Теперь у меня есть тайна, о которой я никому не говорю, даже Берсабе, хотя думаю, что сейчас, когда она живет здесь, ей все равно удастся выпытать мою тайну. Впрочем, мне даже хотелось бы этого.

Дело в том, что у меня, возможно, будет ребенок. Когда Ричард в последний раз приезжал сюда и мы были вместе, я молилась о том, чтобы у меня появился ребенок, и мне кажется, молитвы мои были услышаны.

Если это так, то все будет по-другому. Когда я вижу Берсабу и Феб с детьми, я им завидую. Я готова отдать за ребенка все.

Я уверена, что Ричард тоже этого хочет. Возможно, тогда отношения между нами будут складываться иначе. Я ведь никогда по-настоящему не понимала его. Он никогда не был близок со мной так, как были близки Люк и Берсаба. Она любила поддразнивать мужа, высмеивая священные для него понятия, спорила с ним, вроде бы даже искала ссоры — и это, видимо, нравилось ему, что казалось мне странным, но доказывало близость их отношений. Конечно, я не умею так жонглировать словами, как она. А уж когда Люк сказал о том, что Берсаба освещает собой комнату, я ясно поняла, что она значит для него.

Потеря мужа стала для нее ужасной трагедией, но все-таки, о чем я постоянно напоминала ей, у нее остались дети.

А теперь, судя по всему, и у меня будет ребенок.

Какое-то странное предчувствие заставляет меня держать это в тайне. У меня действительно бывают странные фантазии. Я думаю, во всем виноват этот дом, потому что в Тристане со мной не бывало ничего подобного. Когда я захожу в комнату Замка, мне кажется, что я чувствую там присутствие Магдален и ее дружеское расположение ко мне. Я не слышу голосов — это, по-моему, уже полное безумие, но у меня появляется какая-то уверенность, и когда я как-то раз сидела там за рукоделием (именно тогда я впервые почувствовала, что, вероятно, забеременела), мне показалось, что Магдален рядом со мной.

«Держи это в секрете, — словно говорила она. — Держи это в тайне до тех пор, пока сможешь».

То же ощущение появлялось у меня в домашней церкви. Признаюсь, я частенько посещала церковь. Я говорила себе, что хожу туда молиться, но ходила не только за этим. Меня туда тянуло. Впервые войдя в это помещение, я почувствовала одновременно и отвращение и влечение. Там очень холодно. Мэг объясняет это тем, что в церкви каменный пол. Но мне кажется, что это какой-то особый холод, который и притягивает меня, и отталкивает.

Именно в тот момент, когда я опустилась на колени перед алтарем, у меня появилось глубокое убеждение:

«Подожди… не говори никому. Храни свою тайну как можно дольше».

Очень трудно держать в секрете то, о чем хочется в восторге кричать с башни, но столь сильным было это убеждение, что я продолжаю молчать… пока. ***

Берсаба уже неделю живет в Фар-Фламстеде. Я думаю, что Ричард будет доволен, когда вернется. Конечно, он поймет, что я просто вынуждена была привезти ее сюда, ведь она потеряла свой дом. Да и вообще это должно ему понравиться. Когда она здесь, он выглядит совсем другим. Ему очень нравились эти военные игры, и ее тактические приемы, конечно, возмутительно неграмотные, веселили его. Не думаю, что у него возникали какие-нибудь возражения и против того, что она иногда обыгрывала его в шахматы. Я наблюдала за ним во время игры и видела, как на его щеках появляется легкий румянец и как он время от времени посматривает на нее.

Вскоре после приезда Берсабы мы получили весточку от мамы. Гонец с письмами приехал на ферму и, обнаружив, что она разрушена, отправился в Фламстед. Я очень обрадовалась тому, что письма добрались до нас. Можно представить, что подумала бы мама, если бы гонец, вернувшись, сообщил ей, как выглядит ферма Лонгриджей.

Она писала, что в западных графствах относительно тихо. Она очень хотела бы быть вместе с нами. В такие времена семьям лучше держаться вместе. Ее интересовало, как дела у детишек. Она мечтала увидеть их, но одна мысль о том, что мы попытаемся в такое время пересечь страну, наполняет ее ужасом. Мы должны понимать, как она беспокоится, и при первой возможности послать ей весточку.

