Единственное, чего не следует делать, так это строить под воздействием оруэллианской риторики дурашливых иллюзий по поводу сущности ВТО и назначения этой организации. Не строить иллюзий и помнить о главном принципе социальной мифологии: «Узнать настоящее имя противника уже означает его победить!»

К оглавлению

Бывают ситуации, лишенные однозначности по определению. Одна из таких — история мальчика Роберта Рантала, которого родили русская Инга и финн Вели-Пекка. Читатели наверняка в курсе, поэтому ограничусь чисто фабульным изложением. Семилетний Роберт пришел в конце 2009 года в школу и пожаловался — то ли одноклассникам, то ли учительнице — на маму Ингу, которая его «шлёпнула». Не регулярно и систематически, а один раз по заднице.

Учительница настучала в полицию, власти завели уголовное дело по обвинению в жестоком обращении с ребенком и лишили Ингу родительских прав. По ходу дела лишили прав и Вели-Пекку. Прав и опекунства. Семилетнего Роберта изъяли из семьи и поместили в приют до окончательного решения суда, которое ожидалось в мае.

В процессе ликвидации семейной ячейки российско-финского общества, на сюжет навертели целую кипу сначала бытовушного, потом и политизированного мусора: вроде как Вели-Пекка уже жаловался на Ингу в полицию ("моя жена — плохая мать"), а Инга жаловалась на Вели-Пекку ("мой муж — алкоголик"), потом однако от своих обвинений отказались оба. После изъятия Роберта в приют бабушка (русская) стала писать письма президенту Финляндии, финн Вели-Пекка стал отказываться от гражданства в пользу РФ, посольство РФ в Финляндии шустро выдало маленькому Роберту российский паспорт, зашуршали депутаты, задергались министры иностранных дел. Короче, бред полный.

Кончилось всё тем, что Робертик 15 марта по дороге в школу из приюта сбежал и вернулся в лоно родной ячейки. Родители пожаловались прессе, что ребенок после полуторамесячного пребывания в приюте научился зверски ругаться матом (финским, разумеется). И ещё, говорят, он школу прогуливал.

Органы финской опеки чего-то там поменжевались, однако быстро уступили общественному нажиму и, отказавшись от плана насильственного возвращения Робертика в приют, разрешили ему остаться с родителями — опять-таки до окончательного судебного разбирательства в мае. Условием для пребывания в семье называют некий мистический «план, выполняя который супруги смогут обеспечить для своего сына нормальную жизнь» (это со слов уполномоченного по правам ребёнка в России Павла Астахова).

В ответ на ультиматум Инга и Вели-Пекка заявили, что планируют вообще эмигрировать в Россию. Инга будет переводить с финского на русский, а её муж — уже как бы и не «алкоголик» вовсе, а «первоклассный столяр, кухонный дизайнер, у президента Финляндии Тарьи Халонен есть даже два стула, изготовленные Вели-Пеккой». Переводить с финского и краснодеревничать Ранталы будут в Сочи — на олимпийских объектах, откуда им, типа, поступили предложения о работе.

Короче говоря, если абстрагироваться от этого всего додекафонического безумия, мы получаем по модулю ситуацию, которая до того серьёзна, что впору хвататься за голову: вы шлёпаете ребенка по заднице, он случайно поминает о наказании в школе, государство лишает вас родительских прав и ребенка изымают в приют. Как вам это нравится?

А между тем речь идёт не о каком-то там лапландском капризе, а о глобальной тенденции, которая напирает на нас с Запада. В Соединенных Штатах, в Великобритании, в Германии, да практически везде в Западной Европе уже принято такое множество законов, охраняющих детей от родителей, что впору задуматься о принципиальном значении этого веяния для современной цивилизации.

Кто-то может возразить, что для Снежной Нигерии (понравился мне этот форумный кённинг:-)) история финского мальчика Робертика неактуальна, потому как по одним только московским вокзалам ошиваются многотысячные стаи беспризорных брошенных детишек. Так что, типа, не до жиру — быть бы живу.

А вот фигли вам! Примут все эти «охранительные» европейские законы как миленькие (если уже не приняли — я не в курсе) — даже при миллионах беспризорников. Чем, кстати, больше будет «проблемных» детей, тем государству выгоднее отвлекаться от решения реальных ужасов и заниматься такими вот казусами Робертика. На мой взгляд уже это бурное публичное вмешательство россиянских государственных структур и деятелей в финскую историю выглядит вопиюще ханжеским демаршем (всё по той же причине: судьбе тысяч и тысяч собственных — российских — детей на улицах!).

Все, что выше — это аверс монеты. Есть однако ещё и реверс (не случайно же сказал с самого начала, что история Роберта неоднозначна по определению): а что если бы русская мама финского ребенка (или финский его папа) вдарила бы ему не по заднице, а — не приведи господи! — по голове?! Что тогда? Насколько бы оправдана была реакция финской опеки? Или лучше не вмешиваться, чтобы довести ситуацию до того ужаса, который творится в американских семьях с приемными русскими детьми (суд за судом, только и слышишь: того малыша замучили до смерти, этого избили, того заморозили, этого придушили)?

Короче говоря: меня интересуют практические механизмы, позволяющие определять меру вмешательства государства в дела семейные. Хотя можно начать и от самого копчика: «Имеет ли государство право в принципе вмешиваться в семейные отношения и изымать ребенка в приют?»

К оглавлению