Он успел вовремя. Виноградный наследник Лигии уже вышел из-за кресла и склонился над Вандой, галантно предлагая ей руку. Девушка же не спешила вставать и, выдавив из себя вымученную улыбку, нервно оглядываясь по сторонам.

Грэма она заметила, когда он был уже в нескольких шагах от нее, и рывком поднялась из кресла, не слишком много внимания обращая на недоумевающего Ричарда. Грэм небрежно поклонился королю и королеве, взирающим на него в удивлении, и криво улыбнулся Дэмьену, который подался к нему, словно желая что-то сказать. Дорогу заступили стражники с алебардами, до того стоявшие неподвижно, как статуи, по обе стороны от помоста.

— Оставьте его! — властно крикнула Ванда и повернулась к родителям. — Отец, матушка, позвольте представить вам князя Грэма Соло. Он…

— Разрешите пригласить вас, ваше высочество, — прервал ее Грэм, нарушая все правила этикета. Ему вовсе не хотелось никаких объяснений. Потом. Все потом. — Один только танец.

— Князь! — это заговорил виноградный лигиец. — Ее высочество Ванда уже приглашена мною на весь вечер, так что соблаговолите найти себе другую даму. Здесь так много прелестных девушек…

Король молчал и, нехорошо прищурившись, изучал Грэма. Даньела рассеянно улыбалась.

— Князь, — вступил Дэмьен. Видно, он решил каким-то образом спасти ситуацию, но Ванда его опередила.

— Принимаю ваше приглашение, князь. Ричард, один только танец! — она спорхнула с помоста, оперлась на предложенную Грэмом руку. И вздрогнула.

Этикет и элементарная вежливость требовали, подавая даме руку, снимать перчатки. Грэм, в основном пренебрегающий правилами и условностями и почти никогда не снимающий перчаток, все же не мог хамить открыто даме. Особенно — этой даме. Поэтому он стянул тонкую белую перчатку, являя взглядам изуродованные искореженные пальцы.

И Ванда заметила их, не могла не заметить.

— Что у тебя с руками? — шепнула она.

— Касотцы пытались их укоротить, да не преуспели, — отозвался Грэм хмуро.

Среди присутствующих, рядом с помостом, наблюдалось некоторое смятение. Люди расступались перед Грэмом и Вандой, провожали их взглядами, перешептывались.

— Заинтриговал ты всех, — тихо сказала Ванда.

— Плевать.

— Отец захочет узнать, кто ты такой и почему ведешь себя так нагло. Как будто мы знакомы давно.

— Но мы действительно знакомы давно.

— Он этого не знает. А ты не дал мне объяснить…

— Зачем? К чему объяснения?

— Отец рассердится… он уже сердится.

— Пусть.

— С тобой совершенно невозможно стало разговаривать! — вспыхнула Ванда. — Ты очень изменился.

— Ты даже не представляешь, насколько, — серьезно сказал Грэм.

Они встали первой парой друг напротив друга в ряду с другими танцующими.

— Ты умеешь танцевать этот танец? — вдруг забеспокоилась девушка при первых звуках, полившихся с галереи.

— Когда-то умел.

Грэм не стал уточнять, что танцевал он лет пятнадцать назад, когда был гораздо моложе, привлекательнее и грациознее, и не так сильно хромал. После четырех лет в подвалах Северной крепости тело его потеряло изрядную долю гибкости, а нога частенько отказывалась слушаться вовсе. Не говоря уже о пальцах на руках: три на левой не сгибались, а остальные сгибались плохо и болели. Схватки на мечах, которые по-прежнему привлекали его, стали для него настоящим испытанием.

Оказалось, что и танец тоже.

Со стороны все выглядело не так уж и плохо: быстрота и излишняя легкость, как бы поверхностность движений изящной, яркой девушки уравновешивали некоторую скованность высокого, прихрамывающего, угрюмого мужчины, только и всего. Но Грэм сам ощущал себя деревянной куклой, не умеющей сделать ни одного плавного, правильного движения. Ощущение это усилилось, когда в ходе танца партнершей его стала совсем юная девушка — вероятно, лет пятнадцати, не более, легкая, как стрекоза. Наблюдая, как она порхает, он почувствовал себя даже не куклой, а старым замшелым пнем, и горячо пожелал оказаться подальше от этой залы, наполненной беззаботными танцующими людьми в ярких одеждах. Он пожалел, что пришел сюда.

