— В смысле…?

— Умственно и эмоционально он все еще пятнадцатилетний мальчик. Вот и все. Он искренне не понимает, что за преступление — обокрасть собственного отца. В своих понятиях о взаимоотношениях мужчины и женщины он задержался на уровне четвертого класса школы.

Таких Тоби на свете пруд пруди. Иногда они очень даже преуспевают. Их считают воплощением принципиальности, идеалом твердости, пока они не подвергнутся серьезному испытанию; а уж тут-то великовозрастный гимназист, лишенный мужества и воображения, непременно себя покажет — и песенка его спета. С ним приятно выпить, приятно играть в гольф. Но я очень сомневаюсь, что он может стать самым удачным мужем для… Ну ладно, оставим эту тему.

— Интересно… — начал дядя Бен и запнулся.

— Да?

— Я вот все думал… Когда Морис тогда вернулся с той прогулки — весь дрожал, побледнел и всякое такое, — он о чем-то разговаривал с Тоби. Он ему ничего про Этвуда не сказал?

— Нет, — ответила Дженис. — Я про это тоже думала. Я думала, может, он что-то узнал про Тоби, понимаете? Когда мы все услышали, я у Тоби спрашивала. Нет, папа сказал только: «Я сегодня видел одного человека — он, конечно, имел в виду Этвуда — мне с тобой еще надо будет поговорить». Тоби пришел в ужас. Он подумал, что Прю Латур перешла в открытое наступление. Он окончательно растерялся и решил в ту же ночь стянуть ожерелье.

Дженис неловко повертела шеей. Она резко прибавила:

— Мама там, — она кивнула в сторону виллы напротив, — утешает бедного Тоби. Ах, с несчастным так гадко обошлись. Наверное, все матери такие.

— Ах! — прочувствованно произнес дядя Бен. Дженис встала со стула.

— Ева, — крикнула она с неожиданной пылкостью, — я ведь почти что не лучше Тоби. Простите меня! Мне страшно стыдно и неприятно! Поверьте!

И, тщетно поискав слова и ничего больше не добавив, она побежала через сад, по дорожке, обогнула виллу и скрылась из глаз. Дядя Бен поднялся не так порывисто.

— Не надо, — сказала Ева, — не уходите…

Дядя Бен не обратил на ее слова никакого внимания. Он сосредоточенно размышлял.

— А мне — нет, — проворчал он. — То есть мне не неприятно. Для вас все к лучшему. Вы и Тоби? Нет, — совсем запутавшись, он повернулся уходить, потом снова обернулся: — Я для вас кораблик выстругал, — прибавил он. — Думал — вам понравится. Как покрашу — пришлю. До свиданья.

И он заковылял прочь.

Он ушел, а Ева Нил и доктор Дермот Кинрос долго сидели молча. Они не смотрели друг на друга. Первой заговорила Ева.

— Это правда то, что вы вчера сказали?

— Что именно?

— Что вам завтра возвращаться в Лондон?

— Да, рано или поздно вернуться надо. Интересно другое — что вы намерены делать дальше?

— Не знаю. Дермот, я хотела…

Он перебил ее:

— Послушайте. Опять вы с вашей дурацкой благодарностью?

— А грубить-то зачем?

— Я и не думаю грубить. Я просто хочу, чтоб вы выбросили из головы мысль о благодарности.

— Почему? Почему вы все это для меня сделали?

Дермот взял со стола пачку сигарет «Мериленд», предложил ей, но она отрицательно покачала головой. Он зажег себе одну.

— Что за ребячество, — сказал он. — Вы же прекрасно знаете сами. Когда-нибудь, когда вы окончательно придете в себя, мы это еще обсудим. А пока я все-таки спрашиваю: что вы намерены делать дальше?

Ева пожала плечами.

— Не знаю. Я было собиралась уложить чемодан и переехать в Ниццу или в Канны…

— Нет, этого вы не сделаете.

— А почему?

— Потому что это невозможно. Наш друг Горон дал вам совершенно верную характеристику.

— О? Какую же?

— Он сказал, что вы социально опасны и что нельзя угадать, что с вами еще стрясется. Если вы отправитесь на Ривьеру, на вашем жизненном пути того гляди объявится какой-нибудь ловкий покоритель сердец, вы вообразите, будто влюблены в него и… ну да ладно. Нет. Возвращайтесь-ка лучше в Англию. Там вам тоже не гарантирована безопасность, но хоть будет кому за вами присмотреть.

