Он и сам знал обо всех своих достоинствах и не собирался приуменьшать их, но до самого дня коронации пребывал в угнетенном состоянии духа. С детства его приучали к мысли, что рано или поздно он встанет во главе империи, и вполне приучили; но никогда он не думал, что произойдет это при жизни отца. Да и кто мог подумать? Барден правил твердой рукой; империя была его созданием, его детищем, и невозможно было представить, что он по доброй воле откажется от нее.
Его отречение сильнее всего обеспокоило, пожалуй, магиков, которые одни оставались в состоянии нервного ожидания. Смена власти особенно серьезно могла сказаться на положении гильдии. До сих пор Марк никак не вмешивался в дела братства Гесинды, но предугадать политику молодого императора в будущем было нелегко. Оставалось надеяться, что он не станет ломать то, что с таким трудом и искусством было построено Барденом и не примется снова распихивать магиков по башням.
Марк и сам толком не знал, что ему делать с магиками. Он предпочел бы и дальше оставаться в стороне от их дел, но это было невозможно. Нельзя было оставлять без контроля такую могучую силу. И в скором времени, как предчувствовал Марк, ему предстояли свести близкое знакомство с неприятными ему и несколько пугающими братьями Гесинды. Сближение должно было облегчить разве то, что гильдию по-прежнему возглавлял Илескар, которого Марк знал с детства и который всегда относился к принцу ласково.
Накануне дня коронации Марк чувствовал себя слишком возбужденным, чтобы лечь спать. Он зашел в детскую лично пожелать близнецам и крошке Мадлене спокойной ночи, поцеловал Эву, которой служанка перед сном расчесывала волосы, и вышел в маленький внутренний парк. Сюда не было доступа из парка большого, подковой огибающего дворец. Было тихо, только журчала вода в фонтане, оформленном в виде каменной чаши. Марк зачерпнул в ладони воды и опустил в нее горящее лицо. И не заметил, как сзади бесшумно возникла высокая тонкая фигура в белом платье, которое призрачно светилось в летних сумерках. Тихий глуховатый голос позвал его по имени.
Марк обернулся и смущенно отпрянул, увидев свою мать, императрицу Туве. Как всегда прямая, с гордо поднятой головой, она строго, без улыбки смотрела на него.
— Матушка, — пробормотал он, целуя ей руку. — Вы не спите?
Трепет, некогда испытываемый Марком перед грозным отцом, как-то незаметно прошел несколько лет назад, когда они стали делить заботы по управлению государством почти на равных; но перед матерью Марк трепетал по-прежнему — что не мешало нежно ее любить. Отец был только жесток и грозен, мать же была прекрасна, холодна и мучительно неприступна. Она никогда не ласкала сына, как ласкала своих малышей Эва; даже в раннем детстве держала его на расстоянии и поощряла обращение к ней на «вы». Увы, тем сильнее Марк любил ее…
— Ты тоже не спишь, — эхом отозвалась Туве и вскользь коснулась прохладной рукой щеки Марка. — Ты взволнован?
— Да, — просто ответил Марк, удивленный и нежданной лаской и тем, что мать снизошла до разговора с ним, что случалось очень редко. Она вообще нечасто говорила.
— Напрасно. Тебе не о чем волноваться, рано или поздно ты должен был стать императором.
— Верно. Но отец так неожиданно…
— Твой отец хорошо сделал, что отказался от власти, — с необычайной порывистостью перебила его Туве. — Он сделал слишком много зла, это не могло продолжаться бесконечно.
— Зла? — удивленно переспросил Марк.
Раньше он не задумывался о том, как относится мать к поступкам отца. Сам он все, что бы ни делал император, воспринимал как нечто само собой подразумевающееся, и никогда — за редким исключением, — не пытался оспаривать его действия и не задумывался над их моральной подоплекой. У императрицы имелось свое мнение, но никогда и ни с кем она не обсуждала его.
— На его совести множество смертей, — продолжала Туве, и ее неподвижное обычно лицо несколько оживилось. Но вспыхнувшие гневом глаза, так же как и слабо искривившиеся губы, отнюдь не красили ее. — И он чуть было не погубил тебя: сколько раз он отправлял тебя на смерть?
