Нет в мире справедливости. Ни у князей, ни у Бога. Не слышат они людских страданий. Забрали у Никиты и коня, и корову с телком нарождённым. А он только стоял и смотрел, как уводят со двора… И хорошо, что стоял. Здоровенные стражи, все при оружии, кулаки что гири, в железных доспехах. Троим односельчанам, оказавшим сопротивление, отбили нутро, и один уж помер.

— Слышь, Никитушка, — тихо спросила вдруг жена, — как мы дальше-то жить будем?

Так спросила, что захолонуло всё внутри. Никита закашлялся.

— Ничего, Бог даст… Зато зерно семенное схоронили, не отдали… А Пров вон всё из амбара выгреб, до зёрнышка, лошадёнку отстаивал, вишь. Так что мы ему семян на посев, а он нам лошадь на пахоту. Вот и вывернемся…

Жена смотрела на него большими, тёмными глазами, и непонятно было, верит или нет. Самому-то себе не верил Никита. Может, и вывернулись бы, да ведь явятся по осени вновь мордовороты — давай оброк… Бесполезно. Нет выхода.

— Ничего, Фовра. Проживём как-нить, — подмигнул он жене, окончательно успокаивая, и та чуть улыбнулась в ответ. Верит, значит.

Резкий свист раздался с улицы.

— Что там за леший… — Никита взялся за потёртый армяк.

Дробный топот копыт, резкие гортанные выкрики, и вслед за этим отчаянный вопль:

— Поганые!

Никита метнулся к окну, затянутому заледенелым бычьим пузырём — ничего не видать! — назад, к двери.

— Фовра! Детей и сама в подпечье! Да сидеть как мыши! — Никита уже подпирал дверь жердиной.

Сильные, властные удары посыпались в дверь.

— Эй, хозаин урус, выхады!

Никита схватил длинный нож и рогатину, торопливо разбил заложенный глиной лаз. Отвлечь… Следы со двора идут во все стороны, и свежих полно, так что не разберут… Подумают, что утекли из дому…

По всей деревне-веси уже сновали всадники в бараньих кацавейках, на низкорослых мохнатых лошадях. Никита нырнул за забор, но его увидели. Сразу двое врагов с радостным визгом ринулись на него, один размахивал арканом, второй кистенём.

— Уррысс!

— Ах ты…! — вся злость, копившаяся в хлебопашце годами, выплеснулась наружу. Внезапно стало легко и радостно. Вот и всё. Отмучился!

Монгол легко уклонился от рогатины, но Никита и не думал поймать его на столь примитивный приём. Он просто пырнул лошадь в бок, и когда лошадёнка встала на дыбы, поймал татарина на рогатину, как медведя. Однако широкое лезвие со скрежетом прошлось по стальным пластинам, скрывавшимся под бараньей кацавейкой, и в следующий миг страшный удар обрушился на голову смерда…

…

Дмитр Ейкович протёр глаза — невозможно глядеть против солнца на лёд… По сверкающей, выдутой ветрами ледяной глади Днепра гарцевали всадники на низкорослых мохнатых лошадках, гортанно перекликаясь между собой. Да, лёд уже достаточно толст, чтобы выдержать всадника. Но выдержит ли он тяжёлые осадные машины? Вопрос…

Днепр испокон века служил естественной преградой на пути врагов, часто непреодолимой для конных полчищ степняков, не имеющих лодей. Так случилось в прошлом году, когда монголы подошли к Киеву слишком рано. В этом году они исправили свою ошибку. И полчища их, по всему видать, гораздо многочисленнее. Эх, как бы сейчас тут нужен черниговский полк…

Сзади послышался топот, по лестнице на смотровую площадку башни взбирался вестовой.

— Дмитр Ейкович! Там, у Золотых ворот, послы монгольские!

Воевода Дмитр сглотнул. Вот… Вот оно. Момент истины. В прошлый раз решение принял великий князь Михаил самолично. Сейчас вся тяжесть легла на него, воеводу киевского. Надо решать.

— Ну пойдём, Олеша, поглядим на послов.

У Золотых Ворот уже толпилось множество народа, наспех вооружённого кто чем — весть о прибытии посольства облетела город быстрее ветра. На лицах горожан читались различные чувства, все понимали — сейчас решится их судьба.

