— Если вы сами говорите, что мой отец был весьма скрытен, — сказал я тихо, — то откуда вам вообще известно, что он вел какие-то таинственные работы? Сомневаюсь, что он посвятил в них хоть одного из вас!

Лючио улыбнулся и прикрыл глаза.

— У нас, Илэр, имеются свои пути получения информации. Путь столь неисповедимые для человека, что даже не имеет смысла пытаться объяснить их тебе.

— В головы, что ли, влезаете и читаете мысли? — спросил я нарочито грубо.

Я полагал, что Лючио насмешит нелепость моего предположения, но ошибся. Тонкая улыбка не покинула его губ, но в глазах его, когда он поднял их на меня, улыбки не было.

— Чтение мыслей — слишком высокая магия, чтобы быть доступной многим, — сказал он на полном серьезе, как будто ему каждый день приходилось обсуждать тонкости магического искусства. — И слишком сложная. Есть пути гораздо более простые.

— Что ж вы не воспользуетесь этими простыми путями сейчас?

Но Лючио словно бы не слышал меня, и продолжал:

— Кроме того, сдается мне, что нам о твоем отце известно больше, чем тебе. Ведь много лет он поддерживал с нами знакомство, а ты даже не подозревал об этом.

— Почему вы не убили его сразу, когда он только прознал про вас? — вырвалось у меня. — Ведь он мог рассказать о вашем существовании другим людям.

— Во-первых, кто бы ему поверил? Во-вторых… ах, Илэр, какие же извращенные у тебя представления о нашем сообществе. Мы не звери, чтобы убивать людей… без причины. Если можно договориться, зачем убивать?

— Не верю, что он мог с вами "договориться".

— Но ты нас совсем не знаешь, — снова заговорила женщина. Она смотрела на меня, странно щурясь, а голос ее тек медовой рекой. — Тебе, вероятно, рассказали про наши темные стороны, многократно преувеличив.

— Да и рассказывал тот, у кого имеются свои причины не любить нас… в частности, меня, — добавил Лючио.

— Позволь, я кое-что объясню ему, Лючио? — женщина поднялась с дивана. — Может быть, тогда мальчик станет посговорчивее.

Лючио кивнул и отвернулся, словно ему было неприятно смотреть на то, что последует за его позволением; остальные же мужчины все уставились на меня. Меня охватила дрожь, я хотел бы убежать, да не знал, куда. В тишине, нарушаемой лишь треском пламени в камине, женщина медленно приближалась, не сводя с меня взгляда. Глаза ее горели ярким, нечеловеческим огнем; розовый влажный язычок раз за разом пробегал по пухлым губам. Я все пытался разглядеть ее клыки, но у меня не получалось. Вот сейчас… сейчас… еще несколько секунд, и моего горла коснутся ее зубы. Что я тогда почувствую и что со мной будет после?.. Мне было уже совсем нестрашно, нечто вроде истомы охватило меня. Я пытался сопротивляться, но женщина была сильнее.

Она уже приблизилась ко мне вплотную. Когда она остановилась, ее грудь касалась моей. Женщина медленно вскинула руки и заключила меня в объятия. На какой-то миг я увидел вместо ее рук два крыла, черных, шелковых; они обхватили меня и сомкнулись вокруг как будто коконом. Ощущение такого небесного блаженства наполнило меня, что я невольно застонал. Женщина приблизила свое лицо к моему; глаза ее превратились в светлые заводи, что не имели ни берегов, ни дна. Но ее губы, когда прижались к моим, были ужасающе холодны, и я содрогнулся, ощутив их прикосновение. К истоме добавилась слабость и головокружение: ощущения, хорошо мне знакомые. Слишком хорошо… в глазах снова начало темнеть. Еще немного, и я непременно потеряю сознание. Еще совсем недавно я мечтал об этом, но теперь не желал этого совершенно. Лишиться чувств в комнате, где сидят шесть вампиров! Бог знает, открыл бы я после глаза вновь когда-нибудь!

От меня, однако, ничего уже не зависело. Черные крылья запахивались вокруг меня все плотнее и плотнее. Я начал задыхаться… и в рассудок мой прямо через глаза хлынула густая тьма.

…И открытые глаза видели ту же тьму. Первым делом, начав соображать, я схватился за шею, проверяя, нет ли на ней ран от вампирских зубов. Шея была не повреждена, что доставило мне невыразимое облегчение. Значит, что бы ни делала со мной женщина-вампир, кровь мою она не пила.

Что бы ни делала… А что она, в самом деле, со мной делала? Я помнил ее поцелуи, но вот что было дальше? Каким способом она намерена была объяснять мне?..

