Джулия продолжала приносить пленнику пищу и, пока он ел, сидела рядом и пыталась разговорить его. Бесед не получалось. Он ни в какую не желал говорить, в крайнем случае, отделывался односложными ответами. Но Джулия пробовала снова и снова, рискуя уже напороться на откровенную грубость.
Заодно она наблюдала за ним и все больше удивлялась.
У пленника было тонкое, резко очерченное, злое лицо. Руки его казались руками аристократа, правда, побывавшего на пыточной скамье. А вот речь и манеры были непонятными. Для нобиля он знал слишком много специфических, слэнговых словечек, которые нет-нет, да и проскакивали в его речи. С другой стороны, для простолюдина он говорил слишком уж правильно.
Галейн, один из десятников вольной сотни, утверждал, что Пес — наинец. Сам он был родом из Наи и знал, о чем говорит. Джулия придерживалась того же мнения. Язык наи она не знала, но речь эту от других отличить могла без напряжения. Нигде больше, ни в одном языке не было такого обилия гласных, двойных, а то и тройных. Пленник говорил на всеобщем, и говорил бегло, но гласные растягивал очень сильно, так что местами его речь походила на заикание.
А довольно часто он вообще переходил на родной язык. Случалось это, когда он спал, и сон его переходил в бред… а значит, почти каждый раз.
Первый раз увидев, как его скручивает во сне, Джулия даже испугалась. Сначала, войдя в сарай, она не поняла, с кем он разговаривает: никого, кроме него и ее самой, здесь не было. Потом до нее дошло, что он бредит, и она подошла поближе, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Наинец спал, но лицо его вовсе не походило на лицо спящего — напряженное, закаменевшее, как и все тело. Во сне не напрягаются так, что жилы проступают на лбу и на шее. Он вздрагивал и что-то говорил на своем языке, зло и быстро, Джулия уловила даже несколько ругательств. Потом вдруг вскрикнул и застонал, запрокинув выбритую голову. Джулия не выдержала. Она осторожно поставила корзинку с едой в уголок и, склонившись над парнем, положила руку ему на огненный лоб. Реакция его была настолько неожиданной, что она отдернула руку и чуть не отпрыгнула. Наинца буквально подбросило, он открыл наполненные смертельным ужасом глаза и, силясь приподняться, спросил хрипло:
— Что?..
— Ничего… — растеряно сказала Джулия. — Это… это я до тебя дотронулась. Прости, если напугала…
Он откинулся обратно на свое убогое ложе, судорожно вздохнул и провел ладонью по лицу, потом сжал пальцы в кулак. Лицо его задергалось, скулы напряглись, но из глаз — странных глаз с неестественно расширенными зрачками — медленно уходил ужас. Джулия молча смотрела на него, не зная, что и подумать.
— Ты… ты видел какой-то кошмар?
Взгляд, адресованный Джулии, даже при большой фантазии нельзя было назвать дружелюбным. Наинец скривил тонкие губы и сразу отвернулся:
— Все в порядке.
В порядке так в порядке. Джулия не стала продолжать расспросы, зная, что все равно ее усилия ни к чему не приведут.
— Если так, тогда вот… — она подвинула к нему корзинку с едой. — Поешь.
— Спасибо, — он покосился на корзинку и вдруг произнес, не поднимая глаз: — Вроде бы, ты не похожа на служительницу Перайны.
Это был не вопрос — утверждение. Джулия удивилась.
— Конечно, нет. Потому что я не служительница храма и не лекарь…
— А часто тебе приходиться возится с больными и ранеными?
— Никогда не приходилось, — еще больше удивилась Джулия. — А почему ты спрашиваешь?
— Почему же тогда ты занимаешься мною?..
Она совсем растерялась… и рассердилась. Что за дурацкие вопросы, в самом деле?
— Командир приказал, вот и занимаюсь, — излишне грубо ответила она. И натолкнулась на кривую улыбку наинца.
— Охрана? Чтобы не убежал?
— Дурак ты. Нужна была бы охрана, к тебе приставили бы хоть Хагена, а не меня… — по ширящейся нехорошей улыбке наинца Джулия поняла, что говорит что-то не то, разозлилась окончательно и сказала: — Ешь, а не болтай! Тебе еще потребуются силы, когда наш командир будет тебя допрашивать.
