась к соседке.

Джинни Вильсон тоже рассмеялась.

– Ну, значит, она получила хорошее воспитание. Девушки, которые служили в знатных домах, всегда разговаривают вежливо. Моя мать в свое время тоже служила в знатном доме и научилась там хорошим манерам.

– А она к тому же так нарядно одевается! – Мэгги отступила на шаг и оглядела одежду Кэти восхищенным и немного завистливым взглядом. – Я о таких платьях могу только мечтать! Тебе повезло, что у тебя есть такая подруга, как эта миссис Нобль.

– Да, да, мне действительно повезло, – пробормотала Кэти, проскальзывая между двумя женщинами.

Ее раздражало, что соседки знают о ней буквально все – не только кого она принимает у себя дома, а вообще всю ее историю. Они знали, к примеру, что она была замужем за весовщиком с шахты, стукачом и подлецом, которого ненавидели все в округе, что ее отец убил ее мужа и за это был повешен… И, разумеется, они знали, что у нее слабоумная сестра.

Быть может, потому, что они знали о ней слишком много, соседки не искали сближения с ней. Они держались с ней тепло, однако не делали попыток подружиться. А может, все дело было в ее сдержанных манерах, которые не располагали к слишком близкому общению, и в самой ее внешности, такой изысканной и необычной для девушки из простонародья. Мэгги как-то сказала ей: «Если б у меня были такие глаза, как у тебя, могу поклясться, они бы не выглядели грустными. С твоими глазами и с твоим лицом я бы уже давно жила в роскоши».

Идя по улице, она ловила на себе любопытные взгляды женщин, стоящих в подъездах соседних домов. Ее всегда опрятный, нарядный вид сильно отличал ее от других обитателей этого грязного квартала, и люди смотрели на нее с удивлением, а иногда и с завистью. Со стороны реки дул сильный ветер, и ей приходилось придерживать рукой шляпку, чтобы она не слетела с головы. Свернув на Тэмз-стрит и обогнув Комикал-Корнер, она оказалась на набережной. Возле ступенек, ведущих вниз к реке, она на минуту остановилась. К кольцу, вделанному в низкую каменную стенку, идущую вдоль берега реки, был привязан ялик с двумя сиденьями, и несколько маленьких ребятишек резвились на берегу, прыгая в ялик с нижней ступеньки, покрытой скользким илом. Она подумала, что дети могут поскользнуться и упасть в реку, и встревожилась за них. Но тут же успокоила себя, вспомнив, что все дети, родившиеся вблизи воды, с ранних лет умеют плавать, и они не утонут, даже если шлепнутся в воду. Ей было жаль этих беспризорных детишек, растущих в нищете в грязных сырых домах в портовой зоне города и проводящих целые дни на улице, предоставленные самим себе. А еще ей было грустно – ей всегда становилось грустно при виде детей. Отойдя от реки, она направилась по переулку, ведущему к рыночной площади. В глубине широкой площади высилось здание городской ратуши, массивное сооружение, украшенное по фасаду изогнутыми колоннами, а сбоку располагались помещения конюшен. Сейчас рыночная площадь была достаточно пустынной, какой она обычно бывала в будние дни. Стояло всего несколько рядов лотков, и покупателей было мало. Здесь и там ей попадался на глаза бродячий торговец, обвешанный отрезами тканей и лентами. Она быстрым шагом пересекла площадь и приблизилась к первому ряду лотков.

Она уже знала, что ей нужно купить: четверть стоуна[1] картофеля, банку тушенки для супа, несколько фунтов бараньей шеи, четверть стоуна овсяной крупы, полстоуна муки, немного дрожжей и немного свиного жира, две унции чая, фунт бекона, полфунта черной патоки, если она все еще стоила по два пенса за фунт, и четверть стоуна соли. Все, кроме муки и дрожжей, она могла найти на рынке, а за мукой и дрожжами она зайдет в бакалейную лавку Теннантов по пути домой.