— Матушка… — едва выговорил потрясенный Марк непослушными губами. Впервые мать обнаруживала, что испытывает к нему какие-то чувства, что он не безразличен ей.
О том, что некогда Барден и Туве повздорили из-за него, он не знал. Видел только, как растет между ними отчуждение, но приписывал это ослабевавшей любви отца, уставшего от вечного холода и безразличия матери. Все реже император ночевал в своих покоях, все чаще его видели в обществе какой-нибудь молодой дамы — как правило, каждый раз дама была новая. Но Марку, с детства привыкшему видеть отца в окружении любовниц, и в голову не могло придти, что окончательный разрыв произошел из-за него.
Нереально прекрасная в лучах восходящей луны, Туве подошла к сыну, положила тонкие руки ему на плечи и впилась лихорадочно блестящими глазами в взволнованное молодое лицо.
— У твоего отца нет сердца, — прошептала она едва слышно. — Но, слава Двенадцати, ты не такой, как он, хоть у тебя его глаза и его лицо. О, эти глаза! Хотела бы я никогда не видеть их, — и с этими словами она прикрыла своей ладонью его глаза и отвернулась.
Марк словно очнулся от недобрых чар. Отступив на шаг назад, он отвел руки матери от своего лица, сжал их в ладонях и сказал твердо:
— Вам, вероятно, нездоровится, матушка. Пойдемте, я провожу вас.
— Нет, — возразила Туве, высвобождаясь, — подожди, я не договорила. Поклянись, что выполнишь мою просьбу.
— Я слушаю.
— Сначала поклянись.
— Простите, — сказал Марк, — но я не могу дать клятву, которую, может быть, мне придется нарушить.
— Ах, ты так же упрям, как и он! — воскликнула Туве, все сильнее раздражаясь. — Я твоя мать, и ты мог бы меня уважить хотя бы раз в жизни!
Но видя, что Марк по-прежнему молчит, сжав губы, она снова понизила голос.
— Ну, хорошо. Ты, верно, думаешь, я буду просить тебя о чем-нибудь страшном. Нет — я даже не буду просить тебя исправить зло, причиненное твоим отцом. Власть твоя будет велика, но все же ты не сумеешь воскресить мертвых. Обещай только не творить новое зло! Вот и все, о чем я прошу.
— Никто не может знать, добро или зло он творит, — обескуражено сказал Марк и попытался обнять Туве за плечи, но она отпрянула. — Пойдемте, матушка, вы совсем захвораете, если останетесь здесь дольше.
— Сначала поклянись! — настаивала Туве. — Поклянись хотя бы, что никогда сам, первый, не развяжешь новой войны!
Марк задумался. Не то чтобы просьба матери совершенно претила ему. Все его детство, и юность, и зрелые годы отец вел беспрерывные войны с тем или иным королевством; с пятнадцати лет Марк и сам принимал участие в военных действиях. Ему нравилась горячка битвы и тонкие стратегические ухищрения, но он не был фанатиком войны и прекрасно чувствовал себя в мирной обстановке — тому были доказательством два года мира, последовавшие за заключением мирного договора с Медеей. С окончанием войны в жизни Марка не образовалось никакой пустоты, которой нельзя было бы заполнить иными делами. Наоборот, дел хватало; забот стало даже как будто больше. Так что Марк полагал, что мог бы спокойно дожить до старости, никогда больше не вынимая из ножен меч. И, однако же, он не мог поклясться, что никогда первый не развяжет войны. Кто знает, как сложатся обстоятельства, не вынудят ли они его нарушить клятву? Меньше всего Марк хотел бы стать клятвопреступником, да еще по отношению к свято чтимому им человеку — к матери. В том, что касалось чести, он всегда старался следовать примеру отца. Барден, дав однажды слово — чего бы оно ни касалось, — никогда от него не отступался. Может быть, именно поэтому так редко слышали от него клятвы.
— Пойдемте, — повторил Марк мягко, но весьма настойчиво, и взял мать за руку, как она не противились. С опасением он подумал, как бы не пришлось уводить ее под крышу силой, уж слишком это было бы непочтительно, но императрица вся вдруг как будто обмякла, и покорно последовала за ним. В молчании они проследовали до дверей, за которыми начинались апартаменты Туве, и тут Марк заметил, что она дрожит, и лицо ее бледнее обычного.
