– Послушай, Эрмина…

Одним жестом младшая отвергла всё то, что она собиралась сказать.

– Нет. «Послушай, Эрмина» – это тоже самое, что слова «видишь ли, малютка», с которыми умудрённый опытом отец обращается к сыну. А ты не умудрённая опытом, Алиса.

– Ну уж не меньше тебя…

– Меньше. Ты никогда не знала самой ужасной из женских забот – поисков для себя мужчины. Нас было четверо, и мы вкалывали больше чем за четверых, мы смеялись немного меньше, чем четверым положено, ну а потом ты всего лишь дала себе труд упасть в объятия Мишеля. И, честно говоря, не очень для этого надрывалась! О Ласочке я не говорю. Она пропащая.

Задержавшись на минутку у окна, она явно почувствовала озноб и накинула на плечи плед в клетку – «дипла», – ночью служивший одеялом для спящих на диване. В глазах Алисы Эрмина сейчас воскрешала её самоё, двадцатипятилетнюю, которая, закутавшись в этот же плед, у того же приоткрытого окна ждала, когда же прозвучат три сиплых гудка жалкого автомобиля-доходяги, за рулём которого был Мишель…

– Любовь, – продолжала Эрмина. – если она взаимная, не требует, чтобы ты унижалась. Тебе не надо бороться с кем-то стоящим между тобой и Мишелем.

– Но, – сказала Алиса, – твоя история с господином Уикэндом – разве это не любовь?

Эрмина пожала дрожащими в лихорадке плечами, прижала руки к горячим щекам.

– Что ты… Нет… Ты вообразила…

– Прости, – оборвала её Алиса. – Мне нечего «воображать». Безосновательные предположения не предусмотрены нашим кодексом. Так же, как и оскорбительные допросы. Я бы отшила тебя, если бы ты сунула свой нос, самый хорошенький и наименее аннамский носик в семье, в мои сердечные дела. И никто не нарушал то не очень любезное молчание, которое ты хранила в отношении господина Уикэнда, можешь хранить его и дальше.

– Для этого сейчас самое время, – сказала Эрмина с грустной усмешкой. – Леон… господин Уикэнд – это мой шанс, ну как тебе объяснить… Это моя цель, цель, что открылась передо мной, это…

– Но он же женат, Эрмина!

– Дружище, в этом нет моей вины. Ты говоришь как женщина, не знавшая, что такое развод.

– Но ты-то его любишь?

– Да… Да. Я думаю только об этом. Уже два года я размышляю, стараюсь изо всех сил, проявляю благоразумие, изучаю сама себя, прохожу очень трудную школу… Очень… Я даже ревную. И уж если это не любовь, чёрт возьми, то вполне её стоит!

Выражение суровости сбежало с её лица тридцатилетней женщины, и она обратилась к Алисе с кокетливой улыбкой молоденькой девушки:

– Знаешь, не думай, он не так уж и плох!.. Во-первых, ему всего лишь сорок пять и…

Алиса вскипела и оборвала её:

– Но, маленькая дурочка, можно подумать, что ты не понимаешь: ведь ты же стреляла в его жену и всё пошло к чёрту!

– Тише! – рассудительно сказала Эрмина, подняв палец. – Может быть, и нет, может быть, и нет…

Энергия уже била в ней ключом. Порозовевшая, она сбросила плед и принялась расхаживать между окном и роялем, в том узком пространстве, где росли они все.

Затем она упала на диван. Побледневшая, вялая, с пересохшим ртом, обессилевшая всем своим существом, вплоть до самых глаз, она прикрыла веки, продолжительно выдохнув через ноздри.

– Не знаю, может быть, я схожу с ума, – прошептала она, – но мне кажется, что потерять мужчину просто из-за того, что он умер, всё-таки не так обидно.

– Такое мнение обычно распространено среди женщин, не потерявших покуда ни мужа, ни любовника, – сказала Алиса холодно. – Могу я узнать, что ты теперь собираешься делать? Я пойду выпью кофе внизу.

– И я с тобой.

Поднявшись, она внезапно побледнела и прислонилась к роялю.

– Это пройдёт… Ах!.. Постой… Подожди минутку, ладно?

Она облокотилась на рояль, сжала руками виски:

– Постой, я их оставила вдвоём без четверти двенадцать… Она обычно обедает дома, вместе с дочерью… А он почти всегда ест в столовой для служащих. Если сегодня он тоже был там, обед кончился в час – час десять… Который час, Алиса?

– Половина второго.

– Он или поднялся к себе в кабинет, или пошёл пройтись. Сказала она ему обо всём или не сказала? Стой, я попробую его увидеть…

Нажимая кончиками пальцев на глазные яблоки, она упорно пыталась проникнуть телепатическим взором сквозь стены и расстояния.

