Я не мог сразу осознать эту невероятную новость. Наша королева на всем протяжении своего царствования требовала, чтобы все слуги народа, вплоть до премьер-министров – и особенно премьер-министры, коих за годы ее правления сменилось немало, – скрупулезно соблюдали все правила церемониальных протоколов. Главное правило вменяло в обязанность стоять в присутствии королевы всем, независимо от возраста, подагры или иных хворей. Лишь в последнее время, на склоне лет, королева стала сочувствовать чужим болям в ногах до такой степени, что могла предложить главе правительства сесть; да и то лишь когда без этого совсем нельзя было обойтись; а Холмс только что поведал мне, что его брату Майкрофту, отнюдь не министру, человеку, исполняющему обязанности смертной, хоть и безошибочно работающей мыслящей машины для любых надобностей правительства, не имеющему титула и получающему жалкие четыреста пятьдесят фунтов в год, – этому человеку разрешено было нарушать незыблемое правило королевской аудиенции и, более того, разрешено, по всей видимости, уже много лет.

– Это совершенно немыслимо! – воскликнул я, на мгновение забыв даже про горько-едкий вкус Холмсова чая. – И вы ему верите?

Холмс, похоже, воспринял мой вопрос как оскорбление:

– Вы хотите сказать, что вы ему не верите?

Я быстро замотал головой:

– Нет, конечно же, верю. Просто сама крайность такого…

Туча, набежавшая на чело Холмса, рассеялась, и он сказал:

– Вне всяких сомнений, и я бы почувствовал то же самое, Ватсон, – но не забывайте, я своими глазами видел эту сцену: мой брат сидит и болтает с королевой, словно оба они – члены какого-нибудь карточного клуба!

Я быстро глянул на телеграмму еще раз:

– Значит… значит, он в Шотландии, потому что…

– Ну вот, теперь вы начинаете работать мозгами, Ватсон. Да, судя по времени года и той информации, которую я вам только что сообщил, можно сделать только один вывод – Майкрофт побывал в Балморале…

Мне пришлось опять сделать паузу и обдумать эту мысль. Замок Балморал, расположенный среди абердинширских нагорий, был выбран королевой и ее покойным принцем-консортом как выражение их общей сердечной любви к Шотландии: Балморал был самым любимым местом пребывания королевы после Виндзора, служил ей неформальной летней резиденцией, и навещали королеву в этом замке по преимуществу те, кто входил в малый придворный круг. Однако, по всей видимости, Майкрофта не только пригласили, но и поручили ему важную роль в каком-то деле, скорее всего – расследовании. Если, конечно, в шифрованной депеше говорилось именно об этом.

– Если вы еще сомневаетесь, – продолжал Холмс, бесспорно, видя мое сомнение, – в телеграмме содержатся довольно ясные намеки, это подтверждающие.

Я продолжал разглядывать депешу.

– Но почему же Абердин? Наверняка вблизи королевской резиденции тоже есть телеграфные конторы.

– Да, и Майкрофта непременно заметили бы, если бы он зашел в одну из них, и после его ухода телеграфиста допросили бы, а может, и что-нибудь похуже.

– Кто?

Холмс показал костлявым пальцем на телеграмму:

– «Солнце слишком палит, в небе парят те же орлы». – Палец поднялся, указывая кверху, и Холмс улыбнулся. – Я более чем уверен, что перед отправкой этого послания Майкрофт хорошо пообедал в Абердине, вдали от глаз обитателей Балморала – строгих трезвенников. В юности Майкрофт обладал некоторыми поэтическими наклонностями, но, к счастью, ему было велено развивать свои истинные таланты, лежащие исключительно в интеллектуальной сфере. Однако под влиянием нескольких стаканов вина или портвейна, тем более бренди, злосчастная склонность к плохим стихам иногда по-прежнему дает о себе знать. Но, продравшись через нагромождение слов, мы поймем, что вокруг замка и в замке, а точнее – вокруг королевского двора на отдыхе, происходит какая-то кипучая деятельность, и она привлекла внимание наших зарубежных друзей.

Я знал, что Холмс имеет в виду презренных мужчин и женщин со всей Европы, что избрали самое низкое из всех ремесел – шпионаж.

