— Позвольте, позвольте, на одну минутку! Только на два слова.
— Что прикажете? — вежливо спросил Пристиан, сняв фуражку.
— Видели?
— Что такое?
— Карета, которая подъехала к старому двору…
— Нет, не заметил…
— Кто же это может быть?
— Не знаю…
— Не угодно ли зайти ко мне? — кокетливо спросила перезрелая вдовушка.
Пристиан стал в тупик, ему никаких причин не было отказаться. И кроме того, желая скрыть свой след от брата, он решился зайти ко вдовушке и до такой степени осчастливил ее своим визитом, что она даже забыла о карете… Пройдя двор, они уже хотели войти в сени, и вдова даже вздохнула, чтобы начать сентиментальный разговор, как вдруг из-за забора раздалось оглушительно-басистое:
— Позвольте!..
Это был голос пана Яцека Ултайского, соседа вдовы Буткевич, у которого, как мы сказали, Алексей арендовал землю. Пан Яцек некогда был экономом и управляющим, на этих должностях нажил небольшой капитал, купил участок в Жербах и сначала сам хозяйничал на нем с женою, но так как при плохих урожаях он еще не умел ладить с крестьянами, то и отдавал свою землю в аренду. Это была коренастая фигура с огромными усами, являвшаяся по будням в капоте, а по воскресеньям в венгерке. Впрочем, Яцек был недурной человек, если только не задевали его, страстный охотник звать к себе всех в гости и заводить знакомства. Вдова Буткевич подняла голову и очень боялась, чтобы не отняли у нее пойманного Пристиана, пан Пержховский также немного смешался от мысли, что сосед заметил его вежливость к немолодой вдове. Оба они остановились.
— Знаете новость? — проговорил Ултайский.
— Какую?
— Какие-то знатные гости поехали в старый двор… коляска и четверка лошадей…
— Ну, так что же? — отвечал Пристиан. — Пусть их ездят на здоровье.
— Не пойдем ли посмотреть: кто именно приехал?
— Я не пойду, — сказал Пристиан, не желая сознаться в своем любопытстве.
— У меня есть дельце к своему арендатору, так, может, и пойду, — отвечал Ултайский, отступая от изгороди. — До свидания!
И он насмешливо взглянул на щеголя, тихими шагами пробиравшегося в дом пани Буткевич.
— Смотрите-ке, — ворчал Яцек самому себе, — ведь-таки поймала его! Вот уж я никогда не ожидал этого: баба старше моей, правда — бездетная, но люди разные разности толкуют о ее воспитании… неизвестно, где она получила его… участок крошечный, долгов по шею… нужно предостеречь Пристиана, он мог бы найти себе лучшую партию…
Алексей, Юлиан и граф спокойно сидели за чаем, как вдруг лежавший на крыльце Курта начал лаять. Дробицкая хорошо понимала голос собаки, потому что Курта на каждого лаял иначе: на евреев нападал почти с бешенством, нищих отгонял кусаньем, о прибытии знакомых возвещал отрывистым, официальным лаем. Теперь Курта даже не сбежал с крыльца, а гавкнув только два раза, замолчал. Дробицкая взглянула в окно и увидела Мамерта Буткевича в старой куртке, переделанной из темно-синего фрака, направляющегося прямо к их дому. Алексей также увидел его и, надо признаться, на теперешний раз не очень был рад гостю, но что было делать с ним?
Смешная фигура пана Буткевича в серых шароварах, темно-синей куртке, с суковатой палкой в руке, с рыжим париком на голове и маленькими пронзительными глазами, немедленно показалась в комнате, с важностью и гордо приветствуя хозяйку и в то же время лукаво оглядывая гостей. Все привстали, чтобы раскланяться с ним, только один граф неподвижно сидел на своем месте и ел кислое молоко. Юлиан всеми силами удерживался от смеха, потому что никого не хотел обижать, хоть явившаяся карикатура и представлялась ему необыкновенно смешною. Он и Алексей бросили значительные взгляды друг на друга.
— Много у тебя соседей такого калибра? — тихо спросил Юлиан.
— Только шестеро! — отвечал Алексей. — И я уверен, что все представятся тебе, потому что твоя карета непременно приведет их сюда, ведь они сгорают от любопытства узнать: кто мог приехать к нам, потому что здесь никто не бывает… увидишь.
