Скоро костер пылал со всех сторон. Люций Валерий смотрел мрачным, полным отчаяния взглядом на море огня, пожиравшее его дочь. Нервная дрожь потрясла его, когда в последний раз показалось нежное лицо Валерии, как пурпурным ореолом освещенное пламенем. Вдруг он смертельно побледнел и отступил назад; зрачки его расширились и он вытянул вперед обе руки. Под костром, в черных спиралях дыма, он увидел витающую фигуру женщины в ослепительно белой тунике. Фигура эта держала в руках пальмовую ветвь, а сияющие глаза ее с нежным упреком смотрели на квестора.
– Фабия! – вскричал Валерий хриплым голосом.
Затем, сделав несколько колеблющихся шагов, он упал, как пораженный молнией. Когда его подняли, чтобы отнести в дом и оказать необходимую помощь, оставалось только констатировать смерть от апоплексического удара.
Взволнованная и дрожащая Эриксо оставила галерею. Ее начало пугать пребывание в доме, где в уплату за гостеприимство она посеяла смерть и бесчестье. Когда она вернулась в свою комнату, Горго вручила ей таблички, принесенные каким–то неизвестным слугой. Эриксо открыла их, и луч радости вспыхнул в ее глазах, когда она прочла следующие строчки:
«Если тебе тяжело пребывание в доме Галла, возвращайся ко мне. Рамери тоже, без сомнения, приедет ко мне.
Асгарта».
Эриксо спрятала на груди таблички, приказала Горго подать темный плащ и густое покрывало и объявила, что уходит по делу, но скоро вернется. Кружным путем, разными глухими переулками она дошла до дворца Асгарты, и ее немедленно же провели к магу. Аменхотеп принял ее с важной благосклонностью.
– Добро пожаловать в мой дом! – сказал он, ласково проводя рукой по белокурым локонам Эриксо, когда та стала на колени и поцеловала ему руку.
– О, учитель! Если бы ты знал, что я сделала, и как скоро сбылись твои слова, – сквозь слезы пробормотала молодая девушка.
– Я знаю! Ты действовала под влиянием нечистых чувств, и зло отомстило тебе же самой, – ответил маг, устремляя пылающий взор на голубые, затуманенные слезами глаза Эриксо.
– Учитель! Неужели Рамери никогда не полюбит меня?
– Будущее покажет это, но лучшая часть его сердца, как я уже говорил тебе, принадлежит Валерии. Ты его послала в Фивы?
– Да, учитель!
– Я отправлю к нему гонца и укажу место, где он соединится с нами через некоторое время. А теперь ступай отдыхать: отдых тебе необходим!
Оставшись один, мудрец облокотился и задумался. Затем он прошел в соседнюю комнату. Там на большом столе стояли сфинкс и стеклянный cocуд, в глубине которого, в бесцветной жидкости, лежал рука Валерии, кусок белого полотна и инструменты.
Аменхотеп начал с того, что начертил на полотне довольно сложный план, который снабдил объяснением. Затем он достал руку, имевшую вид совершенно живой, и надел на кисть что–то вроде браслета закрывавшего отрез. Завернув руку в нарисованный план, он положил пакет вместе с флаконом крови в тайник сфинкса. На цоколе сфинкса он также сделал краткую надпись. После короткого размышления, он написал на табличках короткий рассказ о последних событиях и о смерти патрицианки и приглашал Рамери через восемь месяцев присоединиться к нему в известном месте, которое указывал и где он найдет также Эриксо.
Упаковав сфинкса в ящик и запечатав его своей печатью, Аменхотеп позвал слугу и вручил ему пакет и таблички с приказанием ехать в Фивы.
Рамери благополучно прибыл по назначению и отечески был принят христианином, к которому его направили, хотя последний и не получал никакого известия от епископа.
Принявший его христианин предполагал, что гонца задержали или арестовали. Страшась за Рамери, он поместил его в одной древней гробнице, где уже жил один анахорет–христианин. Молодой человек не протестовал, боясь возбудить подозрения, но когда прошло десять или двенадцать дней, а Валерия все не приезжала, им овладело смертельное беспокойство. Он уже собирался вернуться в Александрию, когда прибыл гонец от Аменхотепа.
Известие об ужасной смерти любимой женщины и виде печальных останков этого чистого и чудного создания так потрясли Рамери, что он серьезно заболел. Спасенный заботами доброго отшельника, он стал понемногу поправляться. Только выздоровев, он серьезно ознакомился с инструкциями Аменхотепа и решил сообразоваться с ними.
