– Да. Логично… в этом что-то есть, – согласился Сашка, немного подумав. – Но какая связь между этими выкладками и тем, что ты рвешься посетить городскую помойку?

– Детка! Представь на минуту, что ты убийца. Вот ты несешь в мешке чужие вещи, миновал трудную территорию, где тебя могут узнать, и оказался в безопасности. Что ты будешь делать дальше?

– Ну… Постараюсь избавиться от вещей, конечно.

– И куда их денешь?

– Выкину, – сказала Сашка, начиная понимать, куда я клоню. – Сброшу в первый попавшийся мусорный контейнер. Во-первых, чтобы следы запутать, во-вторых, тащить по городу дальше, как ты говоришь, этот тюк небезопасно: менты могут задержать и поинтересоваться, что это у меня там такое…

– Браво, – снизошла я до похвалы. – Теперь ты, надеюсь, не будешь спрашивать, какая связь?

– Но, мать! – возмутился он и даже стукнул чашкой по столу. – Не станешь же ты сейчас в поисках одежды – пусть ты даже знаешь, как она выглядит, – обшаривать всю городскую свалку? Ты хотя бы представляешь себе, сколько места занимает эта помойка? Не меньше гектара!

Я отошла от раковины, вытерла руки цветастым кухонным полотенцем, села напротив Сашки и постучала пальцем сперва по своей голове, а потом по корпусу телефона, висевшего на стене в нашей кухне:

– Запомни, сынок! При помощи головы и телефона в этом мире можно сделать все, кроме, пожалуй, детей. Я уже позвонила в учреждение под названием «Спецавтохозяйство». И узнала, что мусор, вывозимый из прилегающих к дому убитой Риты дворов, вывозится и сваливается не как попало, а упорядоченно! Интересующему участку на нашей помойке отведен сектор номер шесть.

Свалка.

Огромное – сколько захватывает глаз – пестрое поле, над котором кое-где поднимается седоватый дымок… Воздух здесь настолько загустел от зловонных испарений, что его можно было резать на куски. Конечно, если при этом вы сумеете подавить в себе рвотные спазмы; мне это удалось с трудом.

В беспорядке, который трудно было бы назвать живописным, там и сям по полю были раскиданы коробки, мешки и сетки с отбросами; но бóльшая часть этих отбросов была свалена безо всякой тары – как попало. Все это запорошило снегом. По этому полю разгуливали, ходили и ползали люди самого разного калибра и пола, разыскивая в куче мусора какие-то сокровища – свалка с ее обитателями очень походила на громадный муравейник.

Сашка притормозил наши старенькие «Жигули» в небольшом отдалении от этого помоечного царства.

– Сектор номер шесть, сектор номер шесть… вот он! – воскликнул он, указывая на маячивший впереди деревянный столб с прибитой к нему треугольной, на манер дорожного знака, железякой. На этом наспех сколоченном указателе и была намалевана искомая мною шестерка.

– Ну, я пошла, – сказала я, вылезая из машины. – А ты уезжай, не маячь тут. Встречаемся через три часа!

– Ты только, пожалуйста, поосторожнее, – попросила сын. Он смотрел на меня с плохо скрытой тревогой. – Смотри, чтобы тебя здесь не съели.

Под ногами хрустели осколки, звенели какие-то железки, чвакали смрадные болотца. Один раз я чуть было не поскользнулась на осклизлой картофельной шелухе, в другой – налетела на спавшего под чистым небом, прямо на лежалом снегу, оборванного бомжа, на груди его лежала табличка из упаковочного картона.

– «Не беспокоить», – прочитала я на ней. Надо же! Прямо гостиничный сервис, хм!

Выбравшись на более-менее сухой пригорок, я пристально оглядывала окрестности. Ничего не было видно, а тут еще эта вонь, от которой даже глаза слезятся… От этого амбре я закашлялась, потом чихнула.

– Женщина! – приоткрыл гневное око бомж с табличкой. – Прекратите это немедленно!

– Что прекратить?

– Инфекцию распространять!

Фу-ты, ну-ты, стерильный бокс хирургической палаты! Ветер донес до меня весть о приближении еще одного опустившегося собрата по разуму. Подошедший собрат был настолько пахуч, что почти заглушал собой все прочие помоечные ароматы.

– Слышь! – сказал мне собрат. – Ты не на месте встала. Отойди-ка.

– Почему? – спросила я, машинально делая шаг влево.

