Еще в самых молодых, горячих летах президент довольно легкомысленно женился на редкой красавице-немке, разведшейся с мужем или вдове после какого-то генерала. Подобно ему женщина европейских салонов, не умевшая ни понять, ни полюбить родины, пани фон Драген ничего не принесла с собою в приданое, кроме прекрасного, набеленного и нарумяненного личика, в скором времени испорченного белилами и румянами, да еще — нервов, спазмов, неумеренной склонности к удовольствиям и прекрасного таланта на арфе, играя на которой, она имела возможность похвастаться превосходными ручками. Одних лет с президентом, она состарилась скорее мужа, а это обстоятельство натурально произвело в ней самое дурное расположение, она капризничала, если сидела дома, — и Павел так привык к подобным причудам, что уже не обращал на них внимания. Почти каждый год она ездила на минеральные воды, к морям, в теплый климат, ища развлечения на всем земном шаре и нигде не находя ничего, кроме одной зевоты. Детей у них не было — это увеличивало их несчастье. Впрочем, по отъезде жены из дому, президент становился веселее и свободно вел холостую жизнь. Нерастраченные чувства сердца он всецело перелил на детей брата Яна, особенно на Анну, вместе с Атаназием, другим братом покойного Хорунжича, он был опекуном племянников и всего себя посвятил их воспитанию и устройству. Живя недалеко в Загорье, Павел не спускал с них глаз, управлял имением, помогал во всех делах и любил их точно родных детей, кроме того еще любил их всею ненавистью, какую питал к полковнице, стараясь заменить им мать и всеми мерами удаляя ее от Юлиана и Анны.
Как Анна была в полном смысле душою всего Карлина, так президент был в нем главным хозяином. Юлиан делал, что хотел и сколько хотел, никто не противоречил ему, никто не руководил им, но более практический и неутомимый президент неусыпно наблюдал за ним и, не давая понять, что помогает или советует ему, не затрагивая самолюбия Юлиана, даже оставляя на его стороне все заслуги, умел так действовать на него, что, несмотря на равнодушие к трудам и занятиям, Юлиан хорошо управлял имением. Такой успех удивлял и даже иногда озадачивал молодого человека, но как в нем не было большой надменности, то он с радостью соглашался бы прослыть неспособным к хозяйству, чтобы ничего не делать, но президент не допускал до этого.
Полковнице не говорили о приезде президента. Но так как она жила в Карлине уже третий или четвертый день, то с беспокойством предчувствовала его. Увидя карету дяди, Юлиан и Анна переглянулись друг с другом и первый незаметно удалился из комнаты. Он нашел президента уже расхаживавшим по салону и искавшим зеркало, чтобы поправить волосы, платье и другие принадлежности своего костюма, потому что президент чрезвычайно заботился об этом.
— Ах, милый дядюшка!..
— Ах, милый племянник! — отвечал Павел с улыбкой.
— Как ваше здоровье?
— А ваше?
— Мы, слава Богу, но мамаша, приехав к нам, занемогла опасно…
— Зачем же она ездит, зачем ездит? — с притворным добродушием произнес Павел, подходя к зеркалу. — Вы бы сами могли на какой-нибудь день побывать у нее… а то с ее здоровьем…
— Ей хотелось видеть Эмилия.
— Разве она поможет ему? — мрачно проговорил президент. — Но где Ануся?
— У мамаши…
— Полковница не выходит?
— Уже три дня, Гребер запретил…
— А, и Гребер здесь?
— Но мамаше было очень дурно…
— А полковник не приезжал?
— Она не велела писать ему, что больна.
Президент слегка пожал плечами.
— Не думаю даже, чтоб здесь ей было удобно… кроме того она должна беспокоиться о муже…
— Но и выехать ей невозможно, милый дядюшка, невозможно, — сказал Юлиан с ударением. — Еще несколько дней она должна прожить здесь, пока совсем не поправится…
— Против этого не спорю, — сухо отвечал президент. — Но могу ли я видеться с нею?
Юлиан немного смешался.