– Мне кажется, что она сказала ему всё. Со мной она была такая спокойная… Но потом ей нужна была разрядка, и ему, конечно, пришлось многое выслушать! В таком случае он сейчас в своём кабинете и ждёт, чтобы я ему позвонила! – выпалила она на одном дыхании…

– Алло, алло! А… Да, это я… Что?.. Да, я так и думала… Что?.. О, мне всё равно, где… Договорились.

Она вернулась преображённая. Губы были подмазаны помадой оранжевого цвета, лицо носило следы пудры двух различных оттенков, серо-зелёные глаза были полны безумия; нахально-белокурая, красивая благодаря полному рту и маленькому носику, она повергла Алису в изумление.

– Чёрт возьми, красавица-убийца!.. Застёгивая перчатку, Эрмина ответила на её слова рассеянной улыбкой.

– Ну что? Он был на месте?

– Да.

– И всё было как ты думала?

– Да. Она ему рассказала.

– Послушай, моя Мина, и всё же, если бы ты её убила… Что бы с тобой стало? Я всё время задаю себе этот вопрос…

– Ты совершенно лишена воображения.

Она раскинула руки, словно была готова внезапно улететь, распластавшись крестообразно, вырастая в размерах.

– Ах! – воскликнула она. – Он ждал у телефона! Он пробурчал «хм-хм» на манер любого мужчины, оказавшегося в затруднительном положении, бормотал Бог весть что, сказал «в три часа», он практически ничего не сказал об этой штуковине, как бишь её… тик-тик-тик…

Вытянув руку и согнув указательный палец, она прицелилась в стенку. Потом уронила руку и нежно взглянула на сестру:

– Ну же, Алиса! Всё начинается снова! Опять начинается эта прекрасная и невыносимая жизнь! Ну уж на этот раз, клянусь тебе…

Дрожащая как лань, она прижалась к сестре. Алиса ощутила своим боком выпуклость её исхудавшего бедра.

– Пошли, моя бедная малютка. Подкрепишься. По лестнице лёгкая Эрмина спускалась бегом. «Что с нею станет? – спрашивала себя Алиса. – И если бы револьвер был исправен… Что бы на это сказал Мишель? Да и вообще, с тех пор, как я здесь, было ли у меня, собственно, время подумать о Мишеле? Да и хочется ли мне о нём думать?»

Она торопилась за сестрой, вдыхала запах её духов и готовилась поговорить с ней, терпеливо и авторитетно. Но ей было ясно, что из этого ничего не выйдет и, немного завидуя Эрмине и сравнивая её положение со своим, Алиса чувствовала себя обездоленной.

Эйфория, охватившая Эрмину после горячего кофе, быстро сошла на нет. Когда стрелки фаянсовых часов с кукушкой на стене «Кафе де ля Банк э де Спор» показали два сорок пять, она уже утратила часть своего блеска.

– Съела бы ты что-нибудь ещё кроме этой булочки, похожей на губку, – сказала ей Алиса.

– Знаешь… Когда я работала у Вертюшу манекенщицей, профессионалки говорили, что перед большим показом лучше быть почти голодной, нежели переесть и отяжелеть. Но к напиткам это не относилось… Хоп! Тёплый кофе… Хоп! Немного полусухого шампанского… Из-за нервотрёпки и усталости всё это тут же выходило обратно, поверь, и очень скоро.

Она умолкла, быстро посмотрелась в зеркальце и встала.

– Я пошла.

Не глядя на Алису, она протянула ей затянутую в перчатку руку.

– Хочешь, я тебя отвезу?

– О, знаешь… Не стоит… Нет, ладно, отвези. Она дала шофёру такси адрес бара на улице Поля Сезанна. Всю дорогу она хмурилась и с сосредоточенным видом прикусывала изнутри щёку, словно повторяя урок. Сквозь приоткрывшуюся дверь бара Алиса успела увидеть, как навстречу Эрмине стремительно поднялся со своего места мужчина.

Послеполуденное время тянулось для неё бесконечно. К пяти часам она решила вернуться в свою квартиру, выдвинула ящики бюро и комода. Она обнаружила два или три тщательно спрятанных присланных с пневматической почтой письма и с холодным пренебрежением уничтожила их: «Если бы Мишель на них натолкнулся, это его бы огорчило… Опять эта история с Амброджио! Значит, я не была хорошей женой? Да нет, была. Как жена я вполне стоила Мишеля. Никому из нас двоих и в голову не приходило, что предаёт другого. Какими же мы бываем мерзкими, сами того не зная…»