Я запретил себе думать о том, что женщина могла со мной сделать, и попытался сосредоточиться на чем-нибудь другом. Например, на том, что могли бы означать виденные мною крылья. Была ли это игра воспаленного воображения, или женщина действительно превращалась на моих глазах?…Или же, имело смысл прикинуть, сколько времени осталось до рассвета. Я определил, что нахожусь в комнате, предназначенной быть моей тюремной камерой. Было темно, значит, ночь еще не завершилась (если только я не пробыл без сознания сутки). Но за окном, вроде бы, непроглядная темень сменялась теменью другой, сероватой, предрассветной.

…Окна моего узилища беспрепятственно пропускали дневной свет, и я легко мог следить за ходом времени. Так я определил, что провел в заточении три дня и четыре ночи, и эти дни, без преувеличения, были самыми тяжелыми в моей жизни. Даже день похорон отца померк в моих воспоминаниях. Воспоминания мои, впрочем, путались, так же как и вообще все мысли. Возможно, это было следствием нервного перенапряжения и непреходящего страха и беспокойства, или же чар обитающих в доме вампиров. Так или иначе, я чуть было не сошел с ума. Никаких занятий для себя я изыскать не мог, кроме как пялиться в потолок или в окно, или же спать. За окном, так же как и в комнате, ничего интересного не происходило: несколько раз я видел на поляне людей, но все это, верно, были вампиры из клана Лючио. Даже если нет, я никак не мог привлечь их внимание. Попытавшись постучать в окно (вернее, в решетку на нем) и покричав, я понял, что меня не слышат. Шум же, произведенный мною, имел иные последствия. Через минуту после того, как я отошел от окна, в комнате появился Лючио. Не меняясь в лице, он одной рукой сгреб меня за воротник и приложил спиной об стену так, что в голове у меня зазвенело. Продолжая удерживать меня за воротник, он приблизил свое лицо к моему и ровным голосом пообещал оторвать мне голову, если я повторю то, что устроил сегодня. И я сразу ему поверил.

Основным моим времяпровождением стали тягостные размышления, наполненные тревогой за Кристиана, Агни и Хозе… и страхом за себя. Известил ли уже Лючио Кристиана о моем пленении или же ждет, пока тот сам отыщет этот загородный дом?..

Горестными и долгими были эти дни, и бессонными — ночи.

Еду раз в день приносила одна и та же женщина, уже мне знакомая. Она по-прежнему завешивала лицо волосами, скрывая его от меня и от света, и я пришел к выводу, что она из младших вампиров, которым сложно терпеть дневной свет. Теперь с ней неизменно приходил еще и мужчина, который, впрочем, оставался за дверью. Лючио, видимо, решил перестраховаться после того случая, когда я пытался выскочить из комнаты и потерпел фиаско. С женщиной я пытался разговаривать, но она отмалчивалась и только еще ниже опускала голову. Мне приходило в голову, что, возможно, это была та самая женщина, которую ударил Лючио, но выяснить это я никак не мог. Мне так и не удалось разглядеть ее лицо. Она никогда не смотрела на меня прямо, но довольно часто я чувствовал на себе ее пристальный взгляд. Я поворачивался к ней, но снова видел только темную волну волос.

Я съедал все, что мне приносили. Особенно сильного голода я не испытывал, но нужно было сохранить силы. В конце концов, должна же эта история как-то завершиться, добром ли, худом ли. Уморить себя голодом раньше времени в мои планы не входило.

Лючио заходил несколько раз в день, и был настроен как будто доброжелательно, если не считать того случая с окном. Он вел со мной абстрактные разговоры, смысла которых я не понимал, или начинал расспрашивать, не вспомнил ли я чего-нибудь, что захотел бы сообщить ему. Ничего такого, конечно, я не вспомнил, да и не собирался. В его присутствии меня ломало и гнуло страшно. Не знаю уж, пробовал ли Лючио на мне свои способности носферату, или же это мое «я» сопротивлялось, как могло, исходящим от него харизматическим чарам, и не всегда преуспевало. Мое отношение к Лючио могло за несколько минут измениться от глубинной первобытной ненависти до слепого обожания. Его присутствие рядом доставляло мне больше страданий, чем долгие одинокие часы, заполненные страшными мыслями. Я видел перед собой человека, который был убийцей моего отца, но меня тянуло к нему так, что я едва не терял голову от нахлынувших чувств. Это раздвоение было ужасно. Лючио, полагаю, знал, что творится со мной, и наблюдение моей внутренней войны доставляло ему некое извращенное удовольствие. При этом он советовал мне расслабиться и успокоиться, не сопротивляться зову сердца.