Чтобы не таскаться по рынку с тяжелыми сумками, она решила сначала купить те продукты, что весили легче. Она подошла к прилавку с чаем и выбрала самый дешевый сорт, который стоил по три пенса за унцию. Она открыла кошелек и протянула торговцу шиллинг, и тот дал ей шесть пенсов сдачи. Положив кулечек с чаем и кошелек в свою плетеную сумку, она продолжила обход рынка, направляясь на этот раз к прилавку со свининой.

Ее взгляд скользнул по копченым окорокам и колбасам и остановился на горке дешевого бекона. Указав на него пальцем, она попросила взвесить ей фунт.

– Это будет стоить вам три с половиной пенса, девушка, – сказал ей продавец.

– Благодарю вас.

Она кивнула и полезла в сумку за кошельком, но ее рука нащупала там только кулек с чаем. Раскрыв сумку перед собой, она посмотрела внутрь и, не увидев там кошелька, испустила такой громкий крик, что торговец свининой чуть не подпрыгнул от неожиданности, а все продавцы за ближайшими прилавками обернулись и уставились на нее.

– Мой кошелек! Мой кошелек! Он исчез! О Боже, он исчез! – кричала она, глядя вокруг себя обезумевшими глазами. – Там были все мои деньги, все до последнего пенни!

Торговец свининой вышел из-за прилавка и встал рядом с ней.

– Вы должны были держать кошелек в руке, а не класть его в сумку, – сказал он сочувственным тоном. – На рынке всегда шныряют воры, вы разве этого не знали?

– Там были все мои деньги, – повторяла она, и ее голос звучал надломлено. – У меня больше не осталось ни пенни.

Она прижала ко рту кулак, чтобы не заплакать.

– Сколько там было денег, девушка? – сочувственно осведомился продавец за одним из соседних прилавков.

– Пятнадцать шиллингов. Нет, четырнадцать шиллингов шесть пенсов. Я купила на шесть пенсов две унции чая. – Она достала из сумки кулек с чаем и показала его уже успевшей собраться вокруг нее толпе любопытных. – Я успела купить только чай!

– Пройди назад к прилавку с чаем и посмотри, может, ты обронила его по пути, – подсказал один из людей.

Шатаясь как пьяная, она прошла в сопровождении двух женщин и мужчины к прилавку с чаем, все время, глядя себе под ноги, но нет, ее черного кожаного кошелька нигде не было видно. Вернувшись к прилавку с беконом, она в замешательстве посмотрела на продавца. Ее фунт бекона уже был завернут в бумагу, и лежал на краю прилавка.

– Мне очень жаль, что ты потеряла деньги, крошка, – сказал ей продавец. – Но можешь их не искать, у тебя их наверняка кто-то стащил. Ты должна быть повнимательнее, когда ходишь на рынок, – у нас здесь такое случается каждый день. Не знаю, куда смотрит полиция, от этих проклятых воров нет спасения… Возьми, – он подтолкнул к ней сверток с беконом.

– Спасибо. Спасибо, вы очень добры, – пролепетала она, беря дрожащей рукой сверток.

Две женщины и мужчина, сопровождавшие ее во время поисков кошелька, отошли, тихо переговариваясь между собой. Толпа любопытных рассеялась, и каждый вернулся к своим делам. Такие происшествия были здесь не в новинку, а потому никто не обращал на них особого внимания.

– Я бы на твоем месте заявил в полицию, – посоветовал ей торговец свининой. – Опиши полиции свой кошелек и скажи, сколько в нем денег. Может, они потом поймают этого вора и обнаружат твои деньги у него. Тогда тебе их вернут. – Он ободряюще улыбнулся ей. – Вполне возможно, что этот вор – женщина. Женщины еще более ловки в этом деле, чем мужчины. Оглянуться не успеешь, как они обчистят тебе сумку и карманы. Здесь шляется много разных подозрительных девиц.

Двигаясь словно в трансе, Кэти отошла от прилавков с едой и направилась через рыночную площадь. Она знала, что в углу площади, возле здания ратуши, всегда дежурит полисмен, но она не пошла к нему – она побаивалась полисменов, потому что в ее понимании полиция всегда ассоциировалась с бедами. Она шла очень медленно, едва передвигая ногами, и не ускорила шаг на всем обратном пути.