С этими словами она вышла из сарая, чувствуя себя полной идиоткой.
В следующие несколько дней Джулия неоднократно заставала наинца в бреду. Чаще всего он говорил на своем языке, но иногда переходил на всеобщий или на медейский, и тогда она вздрагивала от проклятий, которые срывались с его губ, перемежаясь стонами. Эти стоны навели Джулию на мысли, что в забытьи он заново переживает пытки и допросы у касотцев. Надо было что-то с этим делать, вот только она не знала, что именно. Когда она пыталась разбудить его, то каждый раз в его открытых глазах видела все тот же смертельный ужас, и он еще несколько минут, казалось, не сознавал, где находится. Джулия поговорила об этом с лекарем Рональдом, тот ее выслушал внимательно и сказал, что и сам наблюдал у пленного такой бред, но что с этим делать, пока не знает. Он тоже пытался расспросить парня, узнать, что мучает его во сне, но отступил перед упрямством и откровенной грубостью. Сам же он не хотел ничего предпринимать, боясь сделать еще хуже. Он не рисковал давать наинцу успокаивающие и снотворные средства, опасаясь, что они отрицательно подействуют на его и без того расшатанную психику. Так что, Пес продолжал во сне стонать и сыпать проклятиями на нескольких языках, расшатывая заодно и психику Джулии, а Рональд продолжал думать, как его избавить от бреда и кошмаров.
Но метания отнюдь не мешали наинцу набираться сил. Приблизительно через неделю пребывания в сарае он сделал первую попытку встать. Джулия вошла как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, придерживаясь за стену, поднимается на ноги. Зрелище было душераздирающее, но она удержалась от комментариев. Молча встала в дверях, прислонившись плечом к косяку. Прямоугольник солнечного света лег на пол — первый раз за неделю в сарае был солнечный свет, но Пес даже не заметил его, хотя и взглянул на Джулию в упор. Он смотрел ей в глаза несколько секунд, а потом отвел взгляд, но Джулия успела рассмотреть: зрачки его стали крошечными, как булавочная головка, и глаза вспыхнули яркой синевой! Она даже и не думала, что глаза у него такие — синие. Тут же ей стало не до его глаз — он вдруг пошатнулся и рухнул на колени, проскребя обломанными ногтями по дощатой стене. Джулия услышала сдавленные проклятия и поспешила к нему, убедиться, что с парнем все в порядке. Но прежде чем она успела приблизиться, он уже снова поднимался на ноги, упрямо поджав губы.
Сейчас он казался Джулии не таким высоким, как тогда, когда Кей и Сафир вытаскивали его из подвала. Он был выше среднего роста, и из-за худобы выглядел долговязым, но это только сейчас. Сложен он был очень пропорционально. Сейчас же одежда с чужого плеча болталась на нем, как на пугале, просто кожа да кости. Ворот рубахи обнажал острые ключицы, и Джулия умудрилась рассмотреть под грязью множество грубых шрамов на бледной коже.
— Помочь? — спросила она, подойдя ближе.
Он помотал головой и сделал шаг. По его лицу было понятно, чего ему это стоило, но за первым последовал второй, потом — третий. На четвертом наинец сломался и снова упал, грязно выругавшись.
— Похоже, тебе придется заново учиться ходить, — заметила Джулия.
Он рывком вскинул голову, в глазах полыхнул злобный огонь.
— Научусь, — заверил он. — Можешь не сомневаться.
— Да я и не сомневаюсь. Но, может быть, тебе все же помочь?
— Обойдусь.
И впрямь, он обходился. Джулия еще недолго полюбовалась на его упражнения, а потом направилась прямым ходом к Изоле, сообщить, что пленный уже в состоянии передвигаться самостоятельно, и было бы неплохо поставить к сараю пару парней, чтобы приглядывали за ним. Изола был очень занят тем, что вместе с офицерами регулярных частей пытался организовать достойную оборону Северной на случай возвращения касотцев, но Джулию все же выслушал.
— Поставь кого-нибудь из своей десятки, — сказал он. — Парни все равно бездельничают.
Ребята вовсе не бездельничали, но Джулия не стала вступать в препирательства. Заметила только, что через пару дней пленника можно будет допрашивать. Изола кивнул и приказал привести к нему наинца как только Джулия сочтет это возможным.