– Это место для другого, – пояснил мужичок, запуская грязную руку прямо к себе в штаны. – Это моя уборная.

– Че-го?

– Писаю я здесь всегда, – сказал бомж и зашарил в штанах еще более сосредоточенно.

Я отпрыгнула подальше, приставила ладонь к глазам, вгляделась – и решительно направилась в самое сердце помойки.

Не буду рассказывать, как я рылась в отбросах и гнили, перебирая затянутыми в рабочие перчатки руками мусор и стараясь делать как можно бóльшие перерывы между вздохами. Скажу только, что мое предприятие увенчалось успехом: в одной из особо благовонных груд мусора, под прикрывающими «клад» картонками и останками пластиковых бутылок, я заметила выступающий из ямы край тряпичного узла. Поднатужилась, крякнула – и черный узел выдернулся из кучи, как громадная репка.

Через три часа я уже волокла объемный, но нетяжелый тюк к ожидавшим меня «Жигулям». Сашка сидел на приступочке машины и смотрел на меня во все глаза.

– Грузим!

Тяжело-тяжело вздохнув, Сашка подошел ко мне, отщелкнул крышку багажника, сковырнул туда все это добро, захлопнул и буркнул, не глядя на меня:

– Все, мать, поехали. Пока мы тут какую-нибудь дизентерию не подцепили! Запомни: сейчас приедем домой, я разведу в ванне марганцовку… целое ведро и запихну тебя туда – отмокать! На всю ночь.

– Детка, не грозись, – сказала я устало. – Некрасиво так разговаривать со старшими.

– А то, что ты творишь, – красиво? Я тебя вообще не узнаю! Что хоть в узле?

– Все, что нужно. И пальто, и брюки, и рубашка, и свитер, и носки, и ботинки… Очень хорошего качества, кстати говоря. И вид неплохой, слегка только попорченный.

– То есть?

– То есть в крови и с дырками. От пуль.

Машина с визгом затормозила у обочины. Нас здорово тряхнуло, а меня так даже и шарахнуло бедовой головой о стекло – но Сашка, враз позабывший о былых обидах, не обратил на это внимания и с горящими глазами перегнулся ко мне через сиденье:

– Одежда с дырками от пуль?! Вот здорово!

На мой взгляд, в таком печальном факте, как наличие в мусорной куче простреленной и залитой кровью одежды, не было ничего «здоровского». Но этих современных мальчиков хлебом не корми – дай послушать про кровь и пули!

– А еще что?

– В кармане пальто я нашла бумажник. И не пустой! Фотография некоей особы, визитные карточки и деньги – триста рублей.

Я говорила это, положив к себе на колени потертый до рыжины кожаный бумажник с кнопочной защелкой и поочередно выдергивая из-под прозрачных кармашков небольшую фотографию черноглазой девушки с толстой косой, три сторублевые купюры и штук десять черно-белых визиток:

– «Поляков Глеб Владимирович, кандидат экономических наук, заместитель губернатора по строительству», – прочитала я на одной из карточек. На остальных было то же самое.

– Из чего естественным образом вытекает вывод: убитого звали Глебом Владимировичем Поляковым, – бодро сказал Сашка, снова поворачивая ключ в замке зажигания.

Я же размышляла, откинувшись на сиденье и закрыв глаза. Итак, если допустить, что убитый вместе с Ритой господин и есть Глеб Владимирович Поляков – а вероятность этого допущения достаточно высока, – то получается такая картина: убийца лишил жизни девушку, а затем несколько раз выстрелил в мужчину, как видно, справедливо опасаясь, что с соперником такого вида и комплекции в равном бою ему не справиться. Когда Поляков падает, сраженный тремя выстрелами в спину, преступник добивает жертву в лоб – именно это пулевое отверстие мы с Адой и видели… Затем он раздевает убитого до дезабилье. Зачем он это делает – понятно: хочет представить дело так, что Рита и Поляков были любовниками, тогда как на самом деле они таковыми не являлись. Да, но с какой целью? Очевидно, чтобы пустить следствие по ложному пути, натолкнуть, например, на мысль об убийстве из ревности… Затем он уносит одежду, чтобы еще больше все запутать и сделать так, чтобы убитый как можно дольше оставался неопознанным. Да. Картина этого преступления нам более или менее ясна. А вот дальше… Дальше начинаются сплошные загадки. Откуда в руках убийцы оказался трехмесячный младенец? Почему он подбросил его под дверь соседской квартиры?