— Незавидное же соседство! — сказал Юлиан сам себе. — Бедный Алексей!
Между тем пан Буткевич, в такой же степени гордый, как и скупой, поздоровавшись с хозяйкой и обозрев исподлобья гостей, развалился на главном стуле и самыми странными минами старался придать себе вид важности, не имевшейся у него ни в характере, ни в наружности. Дробицкая, уважая пятнадцать семей соседа, принимала его довольно вежливо, и разговор опять пошел было своей чередой, как вдруг Курта другой раз залаял на крыльце.
— Да это наказание Божие! — проворчала Дробицкая. — Еще гость…
Это был пан Яцек Ултайский, в темно-синей венгерке, пришедший будто по надобности, а на самом-то деле из одного любопытства и с тайным намерением, если можно, пригласить к себе гостя на вечер… И этого посетителя, как хозяина арендуемой земли, следовало принять также с улыбкой. Юлиан взглянул на Алексея, и оба пожали плечами. Между тем пан Яцек, лишь только разинул рот, прямо обнаружил свое происхождение, даже Карлинскому показалось, что он где-то видел этого человека, и Карлинский не ошибся, потому что последнюю должность Ултайский занимал в карлинском имении… Если бы Яцек знал, что встретится с Юлианом, верно не спешил бы со своим делом, но, уже войдя в дом, он должен был сесть, отказавшись только от намерения просить к себе панича на вечер.
Не успели гости и хозяева разместиться, уступая стул пану Яцеку, передававшему хозяйке комплимент от жены своей, как старый Курта опять гавкнул… Дробицкая уже не могла удержаться и вполголоса пожаловалась на Божие наказание.
На пороге улыбалась маленькая жалкая глуповатая фигура, отца девятерых детей и мужа Анели Буткевич, урожденной Пержховской, пана Юзефата, в полотняном сюртуке и без ведома жены вырвавшегося в старый двор посмотреть, что там деется. Увидя брата Мамерта, он смешался, но гораздо более озадачило его присутствие Ултайского, потому что вследствие ссор между женами, они жили в самых неприязненных отношениях: Юзефат и Яцек беспрестанно грозили один другому, никогда не встречались и поклялись при первой возможности отвалять друг друга палками. Затем, обойдя Ултайского, пан Буткевич поместился в углу. Но вслед за ними проворнее, а может быть, и смешнее всех вбежал пан Пристиан Прус-Пержховский, вырвавшийся из объятий своей вдовушки, дав слово зайти к ней вечерком и отрапортовать о своем визите. Пристиан до такой степени был занимателен старомодным щегольством своим и карикатурной миной Домиера и вошел с такою самоуверенностью в превосходстве над соседями, что Юлиан, уже начинавший досадовать на приходящих гостей, при виде Пержховского сделался веселее.
Рыжие длинные и спадавшие на плечи волосы Пристиана разделены были на лбу с симметрией, обнаруживавшей помощь какой-то заботливой ручки. Прибавим к этому тщательно завитые усики, запущенный подбородок, цветные шаровары с полосами, какие можно видеть только на одеялах, такой же жилет à l'anglaise, сюртучок, едва ли длиннее куртки пана Мамерта, фуражку с кисточкой, висевшие на брюхе перчатки — и мы будем иметь верный портрет человека, сумевшего возбудить к себе пламенную любовь со стороны супруги пана Целестина.
Дробицкая уже не скрывала своего неудовольствия, возбужденного наплывом соседей, она то и дело ворчала вполголоса: "Сколько их нанесла нелегкая!.." и на предлагаемые вопросы отвечала им не совсем вежливым тоном. Между тем граф, окончив свою порцию молока, насмешливо глядел на гостей, Пристиан смело подошел к Юлиану и Алексею, сознавая себя достойным сообщества с Карлинским, и самыми смешными гримасами старался внушить высокое понятие о себе, пан Мамерт сидел, надувшись, и наблюдал за гостями, пан Юзефат, забравшись в угол, желал как можно скорее вырваться вон, а Яцек Ултайский для разнообразия покручивал только усы, задумываясь: к кому бы лучше пристать.
Разговор никоим образом не мог завязаться, тот и другой из гостей бормотали какое-нибудь слово, но оно, не быв поддержано, сейчас же упадало на землю.