— Дорогой дядюшка! — произнес он, приближаясь к президенту. — Вы понимаете меня… пожалуйста, не принуждайте мамашу к свиданию с собой, она ценит вас, но вы знаете, как это расстроит ее…
— Я вовсе не знал, чтоб это могло расстроить полковницу… если хочешь, пожалуй, я не буду видеться с нею… я никогда не был нахалом и невежей.
Юлиан подошел, чтобы обнять дядю, президент со слезою на глазах прижал его к сердцу. В эту же минуту вошел Гребер.
— Ах, пан доктор! — воскликнул Павел, кланяясь ему издали и хладнокровно. — Юлиан… вели подать мне чаю…
Юлиан вышел. Президент обратился к Греберу и спросил:
— Скажите, что случилось тут с полковницей? В самом ли деле она больна, или ей только надо быть больною?
Политик Гребер пожал плечами, еще не зная, что сказать в ответ.
— Уж три дня вы лечите ее, следовательно, должны знать, какого рода болезнь вашей пациентки?
— Небольшое раздражение нервов, частью простуда и маленький беспорядок в желудочных отправлениях…
— Ну, так слава Богу, тут нет ничего слишком страшного, — сказал президент. — Дать ей апельсинной воды либо магнезии, и будет здорова… а против простуды, пане доктор, я сам испытал, нет лучшего лекарства, как езда и свежий воздух.
Гребер улыбнулся, вошел Юлиан, и разговор прервался… В эту же минуту доложили, что приехал полковник. Президент немного поморщился, потому что не мог сразу подавить в себе неприятного чувства, но через минуту, силой воли, он опять сделался весел и свободен. Павел с редким искусством умел владеть собою.
Для постороннего человека президент и полковник представлялись одинаковыми типами, но в существе они резко отличались друг от друга, хоть, по-видимому, принадлежали к одному классу общества и к одному цеху. Оба некогда были красавцами и помнили об этом дольше, чем бы следовало это пожилым людям, оба любили свет с его суетами и, воспитанные за границей, оба отличались чужеземными самыми утонченными манерами. Но несмотря на такое сходство, легко было видеть, что их разделяло огромное пространство. Полковник играл роль пана, не сознавая себя паном, президент, хоть не был паном по богатству, но зная свое происхождение и поддерживаемый родословными воспоминаниями, был паном по внутреннему убеждению. Полковник, не умея скрыть под благовидной оболочкой свои страсти, то и дело компрометировал себя неумеренной игрой, пиршествами и особенно красивыми личиками, до которых слабость его была до последней степени очевидна, и не слишком тщательно скрываема, президент, слабый в такой же степени, ни одного разу не был изобличен в доказательствах своих слабостей, на счет его предполагали и даже говорили разные разности, но никто не мог прямо в глаза назвать его виноватым, так что Павел имел даже право громко и смело рассуждать о нравственности.
Эти люди, питая взаимную нерасположенность, обращались друг с другом холодно, вежливо, равнодушно. Полковник выражал немного язвительности, президент, со своей стороны, платил за это маленьким презрением. Впрочем, встретившись в обществе, особенно многолюдном, они не обнаруживали антипатии друг к другу. Президент в кругу посторонних отзывался о полковнике без всякой тени нерасположения, полковник даже перед короткими друзьями скрывал свои чувства к Павлу и почти хвастался дружбой с ним. Несмотря на все это, они очень редко встречались друг с другом и нигде не могли быть долгое время вместе…
Еще в передней, узнав о президенте, полковник немного смешался, но сейчас же замаскировал это восклицанием: "Ах, так давно я не имел удовольствия видеть его!" и вошел в салон с улыбкой.
Президент на теперешний раз решился быть тем вежливее, чем сильнее хотел дать почувствовать полковнику, что считает себя здесь хозяином, а его чужим и гостем. Затем, очень чувствительно поздоровавшись с полковником, Павел с величайшей заботливостью спросил его о поездке, дороге и т. д.
Высокий, плечистый и прекрасно сложенный Дельрио вследствие забот супружеской жизни значительно поседел, чувствовал слабость в ногах, испытывал припадки подагры, хоть не признавался в ней. А как напоминание о подагре могло быть для него крайне неприятным, то президент, усаживая его, выразил заботливость, чтобы ногам его было тепло.
