— Мне кажется, — сдерживая злость, продолжил Грэм, — я имею право приходить сюда, когда захочу.

— Имеешь. Юридическое.

— Что ты хочешь сказать? — не выдержала Гата.

— Я хочу сказать, что моральных прав на появление в доме у нашего братца нет никаких. Он разрушил семью, сломал жизнь нашей матери, и вообще, он здесь — чужой. Он никому здесь не нужен.

— Не говори за всех, — вспыхнула Гата.

— Вроде бы, ты не очень огорчилась из-за его побега, — ядовито заметила Нинель. — Так что же, Грэм? Между прочим, как теперь ты докажешь, что ты есть тот, за кого себя выдаешь? Отца больше нет, и кто сможет подтвердить, что ты — не самозванец?

Возмущенная Гата хотела что-то сказать, но Грэм, белый от злости, остановил ее.

— А с чего ты взяла, что мне это нужно?

Разговаривать с Нинелью было все равно, что фехтовать с искусным противником. Грэму всегда трудно было тягаться с ней. За словом в карман она не лезла, язычок у нее был острый… но сейчас, кажется, он сумел достать ее. Во всяком случае, она немного растерялась.

— Как? — удивилась она. — Но ты ведь собираешься предъявить права на титул и земли?

— Нет, не собираюсь.

Несколько секунд Грэм наслаждался выражением лица Нинели, даже позволил себе улыбнуться, надеясь, что улыбка получилась достаточно злобной.

— Нет?.. Так что ты…

— Я уже сказал, что не намерен отчитываться в своих поступках.

— Тогда… — Нинель довольно быстро взяла себя в руки. — Раз так, то я настаиваю, чтобы ты переписал имущество на моего сына!

Вот как, подумал Грэм, она уже ставит условия. А ведь буквально пару минут назад она намекала, что он — самозванец и никаких прав на наследство не имеет. Он взглянул на Нинель с возросшим интересом и покачал головой.

— Этого я делать не буду.

— Почему?

— Просто прими это к сведению, без пояснений.

— Грэм! — Нинель снова теряла самообладание, и Грэму это было очень приятно. Он, наоборот, успокаивался после того, как сестра порядком взвинтила его. — Подумай о моем сыне… и о детях, которые родятся у Гаты. Ты лишаешь их всего!

— Твоему сыну, Нин, едва ли придется ближайшие десять лет волноваться о наследстве. А я вскоре снова уеду, и не вернусь больше никогда.

— И снова ждать десять лет, не будучи уверенной наверняка? А вдруг тебе снова взбредет в голову вернуться? Что тогда? Десять лет ожидания пойдут прахом?

— Найми убийцу, чтобы избавиться от меня раз и навсегда, — зло усмехнулся Грэм, вспомнив предположения Роджера. — Тогда можешь быть уверена полностью. А если убийца будет довольно аккуратным, и ты сможешь предъявить на опознание мое тело, тебе даже не придется ждать. Твой сын сразу же станет наследником.

Нинель встала. Выглядела она оскорбленной до глубины души.

— Вижу, с тобой совершенно невозможно разговаривать, — сказала она, поджав губы. — Но ничего. Если не хочешь по-хорошему, будем разговаривать по-другому. И не здесь.

С этими словами Нинель удалилась, не удостоив больше взглядом ни Грэма, ни Гату, и хлопнув дверью так, что зазвенели окна.

— Кажется, она сильно огорчилась, — заметила Гата. Сама она тоже выглядела несколько опечаленной и смотрела на Грэма почти виновато.

— Да, мне тоже так показалось, — согласился Грэм. — Огорчилась до такой степени, что даже начала угрожать, а это, по-моему, на нее не похоже… Интересно, что она имела в виду? Собирается сдать меня стражам порядка, что ли, как опасного самозванца?

— Вряд ли… Хотя мне все это не нравится.

— В любом случае, надолго я не задержусь. Мало ли, что взбредет Нинели в голову. Не хочется с ней цапаться, — медленно сказал Грэм. — А я, значит, не имею морального права появляться в этом доме… Очень интересно.

— Да не слушай ты ее! Нинель просто злопыхательствует. Она же тебя терпеть не может, забыл? Она, в самом деле, с удовольствием натравила бы на тебя наемного убийцу, но, к счастью, не может пойти против своих принципов.

