— Соло!

Вид у Роджера был странный: глаза лихорадочно блестели, на бледных обычно щеках горел румянец.

— В чем дело? — спросил Грэм, уже догадываясь.

— Еще не знаю, — ответил Роджер, привалившись к стене и скрестив на груди руки. — Хочу у тебя узнать. Чего ты так смотришь на меня все утро?

Похоже, подумал Грэм, я совсем разучился контролировать выражение лица, и теперь по нему читают мои чувства все, кому не лень, а это очень плохо.

— Как я на тебя смотрю?

— Так, словно с удовольствием вызвал бы меня на поединок.

— В самом деле?

— Не прикидывайся дурачком, Соло. Ты видел нас с твоей сестрой ночью? Это ты шатался вокруг, ведь так?

— Может, и так. Во всяком случае, я вас действительно видел.

— И скромно ушел, не досмотрев до конца, — хохотнул Роджер. — А теперь жалеешь, что не подошел сразу же и не набил мне морду. Так? Ты разозлился, так ведь? Считаешь, что я непочтительно обошелся с твоей сестрой? Что нельзя было губить ее девичью честь и все такое? Что я — подонок, а она — невинная жертва, обманутая и совращенная бессовестным негодяем?

Тон его, ядовитый и оскорбительный, не понравился Грэму, но он ответил как мог спокойно:

— Я считаю, что это ваше с Гатой дело. Читать морали и наставления не собираюсь ни тебе, ни ей.

— Но хочется, признайся! Впрочем, утешься, злиться тебе, право слово, не за что. Никакого оскорбления девичьей чести не произошло.

— Хочешь сказать, что вы расстались после пары целомудренных поцелуев?

— Я хочу сказать, что — это, наверное, будет для тебя неприятным сюрпризом, но ты уж извини, — я у твоей сестры не первый любовник, и даже не второй. И подозреваю, что и не третий. Она очень страстная девушка.

Сначала Грэм пришел в бешенство, но почти сразу охолонул, сообразив, что вряд ли Роджер хотел оскорбить его или княжну. В обществе, где вращалась сестра, для девушки считалось приличнымблюсти девственность до замужества. Это не было строгим правилом, но у девушки, не сохранившей чистоту, резко падали шансы найти себе мужа. Гата, впрочем, не походила на сверстниц-дворянок, ей было плевать на условности, поэтому она вполне могла игнорировать это требование и поступать так, как ей хотелось. Она еще не нашла себе мужа, но почему она не могла найти себе друга, пусть даже и на одну ночь?

— Ага, ты не бесишься, — заметил Роджер. — Это хорошо. Я боялся, что ты начнешь разглагольствовать на тему девичьей чистоты и необходимости блюсти ее для любезного супруга. Тогда бы я не сдержался и ударил тебя, клянусь Рондрой, за твое лицемерие.

— Я уже сказал тебе, и повторяю еще раз: это ваше с Гатой дело, — сказал Грэм, удивляясь тому, как спокойно звучит его голос. — Моя сестра имеет право проводить ночи, — да и дни тоже, — с кем ей угодно. То же самое относится и к тебе. К тому же, скажу честно, я ждал чего-то подобного.

— Да? Почему?

— Потому что Гата несколько дней назад говорила о тебе. Говорила, что ты ей нравишься.

— Я это заметил, — Роджер снова ухмыльнулся, но невесело. — Лучше бы… а, да Безымянный с ней. Мне не хотелось бы, Соло, чтобы ты держал на меня зло, и потому я уверяю, что не сделал ничего против воли твоей сестры. Я не оскорблял ее и не применял силу, даже не провоцировал ее. Я бы поклялся тебе, если бы у меня было что-то ценное, чем я мог поклясться.

Грэм молча переваривал последнее заявление. Роджер прямо сказал, что хочет сохранить с ним хорошие отношения, и это показалось ему настолько диким, что он просто не знал, что и сказать. Вот ведь странный человек… никогда не знаешь, чего от него ждать.

— Обойдемся без клятв, — выдавил, наконец, Грэм.

— Хорошо, обойдемся. Да и не поверил бы ты, небось, моей клятве. Спорю, ты уверен, что клятвы не имеют для меня никакого значения, что я с легкостью их нарушаю? Впрочем, неважно. Скажи: ты не в обиде на меня?

— Роджер, ты — сумасшедший! — вырвалось у Грэма. Хоть убей, он не мог сейчас воспринимать приятеля всерьез.

— Кто бы сомневался!.. Так ты ответь!

— Иди к Борону, Роджер! Что на тебя нашло?

