– Где ж тут честность? Ее-то сердце свободно, а вы до сих пор свою жену любите!

– Ну вот она мне и поможет ее разлюбить!

– Ну дай Бог, чтобы так и было, Саша... Я ведь совсем не против. Скорее даже наоборот!

– Ой да ты моя девонька-помощница! – услышала Маша голос бабы Нюры за спиной. – Да ты мне все грядки прополола! Спасибо тебе, доча! А то мне уж совсем невмочь самой-то...

Они втроем вернулись во двор, где в тени большой яблони на столе из толстых, почерневших от времени досок стоял огромный старинный самовар.

– Он что, настоящий? – удивилась Маша.

– Ну а какой же еще! И самовар настоящий, доча, и вода ключевая, и чай с травами я заварила...

– У мамы здесь все настоящее, не то что у меня... – грустно усмехнулся Саша, садясь за стол. – Вот попьем чаю, а после я вам, Машенька, свои иконы покажу. Тоже настоящие, старинные... Мне их на реставрацию из всех окрестных деревень несут.

– Скоро девоньки проснутся, как раз и банька протопится! Ох уж я вас напарю! У меня свои секреты есть, выйдете из баньки молодешеньки, здоровешеньки! Пойду вот сейчас травы побольше запарю да меду из погреба достану...

Баба Нюра, тяжело переваливаясь, заковыляла в сторону дома.

– Старенькая совсем стала... – задумчиво проговорил ей вслед Саша. – Вижу, переживает из-за меня. А как ей объяснишь, почему я от жены сбежал? Не поймет. Она-то умеет всех любить одинаково, не требуя к себе любви ответной. Сколько она своим детдомовцам помогала, каждого облизать была готова. Последнее отдаст, если попросят... А вот никто, кроме Лены, и не вспоминает о ней. Хотя чего с детдомовца требовать? Для него эта любовь как дождевая капелька, без самого дождя ничего не значащая...

На крыльцо, потягиваясь, вышла заспанная Ленка. Потрясла головой, отгоняя дурман похмельного сна, медленно пошла по траве к столу с самоваром.

– Саш, налей мне чаю покрепче! Голова раскалывается.

– Ну да, кто ж пьет водку в такую жару! – наливая в чашку пахучую заварку и сочувственно глядя на Ленку, произнес Саша. – Ничего, сейчас в бане из тебя все выйдет!

– Не хочу я в баню! Принеси мне лучше мою сумку из дома, у меня там аспирин есть.

Саша безропотно поднялся со стула, пошел в дом.

– Мышь, ну как он тебе? – торопливо спросила Ленка.

– Ой, Лен, не знаю... Ты же с ним жить собралась, а не я...

– Ну первое-то впечатление какое? – не унималась Ленка.

– Да нормальное впечатление. Мужик как мужик, грядки полоть умеет...

– Какие грядки?

– А пока вы с Инной спали, мы с ним успели весь огород бабе Нюре прополоть!

– Ну ты, Мышь, даешь! – звонко расхохоталась Ленка. – Как всегда, в своем репертуаре... Везде себе занятие сыщешь, прямо семиделка какая-то!

Ленка взяла у возвратившегося Саши свою сумку, достала упаковку с аспирином. Запила таблетку чаем, посидела молча, прислушиваясь к себе.

– Ну как ты? – заботливо спросил ее Саша. – Может, и в самом деле лучше будет в бане попариться?

«Какая-то нарочитая забота, неестественная... – грустно думала Маша, глядя на них. – Нет, все-таки ничего нельзя в жизни устроить искусственно. А тем более семью... Вот так и будет бедный Саша изображать из себя заботливого мужа, а Ленка будет раздражаться, терпеть, злиться, обзывать его Овсянкой...»

А баня у бабы Нюры действительно оказалась необычной. Они втроем разместились на широком полке, и старушка, поддав хорошенько на каменку и ловко орудуя двумя пихтовыми вениками, под дружный их визг от души хлестала их от пяток до шеи, приговаривая:

– Терпите, терпите, девоньки, сейчас еще поддам... У меня пар хороший, с мятой, с душицей, чуете, какой дух идет?