Грэм кивнул. После разговора с Нинелью в душе остался неприятный осадок, настроение окончательно испортилось. Да, он знал, что его здесь не встретят с распростертыми объятиями, но все же… Все же, в какой-то мере это был и его дом, и злобное заявление Нинели неожиданно уязвило его. Да и не привык он, чтобы ему ставили условия и говорили: не смей здесь появляться! Это было даже как-то оскорбительно. А терпеть оскорбления от кого-то, пусть даже этот кто-то был сестрой, Грэм не намеревался.

— Спасибо, что не сказала Нинели, чем я занимаюсь, — сказал он после долгого молчания.

— За кого ты меня принимаешь? Что я, дура?

Грэм улыбнулся, чувствуя, правда, что улыбка вышла натянутой, и встал.

— Я, пожалуй, все-таки поднимусь в комнату, — сказал он. — Чувствую, что вечерний разговор будет еще более веселым. Княгиня едва ли обрадуется мне сильнее, чем Нинель…

— Разве ты не ожидал ничего подобного?

— Да нет, ожидал. Нужно было оставаться в городе, зря я приехал. Только взбаламучу все, опять страсти разгорятся.

— Не говори глупостей, — возмутилась Гата. — Этот дом — и твой дом тоже. Тебя сюда привел отец, и не Нинели решать, имеешь ли ты право…

Грэм остановил ее жестом и снова криво улыбнулся.

— Спасибо на добром слове, Гата, но все же я думаю, что Нинель и княгиня правы… В своем роде. А я — неправ. Я чужой здесь, Нинель правильно сказала. Но ничего, это ненадолго.

— Жаль, — тихо сказала Гата и тоже встала. — Пойдем, провожу тебя.

3

Грэм распрощался с сестрой до вечера, запер дверь спальни и остановился, привалившись к ней спиной.

В комнате ничего не изменилось: та же мебель, те же безделушки, те же портьеры. Никаких особенных приготовлений Грэм не заметил. Правда, на комоде у зеркала стояли таз и кувшин с водой, рядом лежало полотенце. Грэм усмехнулся, отлип от двери и подошел к комоду; опершись о него, заглянул в зеркало и поморщился. Волнение Нинели было понятно: из зеркала на Грэма смотрел бандит с большой дороги, с отвратной хищной рожей, обросший бородой и с нечесаными белыми патлами. Сказывалось долгое, изматывающее нервы путешествие и недавнее ранение. Не удивительно, что Нинель не захотела с ним серьезно разговаривать. Впрочем, подумал Грэм, плевать на Нинель. А вот в город в таком виде соваться не стоит.

Грэм отыскал бритвенные принадлежности и приступил к делу. Через полчаса человек в зеркале стал выглядеть куда лучше. Правда, еще не хорошо. Грэм вздохнул и принялся расчесывать свалявшуюся гриву и заплетать ее в косу. Закончив с этим, он критически рассматривал себя в зеркале минут пять, и решил, что теперь на него можно смотреть без внутреннего содрогания. Правда, выражение глаз он изменить не мог, а оно портило все впечатление. Ну и ладно, подумал Грэм, Роджер еще страшнее, и едва ли станет заботиться о том, чтобы произвести благоприятное впечатление.

Покончив с туалетом, Грэм уселся на край неохватной кровати и задумался. Времени до вечера было еще порядком, а чем занять его, Грэм не знал. И он решил выспаться как следует, пока есть возможность отдохнуть на настоящей кровати, под пуховым одеялом и на пуховых перинах. Такого случая ему не предоставлялось очень давно: даже те кровати, на которых приходилось спать на постоялых дворах, обычно были очень далеки от совершенства.

И все-таки он лег поверх одеяла и роскошного парчового покрывала, не раздеваясь и не снимая сапог. Так было привычнее. Он только отцепил от пояса меч и положил его рядом.

Разбудило его легкое постукивание в дверь. Он открыл глаза и сел на кровати, соображая, который час. В комнате уже царила полутьма, за окном начинало темнеть; значит, было около семи вечера. Стук в дверь продолжался, и Грэм хриплым со сна голосом сказал: «Войдите». Дверь приоткрылась, на пороге появилась Гатас зажженной свечой в руке. Она все еще была в мужской одежде, но сменила простые шерстяные штаны на замшевые бриджи, а льняную рубаху — на батистовую блузу. Ее волосы были подобраны.