И снова, как год назад, поднялась решётка, впуская пятёрку послов. У воеводы вдруг возникло пронзительное чувство, что всё, что сейчас происходит, уже произошло. Он знал все слова, которые скажут ему послы. И знал свой ответ. И судьба вот этих людей ему тоже известна. Всех людей — и монгольских послов, доживающих последние часы своей жизни, и горожан, доживающих той жизни последние дни… И ничего изменить невзможно.

— Мы послы от великого хана Менгу, правой руки величайшего Бату-хана! — громко провозгласил сидевший на вороном жеребце монгол. — Где коназ Магаил, ибо имею я слова к нему?

Степняк говорил по-русски бегло, хотя и с сильным акцентом. Толмач… Или научились за это время?

— Великий князь Михаил в отъезде! — ответил Дмитр Ейкович, стараясь говорить громко, чтобы народ всё слышал. — И правителем города Киева нынче князь Даниил Романович!

— Это нам всё равно, — произнёс посол. — Пусть будет Данаил. Где он?

— Его тоже нет.

— Тогда кто правит городом? — чуть удивился монгольский посланник. Теперь уже было ясно, что это не толмач, поскольку поганый говорил от своего лица, ни с кем не переговариваясь.

— Это буду я, воевода киевский Дмитр Ейкович.

По лицу монгола скользнула усмешка.

— Пусть так. Тогда слова великого хана Менгу, а значит, и самого Бату-хана будут обращены к тебе, воевода. Вам следует открыть ворота и тем спасти свою жизнь.

Воевода помолчал. Народ вокруг притих, сжимая оружие.

— В прошлом году Менгу уже делал таковое предложение, насколько я помню…

— Ты не понял, воевода. В прошлом году это было предложение. Вы отвергли его, и мы ушли. Сейчас это приказ, неисполнение которого карается смертью.

Монгол оглядел киевлян ястребиным взором.

— Сказанное одному да услышат все! Или вы открываете ворота, причём немедленно, или никто из вас не останется в живых!

Воевода повернулся к народу.

— Все слышали? А теперь я скажу, киевляне! Каждый в мире сем должен делать своё, судьбой предназначенное. Двум смертям не бывать, одной не миновать. Взять!

— …!!! — взревела толпа.

И снова, как в прошлом году, сдёрнули с коней пятерых степняков, скрутили.

— Вы умерли! — громко, неожиданно спокойно произнёс монгол. По спине Дмитра пробежали мурашки. Ну нет…

— Нет, поганый! Мы ещё живы! И мы будем биться! Увести!

…

— Где король Конрад?

— Короля нет, великий князь. Он уехал ещё вчера, собирать войска.

Королевский секретарь был бледен, но держался твёрдо. У дверей дежурили могучие стражники в немецких латах. Михаил Всеволодович в бессилии сжимал и разжимал кулаки.

— Мне нужно его увидеть, почтенный. Немедленно.

Золотая монета, положенная на стол, однако, не возымела на сей раз должного действия.

— Король уехал, великий князь. Увидеть его сегодня невозможно.

Михаил задержал дыхание, считая про себя. Так… Ладно…

— Послушай, почтенный Бран. Мне НУЖНО его увидеть. Сегодня прибыл гонец — Киев взят в осаду погаными. Ждать долее невозможно.

Ещё две золотые монеты легли поверх первой. Секретарь заколебался, но только на секунду. С сожалением отодвинул золото.

— Невозможно, Михаил Всеволодович. Только не сегодня. Король сейчас в Торуни, должно быть. Когда вернётся… Думаю, дня через три. Извини, что огорчил тебя, великий князь.

Михаил сжал зубы. Три дня… Три дня осады! Когда важен каждый час.

— Я сообщу тебе, великий князь, — сказал секретарь. — Сразу.

…

— Да куда ты, раскудрить-тудыть, заноси прямо!

Возле недостроенного камнемёта кипела работа. Потные, распаренные мужики пытались втиснуть массивный каменный блок противовеса на его законное место, трещали ваги и доски, по которым двигали блок.

— Здоров, Елферий! — окликнул воевода, не слезая с коня.

Пожилой долговязый мужик обернулся, утирая пот, подошёл.

— Здрав будь, воевода!

— Я гляжу, трудно тебе. Сам вагой ворочаешь.

— Так не боярин я, Дмитр Ейкович, рук замарать не боюсь. Да и народу маловато.

— Чего молчал? Сказал бы ранее…