— Что ж, приму это как ответ, — усмехнулся Роджер, снова став насмешливым. — И как братское благословение. Теперь можно не опасаться, что в один прекрасный момент ты решишь, будто твои братские чувства оскорблены… Что ж, не буду больше задерживать.

Он отвесил Грэму небрежный поклон, развернулся и легко пошел по коридору. Ошарашенный Грэм постепенно приходил в себя. Что же это такое творится? Роджер приносил извинения и чуть ли не исспрашивал его благословения на продолжение отношений с Гатой? Это просто Безымянный знает что, в сердцах подумал Грэм, прошел наконец в кабинет и уселся за стол. Впрочем, сегодня сосредоточиться на делах уже не получилось бы. Разговор с Роджером выбил его из колеи.

Но, по крайней мере, похоже было, что скучной и размеренной жизни в усадьбе пришел конец.

7

Однако же почти ничего не изменилось: Роджер продолжал заниматься с княжной фехтованием, но предпочитал сражаться с Грэмом, и по-прежнему предпочитал общество Илис всем прочим. Гате он уделял ровно столько же внимания, сколько всегда, а та вовсе не искала его общества и не набивалась ему в компанию, и по-прежнему ходила в синяках и порезах после его уроков. Никаких нежных взглядов и прочего между ними замечено не было, что и неудивительно: оба являлись в высшей степени практичными людьми.

Зато ночная жизнь, как полагал Грэм, стала гораздо разнообразнее. Сам он в ней участия не принимал, поскольку большую часть ночи проводил, бодрствуя в одиночестве, но подозревал, что пропускает многое. Роджер, во всяком случае, времени не терял, и Грэм только удивлялся, когда он спит, да и спит ли вообще? Часть времени он проводил с Илис, сидя у нее в комнате или болтаясь вместе с ней по окрестным полям, дальше разговоров дело у них не шло. После большинства из этих разговоров Роджер или становился раздраженно-злым, и трогать его тогда было небезопасно, или погружался в пучины мрачной меланхолии, и тогда смотреть на него было страшновато. Грэм думал, что истрийская девчонка скоро совсем его изведет, и продолжал искать случая поговорить с ней наедине.

Если же Роджер был не с Илис, то найти его можно было в обществе Гаты. Насчет того, как они проводили время, никаких сомнений не возникало, но волновался Грэм уже гораздо меньше. Пожалуй, окончательно успокоили его донельзя счастливые глаза сестры и ее почти детская оживленность. Правда, чем веселее была княжна, тем глубже становилась меланхолия Роджера.

Что касается самого Грэма, то он с некоторым удивлением обнаружил, что никто из его спутников особо в нем не нуждается, и с некоторых пор он большую часть времени проводит один. Это его неожиданно задело. Он не считал себя общительным человеком и предпочитал быть в одиночестве, но теперь ему этого почему-то не хотелось. Может быть, он просто привык, что рядом всегда Илис и Роджер, хотя раньше часто сетовал, что они донимают его. Но теперь от него не требовалось принимать никаких решений, и обращаться к нему стали редко. Трое его друзей были настолько заняты друг другом, что про Грэма почти не вспоминали.

И однажды он решил: что ж, теперь я им не очень-то нужен, а раз так, нет нужды оставаться здесь более. Если раньше он надеялся обрести дом, осесть в уединенном поместье, то теперь понял, что ничего не выйдет. Да, здесь было спокойно и уютно, но не нашлось главного — человека, который нуждался бы в Грэме и сам был бы ему нужен. Никто не огорчился бы из-за его отсутствия. Сознавать это было грустно, но что поделать — Грэм сам себя так поставил.

Пора было уходить, чтобы окончательно не заплыть жиром, но почему-то он медлил. Странное душевное смятение охватило его: половина его существа рвалась на волю, в дорогу, ей было тесно в стенах небольшого уютного дома, а вторая половина с тоской думала о том, что скоро придется покинуть эти места. Подобной раздвоенности Грэм за собой не припоминал.

Так он промаялся до конца апреля. Наверное, он выглядел в эти дни странно, потому что даже Роджер, и сам какой-то особенно скучный и сумрачный, заинтересовался, что с ним неладно. Грэм, измученный внутренним разладом, не выдержал и рассказал. Был уже поздний вечер, и они с Роджером сидели в гостиной; обе девушки гуляли по полям. Роджер выслушал его молча, и еще долго молчал после того, как он закончил. Грэм уже думал, что не дождется никаких комментариев, но Роджер вдруг сказал: