— Так Джордж Кролл действительно хочет просить руки Розен? — спросила я.

— Почти наверняка, — ответила Розен, — и отец почти наверняка скажет «да», поскольку Кроллы — хорошая семья, а мама скажет «да», поскольку считает, что Джордж будет хорошим мужем.

— Значит, его мы вычеркиваем из списка, — сказала Берсаба.

— Как можно говорить такое! — воскликнула я.

— Так уж обстоят дела, — настаивала Берсаба. — Придет и наш черед.

— Я сама себе выберу мужа, — твердо заявила я.

— Я тоже, — столь же твердо сказала Берсаба.

Мы начали болтать о балах, кузины оценили наши наряды, разговоры были легкомысленными, и мне это нравилось, но я была уверена, что Берсаба считает такое времяпровождение глупым. Она устроила один из своих «периодов молчания», которые так бесили меня, потому что казалось, будто она нас попросту презирает.

Мы обедали в большом зале, так как народу собралось довольно много — девять человек. Бастиан и дядя Коннелл, выезжавшие осматривать поместье, успели вернуться.

Когда мы переодевались к обеду, я предложила Берсабе:

— Давай оденемся в синее? Она заколебалась, а потом на ее губах появилась легкая улыбка:

— Хорошо.

— Мы немножко развлечемся, — сказала я, — сделав вид, что ты — это я, а я — это ты.

— Найдутся люди, которые заметят подвох.

— Кто?

— Ну, например, мама.

— Мама всегда различает нас.

Итак, мы надели наши платья из синего шелка с лифами на китовом усе, схваченные поясами чуть-чуть другого оттенка, с юбками, не достигающими щиколоток, так что из-под них виднелись нижние юбки из атласа, и с прелестными ниспадающими рукавами. Мы сшили платья в прошлом году, и хотя сейчас их нельзя было назвать последним криком моды, они были нам очень к лицу.

— Мы зачешем волосы наверх, — сказала Берсаба.

— Говорят, сейчас так не причесываются.

— У нас высокие лбы, и эта прическа нам идет, — ответила она и была права.

Мы стояли перед зеркалом и посмеивались. Хотя мы давно привыкли к нашему сходству, иногда это все же развлекало нас.

В холле нас расцеловал дядя Коннелл. Он был из тех мужчин, что любят женщин — любого возраста, происхождения и размера. Дядя был крупным, шумным, похожим в этом на дедушку Касвеллина. По крайней мере, глядя на него, можно было представить себе, каким был наш дедушка в молодости. «Но даже он, похоже, иногда побаивался дедушку Касвеллина, и в этом состояла разница между ними, так как дедушка никогда никого не боялся. Обняв и расцеловав нас, дядя взял меня за подбородок и спросил:

— Ты кто?

— Анжелет, — ответила я.

— Ну, не такой уж ты и ангелок , если я хоть что-то понимаю в этих делах. Все рассмеялись.

— А Берсаба? Ну-ка, моя девочка, подойди поближе и поцелуй дядю.

Берсаба нехотя подошла к нему, что склонило дядю к двум поцелуям подряд, как будто двойная доза могла оказаться для нее приятнее.

Поговаривали, что Коннелл, как истинный представитель рода Касвеллинов, имеет возлюбленных по всей округе и несколько детей, прижитых со служанками.

Мне было любопытно, что по этому поводу думает тетя Мелани, но она никак не проявляла своих чувств. Я обсудила все это с Берсабой, которая считала, что тетя принимает такое положение вещей как должное, и пока это не вредит хозяйству, семье, она будет закрывать глаза.

— Я бы нашла, что сказать, если бы была на ее месте, — заявила я.

— А я в таком случае нашла бы, что сделать, — заметила Берсаба.

Пришел и Бастиан. Мне он показался таким же красивым, как на рисунке Берсабы, — ну, почти таким же. Он был ростом со своего отца, а сочетание внешности отца и характера матери делало его очень привлекательным. Он переводил взгляд с Берсабы на меня и обратно. Берсаба рассмеялась, и тогда он сказал:

— А, это ты, Берсаба, — и расцеловал вначале ее, а потом меня.

