– Повтори, что ты сказала? – грозно потребовал он тихим голосом.

Но Зуки была не менее рассержена. Злость делала ее безрассудной, пьянила ее.

– Я подумала, что Стейси будет недовольна, – повторила она.

– Стейси? – отозвался он так, словно это имя было ему незнакомо.

– Да, Стейси! Может, ты и не закомплексован, но лично мне любовь втроем…

– Втроем! Ты считаешь, что я способен на такое? – разбушевался Паскуале. Никогда еще Зуки не видела, чтобы он приходил в такую ярость, как сейчас. – Что я – извращенец?

– А я, значит, именно такая женщина? – с горячностью возразила Зуки. – Мне, значит, можно хладнокровно предлагать такое? Удивляюсь, что твой чертов адвокат не составил контракт, предусматривающий все твои условия. – Зуки встала. – Мне жаль, но ответ будет «нет». И я лучше пойду, пока мы не наговорили друг другу такого, о чем потом будем жалеть.

Паскуале вскочил. Лицо его стало непроницаемой маской.

– Хорошо, – сказал он, – я тебя провожу.

Это было совершенно неоправданно и, конечно, глупо, но она чувствовала себя страшно обиженной, что он с такой легкостью отпускает ее. Сердце Зуки сжалось при мысли, что он не попросил ее остаться. Для этого Паскуале был слишком горд.

– Не беспокойся…

– Я сказал, что провожу тебя, – с угрозой в голосе повторил он.

В молчании, которое с каждой секундой становилось все более тягостным, они пересекли холл, и подошли к лифту. Паскуале все время сверлил ее своим взглядом.

– До свидания, Паскуале, – дрожащим голосом произнесла Зуки. В этих словах была какая-то окончательность. Инстинкт подсказывал ей, что, как только она переступит порог лифта, Паскуале никогда больше к ней не подойдет.

– До свидания, Зуки, – тихо отозвался он.

Было что-то горькое и одновременно мучительно притягательное в том, как он это сказал. Зуки, разрываемая противоречивыми чувствами, понимая, что ей следует уйти и, пугаясь того момента, когда она это сделает, вдруг остановилась.

Он стоял неподвижно, словно тоже хотел продлить момент расставания. Оба были напряжены, даже воздух, казалось, звенел от напряжения. Зуки видела, как бьется жилка у Паскуале на виске, и не могла оторвать глаз от его лица.

Глядя на смягчившиеся черты, она увидела – или ей почудилось? – что в глазах его мелькнула нежность. Зуки поняла, что гибнет. И когда он скомандовал: «Поцелуй меня, Зуки! Всего один поцелуй!.. На прощание», она не смогла воспротивиться.

Всего один поцелуй, подумала она про себя. Паскуале обнял ее так крепко, как будто был намерен больше никогда не выпускать из своих объятий.

– Dio mio, – пробормотал он хриплым шепотом. Взяв в руки ее лицо, он посмотрел ей в глаза долгим взглядом, прежде чем опустить голову и прижаться к ее губам. Зуки сразу поняла, что значит этот поцелуй. Когда Паскуале, наконец, поднял голову, она увидела: на его губах играет легкая улыбка.

– Это было нечестно, – сказала она дрожащим голосом.

– Что нечестно?

– Что ты меня так поцеловал.

– Как именно? Так? – Он снова ее поцеловал. От этого поцелуя у нее перехватило дыхание, и вся она задрожала. – Так? – насмешливо спросил он.

– Да, – беспомощно призналась Зуки.

– При чем здесь нечестность? – спросил он, крепко прижимая ее к себе.

– Ты же обещал, – запротестовала она, уткнувшись ему в плечо и прислушиваясь к ровному биению его сердца.

– А я скрестил пальцы. И зачем давать обещание не бороться за то, за что стоит бороться? – Паскуале посмотрел на нее горящими глазами и продолжил: – Зуки, если не хочешь, так и скажи. Я ничего не вырываю силой.

Зуки знала, чего он хочет: уверений в том, что именно ей нужно это, что это ее собственное желание, и он не принудил ее.

– Ты знаешь, что я хочу тебя, черт бы тебя побрал, – сказала она дрожащим голосом и увидела, как торжествующе вспыхнули его глаза, когда он снова прильнул к ее губам. С этим поцелуем улетучились все сомнения Зуки.