– Но кто из ныне присутствующих в стране осмелится последовать в Шотландию за самой королевой…

– Только умнейшие и зловреднейшие представители этой породы, Ватсон. Майкрофт упоминает орлов – я полагаю, он не собирался сделать комплимент личным качествам этих людей, но намекал на гербы соответствующих стран. Если я прав, среди наших подозреваемых первое место займут агенты Германии и России, с затесавшимися кое-где французами. Хотя я не знаю, кто из французов сейчас работает на нашей территории – Лефевра на прошлой неделе австрийское правительство расстреляло, что весьма целебно подействовало на остальных французских резидентов по всему континенту. Есть два или три человека, представители других перечисленных мною наций, которые наверняка участвуют в игре. Но все это мы можем – и даже должны – обсудить в поезде.

– В поезде? – отозвался я.

– Честное слово, Ватсон, – даже после целого дня утомительных медицинских заседаний вы могли бы догадаться, что значит начало Майкрофтова послания. «Хью стонет, доктор прописал особый, 800 гран опия веч.». Вы, конечно, знаете, что 800 гран опия убьют любого человека? Без сомнения, он хотел сказать, что…

– Да! – Я почувствовал, что мое лицо просветлело, несмотря на неотвязный запах горького чая, который, как и предсказывал Холмс, во всяком случае пробудил мой мозг, утомленный целым днем умственной работы. – «Хью стонет», Ю-стон – Юстонский вокзал, откуда уходят почти все поезда в Шотландию!

Холмс потянулся за колбой:

– Позвольте, дорогой друг, я налью вам еще. Если простой каламбур становится для вас преградой, без чая вам не обойтись…

Я инстинктивно поднял руку, чтобы прикрыть чашку, но не успел: дымящееся ядовитое пойло уже хлынуло, и я бы смог его остановить лишь ценой довольно серьезного ожога.

– Но что там дальше? «Доктор прописал особый»? – Это был один из тех неловких моментов, когда ответ приходит в голову, едва успеешь выговорить вопрос. – Стойте, Холмс! Я понял! «Особый» – экстренный поезд!

– Который, – кивнул Холмс – еще одна чашка его собственного чаю, по-видимому, доставляла ему истинное и непревзойденное наслаждение, – поскольку крайне маловероятно, что кому-то прописали 800 гран опия в один прием…

– Восемь-ноль-ноль! Поезд уходит с Юстонского вокзала ровно в восемь вечера, и мы должны на него успеть!

– Совершенно верно.

– Ну ладно, Холмс; вы так подробно описали несбывшиеся детские мечты вашего брата, что все остальное я наверняка разгадаю сам, пока мы будем ехать на север.

– Смело сказано, – пробормотал Холмс, опять хмурясь на свою трубку – или, точнее, на ее содержимое. – И что, вы даже рискнете поспорить на трехдневный запас табаку?

– Почему только трехдневный?

– Я не думаю, что это расследование займет больше трех дней – особенно если учесть, что нам предоставлен специальный поезд, да еще наверняка с высочайшего повеления. Но вы, разумеется, придете к тому же выводу, – добавил он, быстро искривив угол рта в ехидной улыбке; несомненно, подобной же улыбочкой он спровоцировал приступ сварливости у миссис Хадсон, – как только разгадаете все послание. Ну хорошо; судя по тому, откуда отправлена телеграмма, Майкрофт уже в пути. Я думаю, нам надо использовать время, оставшееся до поезда, чтобы как следует собраться, и ни в коем случае не забыть удочки для форели и лосося. – Я взглянул на него, удивленный этим тоном. – Ну, Ватсон, мы ведь не можем упустить шанс порыбачить в королевских ручьях по окончании наших трудов.

– Восхитительная мысль, – согласился я. – Но пока мы будем собираться как следует, я надеюсь, вы позволите мне для разгадки сообщения воспользоваться теми преимуществами, которые были у вас.

– У меня?

Я указал на какое-то количество газет, разбросанных по дивану и персидскому ковру.

– Я полагаю, эти издания находятся тут не без причины, особенно если учесть, что среди них есть несколько шотландских. Без сомнения, вы их купили и прочли уже после того, как пришло сообщение от вашего брата. Более того, я полагаю, что вы так торопились вернуться домой с этими газетами, что даже забыли проверить, достаточно ли у вас табака на вечер. Когда вы обнаружили, что табака действительно нет, вам так не терпелось углубиться в загадку, что вы решили не выходить опять на улицу, но попросили миссис Хадсон – и сделали это таким образом, что она оскорбилась.