Дядя Коннелл дал команду усаживаться за стол, и мы охотно повиновались. Сам он сел во главе длинного обеденного стола, а мама и Мелдер — по обе стороны от него. Мы с Берсабой уселись рядом с тетей Мелани, а Бастиан пристроился поближе к Берсабе.

Разговаривали в основном о местных делах, о том, что еще нужно сделать по хозяйству. Потом мама упомянула о растущих трудностях Ост-Индской компании, которые, как она надеялась, уменьшатся после постройки фабрики в Индии.

Бастиан сказал:

— Везде сплошные трудности. Люди, кажется, не осознают этого. Они закрывают на них глаза, но в один прекрасный день все может обрушиться на нас разом.

— Бастиан говорит прямо как пророк Иеремия, — прокомментировала Розен.

— Нет ничего глупее, чем закрывать глаза на факты только потому, что они неприятны, — вставила Берсаба, приняв сторону Бастиана. Он улыбнулся ей как-то по-особенному, и она зарделась от радости.

— Король находится в раздоре со своими министрами, — вновь начал Бастиан.

— Мой милый мальчик, — вмешался его отец, — короли находятся не в ладах со своими министрами с тех пор, как существуют короли и министры.

— Но этот король способен распустить парламент и править (или воображать, что правит) страной в течение… скольких лет? Девяти?

— Мы не заметили никакой разницы, — смеясь, заметил дядя Коннелл.

— Скоро заметите, — парировал Бастиан. — Король полагает, что он правит от имени Господа, но в стране есть люди, не согласные с этим.

— Короли… парламенты… — сказал дядя Коннелл. — У этих умников, похоже, одна забота: выдумывать все новые и новые налоги, чтобы развлекаться за счет народа.

— Мне кажется, после убийства Бэкингема ситуация изменится, — сказала мама.

— Нет, — возразил Бастиан, — измениться следовало бы самому королю.

— А он сумеет? — спросила Берсаба.

— Сумеет… или будет низложен, — ответил Бастиан. — Ни один король не может длительное время править страной, если на то нет доброй воли его народа.

— Бедняжка, — заметила мама, — как, должно быть, ему тяжело.

Дядя Коннелл рассмеялся.

— Дорогая моя Тамсин, королю наплевать на то, как относится к нему народ. Ему наплевать и на то, как относятся к нему министры. Он уверен в том, что прав и думает, что Бог на его стороне. Кто знает, может, так оно и есть.

— По крайней мере, теперь он стал счастливее в своей семейной жизни, — сказала тетя Мелани. — Я полагаю, поначалу дела обстояли далеко не так. Он — добрый муж и добрый отец, независимо от того, какой он король.

— Для него важнее было бы стать добрым королем, — пробормотал Бастиан. Розен сказала:

— Говорят, королева очень живая женщина. Она любит танцы и наряды.

— И любит соваться не в свои дела, — добавил Бастиан.

— В конце концов, ведь она королева, — сказала я.

— Бедное дитя, — вздохнула мама. — Ужасная, должно быть, участь — быть оторванной от родного дома в шестнадцать лет. Она была моложе вас, сестрички, — улыбнулась мать. — Вы только представьте: в чужую страну, к незнакомому мужчине… и к тому же она католичка, а король протестант. Ничего удивительного, что между ними не было взаимопонимания. И если они наконец пришли к согласию, мы должны радоваться и желать им счастья.

— Я от всего сердца желаю им этого, — поддержала ее тетя Мелани.

— У них ничего не получится, пока король не начнет прислушиваться к мнению министров и пока у нас не будет парламента, принимающего законы, — сказал Бастиан.

— Мы настолько далеки от двора, — заметила Мелани, — что происходящее в столице вряд ли коснется нас. Мы узнаем обо всех придворных событиях только через несколько месяцев!

— Волны, возникшие в центре водоема, рано или поздно достигают берегов, — напомнил Бастиан.

— А как дела у дедушки Касвеллина? — спросила мать, решив сменить тему разговора.

— Как обычно, — ответила Мелани. — Он знает о вашем приезде, так что после обеда вам стоит навестить его. Иначе он будет жаловаться, что вы пренебрегаете им.

Мать кивнула и улыбнулась.

— С вами сходит Мелдер. Она проследит, чтобы он не слишком задержал вас.