Мы тут же написали ей, сообщив о несчастье, постигшем Берсабу. О смерти Люка она уже знала. Ей будет легче, когда она узнает, что теперь мы вместе.

После отъезда гонца мы долго вспоминали наш дом, наших близких, а когда мы разошлись по своим комнатам, я выяснила, что прислуживать мне будет не Мэг, а Грейс.

— У Мэг болит голова, госпожа, — объяснила Грейс. — Я взялась ее заменить.

— Бедная Мэг. Ей нужно попросить лекарство у миссис Черри.

— Она попросит, если ей станет хуже. Я ей говорю: ужасно, что такое случилось с госпожой Лонгридж, но хорошо, что теперь она будет при вас.

— Да. Я рада тому, что смогу ее утешить. Сестра сильно страдает.

— И вам тоже будет хорошо, что она рядом, когда ваше время подойдет, госпожа.

Грейс внимательно смотрела на меня, и я почувствовала, что краснею.

— Когда… подойдет время… — глупо повторила я.

— Ну, я могу и ошибаться, но не думаю, что это так. Я знаю признаки… Можно сказать, оно уже при вас.

— Ты… знаешь?

Грейс медленно кивнула.

Моя тайна была разоблачена.

Я решила, что первой расскажу об этом Берсабе. Так я и сделала. Некоторое время она молчала, а потом сказала:

— Значит, это после его приезда в мае. Я кивнула и заметила, что уголки ее губ опустились, а на лице появилось почти сердитое выражение. Я ощутила сострадание к сестре, решив, что она опять вспомнила о Люке.

Потом она улыбнулась и сказала:

— На этот раз ты должна вести себя осторожно, Анжелет.

— Я знаю.

— Думаю, у тебя будет мальчик, — предположила Берсаба, — Ричарду это понравится.

Потом она стала рассказывать, как ждала рождения Арабеллы и Лукаса, и это было мне приятно. Я была довольна тем, что теперь ее будет занимать мое состояние и она отвлечется от воспоминаний об ужасной трагедии.

Из-за этой войны в доме осталось совсем мало слуг — только супруги Черри, Джессон, Мэг и Грейс. Джессон управлялся на конюшне с помощью двух подростков из соседней деревни. Они были слишком молоды для того, чтобы их забрали в армию, но я чувствовала, что если война будет продолжаться, то мы останемся и без них.

Отношения между нами изменились. Мы все сблизились, и миссис Черри стала скорее старшей подругой, чем служанкой. Возможно, это случилось еще и потому, что идеи роялистов рушились, многие предсказывали победу парламентаристов, и все это выравнивало социальные различия.

Однажды она вошла ко мне в комнату и сказала, что я выгляжу ослабевшей, и ей хотелось бы дать мне укрепляющее средство.

— Тут ничто не сравнится с двухпенсовиком, — сказала она. — Я всегда говорила, что это лекарство от всех болезней.

— Я боюсь принимать что-нибудь, миссис Черри, — ответила я, — хочу, чтобы все шло естественным путем…

— Ой, не смешите меня, — воскликнула она, и лицо ее сморщилось в улыбке. — Уж если двухпенсовик не самое естественное, что растет под Божьим солнцем, значит, я — не Эмми Черри. Чуть-чуть примете — и сразу станет лучше.

— По правде сказать, я чувствую себя прекрасно. А если и выгляжу бледноватой, то это ничего.

— Мы должны хорошенько за вами смотреть. Теперь ваша сестра опять с вами. Думаю, она сумеет за вами последить.

— В этом я уверена. И у нее есть опыт.

— Кроме того, у нас есть Грейс. Нам просто повезло, вот что я вам скажу. — Она вдруг внимательно взглянула на меня:

— А генерал уже знает?

— Нет еще. С ним невозможно связаться. Никто не знает, где он находится. Эта ужасная война…

— Так он еще не знает… — Она покачала головой. — Как только сможете связаться с ним, напишите, что все будет в порядке, ладно? Скажите, что мы с мистером Черри присмотрим за тем, чтобы все было хорошо.

— Обязательно, миссис Черри. Я знаю, вы любите генерала.

— Ну, это мягко сказано, госпожа. Черри просто души в нем не чает. Он служил вместе с ним. Он и сейчас был бы там, если бы был в порядке… как остальные. А с тех пор, как я живу здесь… ну, присматриваю за всем… генерал для меня не просто хозяин.