К счастью, Ванда скоро вернулась к нему — разрумянившаяся, улыбающаяся. Грэм предположил, что причиной ее радости стало вовсе не возвращение, а какой-нибудь милый галантный комплимент, сказанный молодым щеголем, с которым она танцевала.

Грэм, взглянув на нее, скрипнул зубами и сказал, не дожидаясь окончания танца:

— Ванда, нам надо поговорить.

— О чем? — лицо Ванды, обратившись к нему, потухло, словно туча затянула его.

— Не здесь.

— Но если я не вернусь к Ричарду после танца…

— Он подождет. Ты можешь уважить мою просьбу? Все-таки, мы не виделись довольно долго, не находишь?

Поколебавшись, покусав губы, Ванда неохотно согласилась. Еще до того, как окончилась очередная фигура, она взяла Грэма за руку и повела за собой, не обращая внимания на то, что их уход спутал ряды танцующих.

Они пересекли залу; за одной из нарядных портьер, драпирующих стены, обнаружилась застекленная дверь, ведущая на небольшой балкон. Ванда прикрыла за собой дверь, задернула портьеру и встала у резной балконной оградки, опершись о нее руками и перегнувшись вниз, словно что-то высматривая в ночи. Грэм прислонился спиной к двери и перевел дыхание. Здесь, на свежем воздухе, в ночной прохладе, он почувствовал себя гораздо лучше. Гораздо увереннее.

— Ты и впрямь князь? — проговорила Ванда приглушенно. — Это по правде?

— А ты думаешь, что я сам сделал приглашение или подкупил этого старикашку, который объявляет прибывших?

— Корделия рассказала мне о разговоре с тобой. Ну, том, когда она уговаривала тебя явиться с повинной пред светлые очи моего отца. Она рассказала, что ты побочный сын наинского князя. Но она не упоминала, что ты официально носишь титул.

— Тогда я его и не носил. Это свежее приобретение. Но этот титул — титул моего отца, можешь не сомневаться. Я не покупал его, а получил по наследству.

— Ты выглядишь… не совсем по-княжески.

— Знаю.

— Тогда… давно… в тебе было больше аристократизма.

— Возможно, — отозвался Грэм и подумал — о чем мы говорим? Зачем какие-то титулы?

— Ванда… — сказал он глухо. Имя, тысячу раз повторенное за долгие годы, отозвалось стародавней болью в сердце. — Ванда… Ты знаешь, зачем я здесь?

— Откуда мне знать?

— Ты помнишь, что сказала мне перед расставанием? Помнишь, что я ответил тебе? Я сказал, что обязательно вернусь. Я вернулся.

— Грэм, — она, наконец, произнесла его имя. Произнесла совсем не так, как произносила тогда. — Это было так давно…

Вот. А чего он, собственно, ждал? Что она бросится ему на шею и повторит те волшебные слова, которые он не забывал никогда? Глупец, сказал он себе, и медленно сжал пальцы в кулак, потом так же медленно разжал их. Резкая боль помогла удержать мысли в относительном порядке — испытанный прием.

— Слова за давностью лет теряют силу?

— Давай не будем вспоминать об этом. Пожалуйста. Там, в зале, находится мой жених, ты видел его. Через месяц я стану его женой. Все решено.

Нет, так невозможно. И почему она не повернется? Почему она лишает его даже возможности видеть ее лицо?

Всего пару шагов нужно сделать, чтобы оказаться рядом с ней. Грэм положил руки ей на плечи; Ванда вздрогнула.

— Что ты делаешь?

— Я люблю тебя.

— Убери руки!

— Стань моей женой. Зачем тебе этот виноградный принц?

— Зачем мне ты?

Ванда вывернулась в его руках; теперь она стояла к нему лицом, но его ладони по-прежнему лежали у нее на плечах. Грэм стоял так близко, что мог слышать запах ее волос, он был такой же, каким запомнился ему — осенние листья, красные осенние листья… Он понял, что дрожит.

— Что происходит? Я знаю тебя как бродягу и вора, и вдруг ты являешься ко мне весь в драгоценностях, с титулом, и предлагаешь мне руку? Это очередная твоя авантюра? — Ванда старалась говорить твердо, но Грэм знал — чувствовал — что она смущена и испугана.