Время же до возвращения мага, который писал, отправляется в Индию, Рамери решил провести в убежище отшельника, с которым очень подружился. Молодой человек чувствовал себя разбитым и душой, и телом. Ему противны были шум Александрии и продолжавшиеся еще кровавые гонения на христиан. Кроме того, он узнал от христианина, прибывшего из столицы, что Галл смертельно заболел вследствие непонятного исчезновения Эриксо, и теперь, получив полное отвращение к Египту, вернулся в Рим.
Рамери чувствовал себя страшно одиноким. Тишина и уединение пустыни благотворно действовали на него, а разговоры с анахоретом, молодость которого была полна волнений, очень интересовали его.
В это–то время он и устроил тайник, куда спрятал сфинкса – свое самое драгоценное сокровище.
Месяца за два до срока, назначенного Аменхотепом, отшельник умер, и Рамери остался один жить в древней гробнице, служившей им убежищем.
Он не подозревал, что вид нескольких золотых монет возбудил жадность человека, называвшего себя также христианином и приносившего раз в неделю провизию отшельнику. Он же продолжал исполнять эту обязанность и для Рамери, который держался менее строгого режима. Под влиянием алчности, человек этот вообразил, что в двух кожаных мешках, привезенных Рамери, находятся сокровища и решил убить скульптора, чтобы завладеть ими.
Однажды он доставил провизию не утром, как делал обыкновенно, а вечером, причем объявил, что хочет переночевать в гроте. Рамери согласился, ничего не подозревая. Когда же молодой человек крепко заснул, презренный убил его. В мешках же он нашел, кроме золота, документы, предписывающие римским властям оказывать всякое содействие подателю их.
Убийца перепугался и вообразил, что он убил важного сановника, проживавшего здесь по тайным причинам. Опасаясь следствия, он решил оставить с добычей страну, подняв предварительно тревогу в христианской колонии, чтобы отклонить поиски Рамери. Труп он решил бросить в погребальную яму. Когда же он вошел в темное помещение, где лежала его жертва, он был перепуган фосфорическим светом, исходившим из стены, и в ужасе бежал.
Вторично он ни за что не решился бы войти в это проклятое место. Для того же, чтобы скрыть труп он так искусно завалил вход, что непосвященный даже и не заподозрил бы существования второго помещения.
Усталая Эриксо, ничего не подозревая, заснула в комнате дворца Асгарты, куда провела ее одна из служанок. Сколько спала она, она сама не могла сказать, но когда проснулась, то лежала на низком диване, в большой подземной зале с зелеными колоннами.
Эриксо встала и с любопытством начала осматриваться. Рядом с залой находилась другая, полукруглая комната поменьше, с мебелью из сандалового дерева и с красными драпировками. Около стола с фруктами, вином и пирожными стояло кресло.
Молодая девушка была голодна и отведала всего. Затем она прошла на террасу, выходившую в сад, который и обегала по всем направлениям.
После обеда ее позвали к Аменхотепу. Маг объявил ей, что неотложное дело удерживает его здесь на несколько недель, но что потом они встретятся с Рамери в другом месте. Девушка покорилась. Она жила, окруженная царской роскошью, и Аменхотеп был очень добр к ней. Он учил ее, стараясь возвысить до себя ее мало развитый ум. Иногда она танцевала при свете луны на лужайке, раскинувшейся перед террасой, а мудрец, прислонясь к колонне и скрестя на груди руки, следил за ней суровым и глубоким взглядом.
Но скоро такая уединенная и монотонная жизнь надоела Эриксо и сделалась ей невыносима. Отвлеченные занятия были ей противны, и она сожалела о живой, полной развлечений жизни, какую вела в Александрии. Рамери не являлся, а Аменхотепа, казавшегося очень занятым, она видела все реже и реже. Наконец, пылким созданием овладело настоящее отчаяние. И вот однажды она, дрожа от гнева, ворвалась в кабинет мудреца и стала осыпать его упреками, что он обманул ее, обещая приезд Рамери, и предательски завлек ее в этот отвратительный дом, где скука убивает ее. Сцена эта закончилась ручьями слез, вызванными отчасти страхом за свой поступок. Аменхотеп, однако, не выказал ни малейшего гнева и спокойно выслушал все упреки. Когда дело дошло до слез, он приготовил питье и, подавая кубок Эриксо, продолжавшей плакать на ковре, приказал ей выпить его, прибавив:
