Архангел в купальном халате бросил на него сверкающий и суровый взор, а затем, опустив глаза, обрёл прежнюю кротость.
– …Он настоятельно просил дать ему ответ немедленно, потому что предложенные условия нас устраивали, верно, Коломба? Вот я и пришёл, чтобы спросить Коломбу, прошу извинить меня за это…
Голос его был так красив по тембру, что не хотелось его прерывать, и Алиса с наслаждением слушала.
Наклонив голову, Коломба внимала ему всем своим слухом музыкантши; даже с лица Эрмины сбежала её усмешечка, и она кивком головы поддакивала если не словам, то звукам.
«Сегодня вечером, – думала Алиса, – решается не только судьба двух этих влюблённых девочек, но и вопрос моего собственного одиночества. Потому что и та, и другая уедут. Они уже сейчас двинулись в путь… Мы не способны устоять перед мужчиной. Только когда он умирает, мы не можем последовать за ним…»
– Итак, Алиса, что вы об этом думаете?
Она улыбнулась задавшему этот вопрос, не заставляя его повторять то, что пропустила мимо ушей.
– Думаю, что всё это чудесно, старина. И для вас, и для Коломбы.
– Да? Правда?
– Правда. Коломба, помнишь, я же тебе говорила. Она заметила, что старшая не произнесла ещё ни одного слова. «Молчит… Как она преданна и готова на всё ради этого некрасивого, второразрядного мученика, этого робкого козлика, ну а в общем хорошего парня…»
Каррин стоя в порыве чувства сжимал руку Коломбы. Она поправила ему галстук, одёрнула на спине плохо скроенный пиджак и сказала только:
– Если завтра у тебя не будет времени, я схожу к Эноку сама.
– Хорошо, – сказал Каррин. – О, это не срочно… Хотя, что это я – конечно, это дело не терпит…
– Ладно, – сказала Коломба. – Но не раньше шести, у меня три урока.
– О! Теперь эти твои уроки…
Они обменялись весёлыми взглядами невинных шутников. Эрмина бросила Каррину: «Доброй ночи, Балаби!» и три сестры остались одни.
– А-а-а! – простонала Эрмина.
– Что? – спросила Коломба, разом повернувшись к ней.
– Ничего. Мне жарко.
Она сбросила халат, потянулась всем своим исхудавшим телом; белизна её кожи при белокурых волосах была, скорее, белизной брюнетки. Коломба налила себе стакан воды, выпила его одним махом и принялась яростно чесать себе голову обеими руками.
«Что за нетерпение, – думала Алиса. – Они как обожжённые. Бедные девочки тридцати пяти и двадцати девяти лет, которым суждено пережить и счастье, и горе. Им кажется, что сегодня у них только начинается настоящая жизнь…»
– O! – воскликнула Эрмина. – Горячей воды! Ванну!
– Давай, – согласилась Коломба. – Ты её заслужила.
Она начала действовать в присущем ей размеренном и мощном ритме, собрала на поднос стаканы и тарелки, унесла их на кухню. Следуя её примеру, Алиса смахнула крошки хлеба ребром ладони, надела синий фунтик на стоящую на рояле лампу на коленчатой подставке, расстелила постель на английском диване. Обе действовали ловко, не задевая друг друга, обмениваясь словечками времён ранней юности:
– Швыряй платье в «кратер», почистишь его завтра.
– Эй, лови «дипла», сложи вдвое и расстели на гнёздышке.
Вернулась Эрмина, пугающе бледная, пошатывающаяся от усталости. При этом она не забыла намазать лицо жирным кремом и закрутить волосы в локоны, покрыв их сеткой. Прошептав слабеньким голоском: «Доброй ночи, господа и дамы», она скроила гримаску, послала воздушный поцелуй и исчезла. Перед тем как лечь рядом с уже улёгшейся сестрой, Алиса осторожно спросила:
– Я, наверное, стесняю тебя… Тебе захочется повертеться в постели, всё обдумать…
Лежащая Коломба, раскинув руки, безмятежно улыбнулась ей:
– Да отчего же, девочка моя? Поскольку, слава Богу, всё решилось, я теперь уже ни о чём не думаю.
– Это означает, что ты больше не думаешь о себе? Ты бросаешься в воду, благоразумная Коломба, следом за мужчиной…
Тревога и сомнение зажглись в прекрасных, широко расставленных глазах архангела.
– Ну, знаешь… наоборот, мне кажется, что я совершила первый в жизни эгоистический поступок. Ты только представь себе, мне в жизни почти никогда не приходилось выбирать то, что больше всего нравилось. Просто-напросто уехать, работать, быть чуть-чуть ближе к Каррину – именно это я и выбрала бы, если бы у меня было это право. Огромное спасибо за… Надеюсь, что смогу вернуть тебе долг.
– Очень умно, – сердито сказала Алиса. – И любезно, разумеется. Параграф седьмой Кодекса Родного Гнёздышка…
– «Что твоё – то моё, что моё – то твоё», – продолжила Коломба. – Кстати, в этот текст следует внести коррективы. Можешь ты себе представить, чтобы Ласочка подарила мне своего Буттеми?
– А я чтобы забрала Балаби? Да, коррективы необходимы… Тебе, Коломба, трудно будет начинать всё это…
Она протянула руку, чтобы погладить Коломбу по голове – приглаженные и влажные, её волосы, по словам Алисы, становились нежными, словно бок у лошади.
– …Это потруднее, чем внебрачная связь. Кстати, почему ты не любовница Балаби?
– Не знаю, – сказала Коломба. – Я боялась, что это только осложнит всё…
– И тебе этого не хочется?
Коломба покачала головой, и волосы закрыли ей лицо:
– Иногда мне кажется, что хочется, а иногда – что нет…
– А он когда-нибудь за всё это время просил тебя об этом?
– Да, – ответила Коломба смущённо. – Только за всё это время, как ты выражаешься, он уже стал меньше об этом думать… И потом, для встреч такого рода у нас с ним нет подходящего пристанища, нет холостяцкой квартирки…
– Ну а это? – сказала Алиса, плашмя хлопнув ладонью по старому дивану.
Коломба с негодованием приподнялась.
– В гнёздышке! – воскликнула она. – Заниматься этим здесь! Да я лучше нацеплю пояс целомудрия на всю оставшуюся жизнь! Наше гнёздышко, такое чистенькое… – сказала она с внезапной нежностью.
Не закончив фразу, она покраснела и принялась смеяться, как бы прося прощения за свою стыдливость.
– Алиса, ну вот если бы мы лежали вместе с Балаби, без… Разве бы это создало между нами достаточно крепкие узы?
Она улыбалась, но глаза были полны замешательства и мучительного вопроса.
– Конечно, – глубокомысленно подтвердила Алиса. – Это узы необыкновенные. Можешь мне поверить.
– О, я верю тебе, – торопливо сказала Коломба. – Наоборот, когда мы окажемся там, Каррин, конечно…
– …превратится в сатира? Это тоже будет здорово.
– Ах…
Коломба задумалась, крутя вокруг носа самую длинную, свисающую со лба прядь волос.
– Ну а как ты объяснишь, что стечение двух противоположных обстоятельств привело к общему счастливому итогу?
– К чёрту, – сказала Алиса. – От таких вопросов облысеешь. Подвинься-ка немножко и давай спать. Ну и денёк!
Коломба откашлялась, затушила последнюю сигарету и подвинулась ближе к спинке гнёздышка. Алиса погасила лампу и легла, слегка подогнув колени. Длинные ноги в мужских пижамных брюках прильнули к её ногам, и почти тотчас же она услышала размеренное дыхание заснувшей сестры.
Через открытое окно с улицы доносились резкие и приглушенные звуки, лился рассеянный свет. В оконном проёме вычерчивался квадрат бледного ночного неба. Мягкая и прохладная масса волос скользнула со лба Коломбы и легла на затылок Алисы, ощутившей их прикосновение с нежностью, едва не вызвавшей у неё слёзы. «А когда она уедет?.. И когда они уедут обе?..»
Близость спящего рядом человека не вызывала в памяти никаких ассоциаций с годами супружества. Выйдя замуж за Мишеля, она, за исключением часов любви, признавала лишь широкие двойные постели. Иногда, застигнутая сном под боком у Мишеля, она забывала, где находится, и обращалась к кому-нибудь из своей ватаги: «Подвинься, Коломба… Ласочка, который час?..» Но когда в родном гнёздышке большая женская рука случайно ложилась на неё, нарушая её покой, Алиса никогда не вздыхала: «Оставь, Мишель…»
Неясное желание, порождённое страхом утратить всё то, что было общим достоянием четырёх оставшихся без матери девочек, будоражило её и гнало от неё сон. «Вернуться сюда… Остаться здесь. Вымыть, отреставрировать старое и любимое пристанище. Для себя одной? Нет, и для них тоже. Может быть, они вернутся. Может быть, мне не придётся их слишком долго ждать. А может, мне придётся ждать кого-нибудь ещё?..» Последнее предположение вызвало у неё решительный протест, отрицание всего того, что связано с присутствием в доме незнакомого мужчины. Подложив под голову согнутую в локте руку, она поддерживала ладонью свою полную грудь, сохранившую свою упругость до тридцати лет, немного плоскую и очень юную… Показная добродетель вдов всегда вызывала у неё недоверие, и она не желала больше думать об этом. Пролился внезапный ливень, запахло прудом и это успокоило её: она заснула, думая, что заснуть не сможет.