Потом они отдыхали, развалившись на широченной скамье предбанника, обмазанные с головы до ног липовым медом, пили бабы Нюрин терпкий ядреный квас. И снова парились до одурения, с визгом обливали друг друга ключевой водой, балуясь и смеясь, как малые дети. Под конец, снова положив на полок, баба Нюра обложила их с головы до ног толстым слоем запаренной в большом чугунке травы, как живым одеялом, от которого шел такой здоровый дух природной силы и радости, что им казалось, будто и в самом деле они выйдут отсюда юными девчонками, гладкими и красивыми, без первых морщинок и лишних складочек, от которых в сорок лет уже никуда и не денешься...

Домой собрались уже затемно. Долго прощались с всплакнувшей бабой Нюрой, пытаясь отказаться от пакетов с пирогами, которые все же пришлось взять, чтоб не обидеть старушку, не дай Бог... Саша, отведя Ленку в сторону, трогательно целовал ее в щеки, в лоб, гладил по волосам, прижимая ее голову к груди, как будто перед ним была не циничный адвокат Найденова, а хрупкая женщина-цветочек, которую и на шаг от себя отпустить страшно. Ленка стояла, закрыв глаза, улыбалась блаженно. «Кто его знает, может, он и прав... – подумалось Маше. – Может, действительно так честнее. Каждый должен получить от другого то, чего ему не хватает. У Саши огромный запас нежности невостребованной, которую Ленка будет годами есть полной ложкой и никогда ею не насытится, как не может до конца наесться и вкусной домашней едой – все в нее влетает, как в прорву, образовавшуюся за долгие голодные детдомовские и интернатские годы...»

– Ну рассказывайте, как вам мой жених, – потребовала Ленка немедленного отчета, как только отъехали от дома. – Действительно овсянка без соли и сахара, или я ошибаюсь?

– Да нет, он не Овсянка, Лен, далеко не Овсянка... – тихо произнесла Маша с заднего сиденья в Ленкин затылок.

– Ой, а я и не поняла ничего! – спохватилась Инна. – Сначала напилась как идиотка, потом уснула, потом в бане парились... Но ты знаешь, если его одеть, причесать, кое-где кое-что слегка подкорректировать – вполне ничего получится!

– В том-то и дело, что вот это самое «ничего» и получится! – грустно констатировала Ленка. – Не для моей он закрученной жизни. Конечно, хорошо, когда приходишь домой, а там ждет живая душа с тапочками, с ужином, с лаской... Но это же женская функция, в конце концов!

– Так тебе ж такого и надо! Ты по природе добытчица, а он будет домашний очаг поддерживать! – не унималась Инна.

– Откуда ты знаешь про мою природу! Я про нее и сама-то ничего не знаю! Вон Катьке своей даже не могу путного совета дать: то ли ей замуж выходить, то ли модельную карьеру продолжать... Вроде девка в гору идет, контракт какой-то охренительный ей предложили, а жених ее – ни в какую! Или замуж, или карьера...

– А жених-то хоть стоящий?

– Хороший жених. Бизнесмен из нынешних. Из тех, которые на Западе выучиться успели и теперь сюда пачками едут с великими целями – как бы это им Россию обустроить получше...

– Тогда, конечно, замуж, чего тут думать-то! – развела руками Инна.

– Ну да, а в сорок лет вздрагивать по поводу каждой секретарши, как ты!

Инна грустно замолчала, отвернувшись к окну. Потом порылась в сумке, достала крохотный сотовый телефон, набрала номер, долго ждала ответа.

– Арсюша, это я... А мы с девочками уже домой едем! Ты дома?.. Как нет? А когда придешь? Да?.. Ну ладно...

Бросив телефон обратно в сумку, она прижала кулак к губам, снова отвернулась к окну, начала жалостно всхлипывать, как несправедливо обиженный ребенок.

– Да ладно, не дрейфь, Ларионова, прорвемся! – бодрым голосом успокоила ее Ленка. – Не отдадим нашего Арсюшу за три рубля малолетке, еще чего! Самим пригодится. Так ведь, Мышонок?

– Не отдадим, конечно! – поддержала ее Маша.

– Слышь, Мышонок, я к вам на фирму на неделе наведаюсь, как обещала... Посмотрю на все своими глазами, чего да как. С Аленой этой вашей пообщаюсь...

– Вы знаете, девочки, мне так хочется ему истерику закатить, навизжаться от души! Так хочется, если б вы знали! Прямо язык чешется!

– Ну да, и эта истерика будет для тебя последней, уж поверь мне! – объезжая очередную колдобину, медленно проговорила Ленка.

– А вдруг она от него забеременеет? – округлив глаза, с ужасом спросила Инна, отвернувшись от окна.