Сначала он подумывал о том, чтобы привести дом и парк в приличный вид, а это требовало значительных усилий, поскольку и то, и другое было сильно запущено еще при жизни отца. Парк превратился в лес, в котором кое-где встречались одичавшие розовые кусты, выродившиеся в шиповник, а дом… дом, черный, замшевший, походил на склеп более, чем сам склеп. Восстановление всего требовало массу денег, но Грэм золота не считал. Он в первые же дни узнал точный размер наследства и не удержался от кривой улыбки. Такой астрономической суммы хватило бы не только ему, но и его детям, и внукам, чтобы жить безбедно, ни в чем себе не отказывая. Князь умел вести дела…
Но, поразмыслив подольше, Грэм решил пока не менять принципиально почти ничего. Он лишь нанял нескольких плотников и каменщиков, чтобы они подлатали замок в тех местах, где он откровенно уже осыпался, и привел в порядок большинство внутренних помещений, перестроил систему отопления. Он хорошо помнил, какой промозглый холод царил зимой в больших старых залах, где не было каминов. Да какая зима! Уже и сейчас, в сентябре, некоторые комнаты вполне годились на роль ледников. По ночам поддувало в многочисленные щели, и временами ветер гулял даже в собственной спальне Грэма, где камин отсутствовал.
Целыми днями он или просиживал с хозяйственными книгами, или лазал по заросшим паутиной и мхом комнатам, объясняя строителям, что и где менять, а временами работал вместе с ними, чем немало их озадачивал. Мэнни всегда был рядом: или сидел тихо в уголке, если Грэм был занят с книгами и беседовал с управляющим, или помогал ему в работе, если он был со строителями.
Княгине и Нинели вся эта бурная деятельность не нравилась, да кто ж их спрашивал? Грэм почти и не видел их, разве только случайно сталкивался с сестрой в переходах замка. Ел он на кухне, вместе с Мэнни. Постная физиономия Нинели, не желающей возвращаться в дом супруга, отбивала у него аппетит напрочь, как и в старые времена. Княгиню он и вовсе не видел — она не выходила из комнаты, — и о ее недовольстве узнавал лишь от слуг. Которые, кстати, побаивались молодого угрюмого хозяина и тоже старались ему без нужды на глаза не показываться. А Николас его так и вовсе откровенно невзлюбил. Он, правда, молчал и словами свою нелюбовь не выражал — еще бы он попробовал, — но смотрел так… Грэм делал вид, что ничего не замечает. Конюха он менять пока не собирался.
День его начинался еще до рассвета. Он вставал в темноте и через окно вылезал в парк, где несся к пруду. Вода с каждым днем становилась все холоднее и холоднее, но он заставлял себя прыгать в нее и доплывать до противоположного берега и обратно, потому что только так он мог полностью забыть ночные видения. После он направлялся во двор, где его уже ждал Мэнни, напросившийся-таки на уроки фехтования. Грэм сам сделал для него деревянный меч, утяжеленный свинцом, чем привел мальчишку в полный восторг. Деревянный клинок, конечно, получился вовсе не такой тяжелый, как настоящий, но для семилетнего мальчишки подходил как раз. А, посмотрев немного на то, как Мэнни им орудует, Грэм пообещал найти или заказать ему настоящий, подходящий к росту и руке.
Ибо было понятно, что мальчишка станет великолепным фехтовальщиком, он унаследовал ловкость и грацию отца, и учился поразительно быстро. Ему не хватало силы, но придет со временем. А уж глаза-то у него как горели, когда он брал свой ненастоящий еще меч! Совсем как у Роджера…
Как-то раз во время их занятий во дворе оказался Морган. Это было событие поистине удивительное, поскольку он любил поспать, и что подняло его в столь ранний час, осталось загадкой. Кроме того, он побаивался своего новоявленного свирепого дядюшку (ибо Грэм не слишком миндальничал со слугами и прочими домочадцами и вовсе не был образцом вежливости) и старался лишний раз не попадаться ему на глаза. Но сейчас, увидев полураздетого, мокрого от пота Грэма с тонкой бастардой в руках, а напротив него сосредоточенного Мэнни, бывшего кухонного мальчика, с деревянным мечом, он забыл все свои страхи и антипатии. Он проторчал во дворе все два часа, пока шла тренировка, и потом еще несколько дней так же молча сидел в уголке и наблюдал, разинув рот. Грэм усмехался про себя, но делал вид, что не замечает старшего племянника. Ему было интересно, что будет дальше.
