Когда же крепостные — крестьяне и ремесленники — отказывались от права противопоставлять свои тайные общества таким же обществам своих господ и защищать силой оружия свое право соединяться в союзы и общества? Было ли в средние века такое черное время, когда народ городов отказался бы от своего права судить своих судей и бросить их в реку, когда он не одобрял бы их приговоров? И когда, даже в самые темные времена притеснений в древности, видно было, чтобы государство имело полную возможность развращать своей школьной системой все народное образование, от первоначального обучения и до университета? Макиавелли страстно желал этого, но вплоть до XIX в. его мечтания не были осуществлены!

Одним словом, в первой половине XIX в. имелось громадное прогрессивное движение, стремившееся к освобождению личности и мысли; и такое же громалное регрессивное движение взяло верх над предыдущим во второй половине века и теперь стремится восстановить старую зависимость, но уже по отношению к государству: увеличить ее, расширить и сделать ее добровольной! Такова характерная черта нашего времени.

Но это относится только к прямым обязанностям. Что же касается обязанностей непрямых, вводимых посредством налогов и капиталистических монополий, то хотя они не сразу бросаются в глаза, тем не менее они все время растут и становятся столь угрожающими, что настало уже время заняться серьезным их изучением.

Если государство при помощи воинской повинности, народного образования, которым оно управляет в интересах богатых классов, при помощи церкви и тысячи своих чиновников обладает уже колоссальной властью над своими подданными, то эта власть еще усиливается при помощи налогов.

Безвредный вначале, даже может быть благословляемый самими плательщиками, когда он заменил принудительные работы, налог становится ныне все более и более тяжелым бременем. Теперь налог — могучее орудие, обладающее тем большей силой, что он скрывается под тысячью форм и что правители сознают его силу и способность управлять всею экономической и политической жизнью общества в интересах правящих и богатых классов. Ибо те, кто стоят у власти, пользуются теперь налогами не только затем, чтобы получать свои жалованья, но в особенности затем, чтобы создавать и разрушать состояния, накоплять громадные богатства в руках немногих привилегированных, чтобы создавать монополии, разорять народ и порабощать его богатым; и все это происходит так, что плательщики и не догадываются даже о той власти, которую они дали в руки своему правительству.

— Но что же может быть более справедливо, чем налог, — скажут нам, конечно, защитники государства.

— Вот, например, — скажут нам, — мост, построенный жителями такой-то общины. Река, вздувшаяся от дождей, готова унести этот мост, если его сейчас же не перестроят. Разве не естественно и не справедливо призвать всех жителей общины к работам по перестройке моста? А так как у большинства жителей есть свои дела, то разве не разумно заменить личную работу каждого, то есть неопытный, вынужденный труд, налогом, который позволит призвать рабочих и инженеров-специалистов?

Или вот ручей, который в половодье становится непереходимым. Почему жители соседних общин не возьмутся за постройку моста через него? Почему им не заплатить по столько-то с головы, вместо того чтобы приходить самим и работать лопатами для исправления канавы или для мощения дороги? Или — зачем строить самим хлебный магазин, куда каждый житель должен будет сложить по столько-то хлеба в год на случай недорода, когда вместо этого можно предоставить государству заботиться о прокормлении во время голода, платя ему за то небольшой налог?

Все это кажется столь естественным, справедливым и разумным, что самый упрямый индивидуалист не имеет ничего возразить против этого — при том условии, конечно, что известное равенство условий существует в общине.

И, приводя все больше и больше подобных примеров, экономисты и защитники государства вообще спешат сделать заключение, что налог справедлив, желателен со всех точек зрения и… «Да здравствует налог!»

И все-таки все эти рассуждения ложны и неверны. Ибо если некоторые общинные налоги действительно ведут свое происхождение из общинного труда, произведенного сообща, то вообще налог или, скорее, многочисленные и громадные налоги, которые мы платим государству, имеют своим источником совсем другое происхождение, а именно завоевание.

Восточные монархии и позднее императорский Рим налагали принудительные работы именно на завоеванные народы. Римский гражданин был освобожден от этой обязанности и перелагал ее на народы, подчиненные его владычеству. И вплоть до Великой Революции (а отчасти и до наших дней) предполагаемые потомки расы завоевателей (римской, германской, нормандской), то есть «так называемые благородные дворяне», были избавлены от налогов. Мужики, черная кость, завоеванные белою костью, фигурировали одни на месте тех, кто подлежит принудительному труду и обложению налогами. Во Франции земли благородных или «тех, кто был возведен в благородное состояние», не платили ничего до 1789 г. И до сих пор самые богатые землевладельцы в Англии не платят почти ничего за свои громадные владения и оставляют их необработанными в ожидании того, когда их стоимость удвоится вследствие недостатка земли.

Не из общинного труда, произведенного с свободного общего согласия, а именно из завоевания, из крепостного права происходят налоги, которые мы платим теперь государству. Действительно, когда государство заставляло подданных производить принудительные работы в XVI — XVIII вв., то дело шло вовсе не о тех работах, которые села и деревни предпринимали на основании свободного соглашения своих жителей. Общинные работы продолжали производиться жителями общин. Но рядом с этими работами, кроме них, сотни тысяч крестьян приводились под военным конвоем из отдаленных сел для постройки национальной дороги или крепости, для перевозки провизии, необходимой для питания армии, для следования на своих голодных лошадях за богатыми, отправлявшимися для завоевания новых замков. Другие работали в рудниках и на фабриках государства; третьи, подгоняемые хлыстами управляющих, должны были повиноваться преступным фантазиям своих господ, занимаясь рытьем прудов у дворянских замков или строя дворцы для королей, для господ и их содержанок, тогда как жены и дети этих крепостных должны были питаться лебедой или просить милостыню по дорогам, а их отцы бросались голодные под пули солдат, чтобы отнять у конвоиров увозимый ими награбленный хлеб.

Принудительный труд, налагаемый сначала силой на покоренные народы (как это теперь еще делают и французы, и англичане, и германцы с неграми в Африке), а потом на всех «неблагородных», на «черную кость», — таково было истинное происхождение налога, который мы платим теперь государству. Нужно ли удивляться, что налог сохранил до наших дней отпечаток своего происхождения?

Для деревень было большим облегчением, когда с приближением Великой Революции начали заменять принудительные работы на государство своего рода выкупом — налогом, платимым в виде денег. Когда Революция принесла, наконец, с собой луч света в крестьянские хижины и уничтожила часть акцизных сборов и налогов, ложившихся тяжелым бременем на беднейшие классы, и когда идея более справедливого (и также более выгодного для государства) налога начала осуществляться, это вызвало, говорят нам, всеобщую радость в деревнях особенно среди тех крестьян, кто наживался торговлей и ростовщичеством.

Но по сию пору налог остался верен своему первоначальному происхождению. В руках буржуазии, завладевшей властью, он не переставал расти, и его рост шел особенно на пользу буржуазии. Посредством налога, которого тягость не сразу чувствуется, клика правящих, то есть государство, которое представляет четверной союз короля, церкви, судьи и военачальника, не переставало расширять свои дела и обращалось с народом, как с завоеванной расой. Налог поражает так хорошо, что ныне благодаря этому драгоценному орудию мы почти так же порабощены государством, как наши отцы когда-то были порабощены своими господами и барами.