Паскуале повел себя совсем не так, как она ожидала. Она думала, что его объятия станут все более настойчивыми, что их слияние будет коротким, но бесстрастным, только чтобы погасить в нем пожар желания, так долго бушевавший.

Но все было по-другому.

Несмотря на свою неопытность, она ощутила его сдержанность. Он продолжал целовать ее, будто не мог оторваться от ее губ, утопая в сладостном блаженстве. Поняв это, Зуки перестала анализировать и отдалась на волю чувств.

Она обняла Паскуале за шею и запустила пальцы в густую шевелюру.

Издав тихий стон, он еще крепче прижал Зуки к себе, и она почувствовала твердость его мужского естества.

Паскуале стал целовать ее нежную шею, и Зуки откинула голову, чтобы дать простор его поцелуям. Он поднял край футболки, и она почувствовала, как его рука медленно движется вверх, вызывая в ней мучительное желание еще до того, как он дотронулся до ее груди. Захватив пальцами один сосок, Паскуале начал его ласкать, и она почувствовала, что ноги у нее подгибаются.

Он оторвался от нее и хриплым голосом потребовал:

– Сейчас!

– Да, сейчас… – вся дрожа, ответила она. – Да, Паскуале, да… сейчас.

Он молча поднял ее на руки и понес в спальню. Занавески были задернуты, и в комнате царил полумрак. Положив Зуки на огромную кровать, он стянул с нее футболку и кинул ее на пол.

Горящими глазами, как зачарованный, он смотрел на ее грудь.

– Дорогая… – пробормотал он и, склонившись над нею, захватил ртом сосок.

Зуки отдалась нахлынувшим чувствам. Тело пронзали горячие токи. Груди набухли, и Паскуале освободил их из тонкого лифчика, лаская нежными движениями рук и губ.

Не спуская с нее глаз, он сбросил с себя майку, расстегнул джинсы и стянул трусы. Когда она увидела мощную мужскую плоть, то невольно почувствовала себя восхищенным наблюдателем. Она медленно облизнула нижнюю губу, намеренно провоцируя, ничего не говоря, но многое обещая.

Паскуале лег рядом, внимательно глядя ей в лицо. Он попеременно гладил то одну грудь, то другую, наблюдая за ее реакцией, медленно проводя рукой по ее коже, лаская внутреннюю часть бедер, что привело Зуки в неописуемое возбуждение. Наконец он сжалился над ней и просунул руку под трусики, во влажное и горячее…

– Скажи, как тебе нравится, что ты хочешь, чтобы я сделал, – прошептал он у самых ее губ. – Я дам тебе все, все, что пожелаешь, дорогая. Только скажи.

Она была настолько поглощена своими ощущениями от прикосновения его рук, что плохо понимала, о чем он ее спрашивает.

– Хочу тебя, – хрипло отозвалась Зуки. – Только тебя.

Ей показалось, что Паскуале несколько расслабился. Она с восторгом смотрела, с какой поспешностью он снял с нее трусики, и нисколько не была смущена тем, что, достав из ящичка маленький пакетик, он стал его распечатывать. Но, наблюдая за тем, как он защитил себя – и ее – от нежелательных последствий их близости, она с трудом подавила в себе отчетливое, но совершенно нелогичное чувство разочарования, которое в ней вызвало это действие.

Однако все было забыто, когда он, шепча ей на ухо что-то невразумительное, мощным движением вошел в нее.

И внезапно остановился, почувствовав, как она напряглась от пронзившей ее мимолетной боли и непроизвольно вцепилась ногтями ему в спину.

– Madre di Dio,[7] – прохрипел он странным шепотом.

Неужели догадался? – изумилась она. Конечно, догадался. Что же теперь будет? Такие мужчины, как Паскуале, не очень-то любят в своей постели девственниц. Что, если… он остановится?

Нет, он не сможет!

Не смог.

Забыв про боль, Зуки, ведомая каким-то неизведанным инстинктом, начала двигать бедрами, и Паскуале, судорожно вздохнув, поддался этому движению, сначала медленно, потом все быстрее и глубже – глубже и все более неистово. Каждый мощный толчок приближал ее к тому невыносимо восхитительному ощущению, в котором она не решалась себе признаться из боязни, что все окажется невероятным сном.