Ева задумалась.

— Честно говоря, я и сама подумывала об Англии, — она подняла глаза. — Скажите… Вы думаете, я надрываю душу из-за Неда Этвуда?

Дермот вынул изо рта сигарету. Он прищурился. Он долго смотрел на Еву, потом ударил кулаком по ручке кресла.

— Вот где чистая психология, — сказал он. — Попробуем обойтись минимумом слов.

— Отвечайте же.

— Я не убивал его. "Ты не убийца, но и не лезь с услугой, чтоб ближнего избавить от недуга [13]". Я, конечно, способствовал его смерти. Если б не я, если б его выходили, его бы прикончила гильотина. Но мне тогда это было неважно.

Дермот помрачнел.

— Тоби Лоуза, — продолжал он, — вы никогда не принимали всерьез. Вам было тоскливо, одиноко, нужно было на кого-то опереться. Такой ошибки вы больше не совершите. Это уж я беру на себя. И если б не милый пустячок в виде убийства, так еще что-нибудь вас бы уберегло. Но Этвуд, возможно, совсем другое.

— Вы считаете?

— Малый действительно любил вас, конечно, по-своему. Когда он говорил вам о своих чувствах, он вряд ли актерствовал. Что не помешало ему использовать вас для алиби…

— Еще бы.

— Но от этого его чувства не изменились. Интересно, изменились ли ваши? Этвуды — явление чрезвычайно опасное.

Ева сидела не шевелясь. В саду темнело. Глаза ее влажно сияли.

— Ничего, что вы думаете за нас обоих, — сказала она ему. — Правда, так даже лучше. Только одного не думайте, если можно, — того, что думали Лоузы. Подите-ка на минутку сюда…

Мосье Аристид Горон, префект полиции Ла Банделетты, свернул на рю дез Анж и двинулся по ней величавой походкой монарха. Гордо выпятив грудь, царственно ступая короткими ножками, он поигрывал тросточкой в самом приятном расположении духа.

Ему сообщили, что ученейшего доктора Кинроса можно найти сейчас за чаем у мадам Нил, в саду за виллой этой милой особы. Ему, Аристиду Горону, предстояло известить обоих, что дело Лоузов благополучно завершено.

Мосье Горон осветил улыбкой всю рю дез Анж. Дело Лоузов послужило к вящей славе полиции Ла Банделетты. Из самого Парижа приезжали сюда репортеры, особенно фотографы.

Мосье Горон никак не мог понять, почему Дермот потребовал, чтобы в связи с процессом не упоминалось его имя, и, главное, отказался фотографироваться. Но раз кому-то надо приписать честь удачного расследования… что ж, зачем разочаровывать публику?

Да, мосье Горону пришлось пересмотреть свои прежние подозрения относительно доктора Кинроса. Думающая машина — и только. Выдающаяся личность. Вся жизнь его посвящена разгадыванию психологических загадок, и ничего более — в точности как сам он говорил префекту. Он разбирает мозг, как часовой механизм, и сам он — часовой механизм, не более.

Мосье Горон отворил калитку виллы Мирамар. Увидев слева дорожку, огибающую виллу, он двинулся по ней.

Приятно в общем-то, что не все англичане такие лицемеры, как этот мосье Лоуз. Мосье Горон теперь лучше понимает англичан…

Рассекая траву тросточкой, мосье Горон бодро завернул за угол. Сгущались сумерки; затихли каштаны. Он репетировал в уме предстоящую ему речь и тут увидел перед собой двоих.

Мосье Горон застыл на месте.

Глаза его чуть не вылезли из орбит.

Еще мгновение он не мог оторвать от них взгляда. Он был человек порядочный, человек вежливый и отнюдь не противник всякого рода удовольствий. И он отвернулся и пошел прочь. Но к тому же он был и человек справедливый и любил, чтоб с ним обходились по справедливости. Выйдя на рю дез Анж, он сокрушенно покачал головой. Теперь он шагал по улице быстрей, чем прежде. Он что-то бормотал себе под нос достаточно тихо, чтоб никто не мог услышать его, однако слово «тру-ля-ля» то и дело срывалось с его уст и таяло в вечернем воздухе.