А дальше Морган все-таки набрался храбрости и подошел к нему с просьбой научить и его тоже.
— Нет проблем, — отозвался Грэм. — Но что скажет твоя матушка?
Он знал, что Нинель запретила детям приближаться к нему и уж тем более — разговаривать. Катрина то и дело нарушала этот запрет, прибегая к нему поболтать (она, как и Мэнни, ничуть его не боялась, а наоборот, ходила гоголем оттого, что оказалась первым человеком, встретившимся ему в день приезда и проводившим его до дома), но Морган был послушным мальчиком.
И сейчас Морган заметно посмурнел и отвел глаза.
— Я ей не скажу ничего, — едва слышно сказал он.
Для него, для маминого сынка, как презрительно называл его Мэнни, это был подвиг. Грэм только усмехнулся и кивнул. Он знал, что для Нинели занятия ее отпрыска не останутся тайной. Во всяком случае, ненадолго. Ей обязательно сообщит кто-нибудь из слуг. А Грэму было интересно, что тогда будет делать Морган.
Некоторое время они занимались втроем; Грэм, кроме того, что обзавелся теперь учениками, получил еще возможность наблюдать за взаимоотношениями двух мальчишек. А они друг друга не любили. Мэнни оставался для Моргана, находящегося под сильным влиянием матери, бастардом и кухонным мальчиком, Мэнни же… Он просто не любил своего братца. Возможно, он был еще слишком маленьким, чтобы суметь сформулировать причины нелюбви. Грэм полагал, что ему раньше нередко доставалось от Моргана. Но, каковы бы ни были их взаимоотношения, при Грэме они никогда не проявляли свою вражду открыто. Правда, он не раз и не два замечал, что Морган — явно специально — пребольно охаживает братца деревянным мечом. Он не вмешивался. Пусть Мэнни сам учится защищаться. Мэнни и учился, и мальчишки ходили в синяках.
Как-то раз Морган привел во дворик и Катрину. Девчонке было отчаянно скучно без компании, а тут вдруг она прознала о занятиях брата и напросилась посмотреть. Конечно, поклявшись страшной клятвой, что ни за что не проговорится.
— Тебе тоже нужен меч? — поинтересовался Грэм не без иронии, завидев Катрину, с независимым видом прохаживающуюся по двору.
Девчонка ответила не сразу, ее отвлекло рассматривание живописной картины, явившейся ее взору. А именно, шрамов и татуировок, хитро сплетающихся между собой на теле Грэма (он, несмотря на то, что уже прошел первый снег, продолжал заниматься по пояс голый). Мальчишки тоже постоянно пялились на них, но не так откровенно. И никогда не спрашивали, откуда они.
Любопытство же Катрины было воистину женским.
— Откуда это у вас? — поинтересовалась она без тени смущения.
— Много будешь знать — скоро состаришься, — отозвался Грэм нелюбезно. — Ты слышала, что я спросил у тебя, княжна?
— Слышала. Нет, мне меч не нужен… Что я, сумасшедшая? Я просто посмотреть хочу.
— Ну смотри, — усмехнулся Грэм.
И отныне Катрина тоже каждое утро болталась по двору, но без оружия, и, в отличие от братьев, закутанная в теплый плащ. Тем не менее, наблюдала она с большим интересом, хотя и заявляла, что драка — занятие для мальчишек.
Нинель довольно долго не подозревала, чем занимаются ее отпрыски по утрам. Два месяца прошло, прежде она проведала, что Морган и Катрина, вопреки ее запретам, проводят время на заднем дворе с ее непутевым братом. И проведала только потому, что Морган заработал замечательный фингал под глазом, который сам же себе и поставил: не удержал удар, и приложился об свой собственный меч, деревянный, но увесистый. Конечно, Нинель захотела узнать, откуда у сына, который всегда был тише воды, ниже травы, такой огромный синяк. Последовал допрос с пристрастием, и в результате Морган признался во всех своих грехах. «Заложив» заодно и сестру.
