Я мягко отступил — так мягко, так беззвучно, что миссис Каллистер и не заметила. Я посмотрел на свои руки и медленно, медленно, чтобы не спугнуть добычу, поднял их на уровень ее плеч. Один решительный толчок — и мамаша Сюзи Каллистер с воплем скатится по ступенькам, во тьму подвала. Затем я захлопнул бы дверь, уже привычным движением повернул бы ключ и…
В этот самый миг стукнула входная дверь, и я услышал голос жены:
— Питер! Помоги мне вытащить покупки из машины. Я столько всего накупила, мне не справиться!
Я закрыл подвальную дверь и пошел встречать Анну. Миссис Каллистер как пришитая двинулась за мной. Нагруженная покупками Анна застыла на пороге.
— Знакомься, это миссис Каллистер. Она… э-э… почему-то решила, что ее дочка у нас. Увы, мне пока не удается убедить ее в обратном.
Миссис Каллистер что-то буркнула себе под нос и уже двинулась было мимо нас к двери, но вдруг остановилась как вкопанная. Слишком поздно! Я проследил ее взгляд — он упал на крошечный носовой платочек, валявшийся на столе в холле. Платочек Сюзи.
— Я так и знала! — Миссис Каллистер схватила платочек, и в глазах ее полыхнул яростный желтый огонь. — Я знала, что вы натворили! Вы превратились в одного из этих! Как Джим! — Взвизгнув, она кинулась вон из дома.
— Она определенно спятила, — обратился я к Анне. — Они тут все тронутые в этой безумной деревне. Ладно, ушла, и на том спасибо.
Анна промолчала, но посмотрела на меня как-то странно. И потом все утро не спускала с меня глаз, а днем спросила:
— Питер, не хочешь прилечь? Ляг, полежи, ты, по-моему, переутомился.
— Да, пожалуй, так и сделаю.
— Отдохни, милый. Ты сам на себя не похож, и… ты меня пугаешь.
Я поднялся в спальню и заперся. Спать? Ну нет! Растянувшись на постели, я принялся обдумывать обещание, данное там, во тьме подвала. Когда наступит ночь, я сдержу его.
Но время тянулось так медленно, так невыносимо медленно! Я лежал на постели и считал минуты, а ночь все не наступала. Я следил, как в комнате постепенно темнеет. Жена все возилась на первом этаже, все сновала туда-сюда, туда-сюда. Выжидая своего часа, я жадно прислушивался к легкому перестуку ее каблучков и к приглушенному бормотанию приемника на каминной полке. И почему она так упрямо не идет спать? Когда же она угомонится?
Когда она наконец поднялась наверх, я притворился, что сплю. Анна поставила на комод керосиновую лампу и прикрутила фитилек, чтобы не будить меня ярким светом. Я наблюдал, как она раздевается, но видел ее будто сквозь туман.
Ах, как она была хороша! Как прелестна! Знала ли она, что я слежу за ней? Лишь один раз Анна оглянулась на меня и мгновение стояла совершенно неподвижно: можно было подумать, что она все-таки заметила мой маневр — мой жадный взгляд из-под полуприкрытых век. Потом она погасила лампу и в темноте стала нащупывать постель, чтобы лечь поближе ко мне.
И она легла рядом со мной.
По ее дыханию я определил, что Анна лежит ко мне спиной. От ее тела исходило душистое тепло. С адским терпением я ждал, пока она не заснет покрепче. Наконец я убедился, что Анна спит.
Вот тогда-то я и схватил ее.
Она вскрикнула лишь один раз — когда мои руки сомкнулись на ее прелестной шее. Глаза Анны распахнулись, блеснув в темноте белками. Она непонимающе воззрилась на меня и прошептала мое имя, а я уже рвал на ней пижаму.
Вытащив Анну из постели, я подхватил ее на руки и поволок вон из спальни, оставив на полу жалкие клочья — все, что осталось от ее пижамы. Если я и поцеловал ее в губы, если и притиснул к себе в жадном порыве, то не из любви, нет, не из любви, потому что к тому моменту я уже смеялся — утробным, хриплым смехом, больше похожим на рычание; он рвался из самой глубины моего существа и даже отдаленно не напоминал человеческий голос.
— Они требуют тебя! — прорычал я.
Я понес ее вниз по темной лестнице в темный холл, и старый дом ожил: теперь его стены дрожали от воя, эхом отдававшегося под потолком, — воя, гнавшего меня к цели. Я понес ее дальше, вниз, вниз, вниз по скрипучей деревянной лестнице. В подвал.
И вдруг я услышал голоса и тяжелые шаги. Кто-то поднимался на крыльцо.
Я остановился и ощерился. Потом сгрузил свою обмякшую безвольную ношу прямо на пол, прокрался через гостиную, бочком подошел к окну, присел на корточки и снизу осторожно посмотрел, что происходит снаружи.
Вокруг дома собралась целая толпа, и каждый был вооружен чем только возможно — всем, что могло сойти за оружие. Толпу возглавляли мать девочки, которую я запер в подвале, и доктор Эверетт Дигби, знавший об этом доме больше, чем он утверждал.
Дигби заколотил в дверь кулаками и закричал:
— Откройте! Впустите нас немедленно!
Остальные подбирались все ближе. Я видел их лица — мрачные, угрюмые и бледные в неверном, скачущем свете фонарей.
— Откройте дверь, или мы ее выломаем!
Я скользнул прочь от окна. На секунду мне пришла в голову дикая мысль: распахнуть дверь и выйти к толпе, но зверь, зародившийся внутри меня, испугался. И все же… все же… возможно, у меня есть еще время дать им отпор. Если я успею спуститься в подвал…
Дрожа от страха, я отступил в холл. Там прямо на полу лежала моя жена — к счастью, она была без сознания и не ведала о моих намерениях. Обмякшее, безвольное нагое тело, такое белое на голом темном полу. В моем мозгу бился многоголосый вой, понукал, требовал, звал. Я склонился над Анной, чтобы вновь подхватить ее на руки и уволочь в подвал, но не успел.
Толпа навалилась на дверь, та с треском проломилась вовнутрь. Я присел на четвереньки и ощерился, из груди у меня рванулся низкий угрожающий рык, точь-в-точь как у загнанного хищника, которого к тому же отрывают от добычи. Я уставился на своих преследователей. Я отчетливо видел суровое лицо доктора Дигби, на котором читался мой приговор, и пылающее ненавистью — миссис Каллистер. Но это продолжалось лишь миг-другой, а потом сухо треснул винтовочный выстрел. Пуля ударила в дверь подвала — брызнули щепки. Я бросил Анну на пол, повернулся и обратился в бегство.
Виляя, петляя, как животное, уходящее от охотников, я промчался через кухню, распахнул дверь черного хода и кинулся вон из дома, во мрак. Ночная тьма поглотила меня.
Я пронесся через двор и ринулся в непроглядную темноту леса — в единственное возможное убежище. Лучи фонариков, лихорадочно шарившие вокруг, скользнули по моей спине, но преследователи меня не заметили.
Углубившись в лес, я упал на землю без сил и, приглушенно рыча, стал наблюдать, что будет дальше.
Жители деревни никогда не забудут эту ночь. Из местной больницы примчалась «скорая», люди в белых халатах на носилках вынесли из дома кого-то, кого я не разглядел, но отчаянно надеялся, что это Анна и что ее жизнь спасут. «Скорая» укатила. Преследователи с фонариками рыскали по всему дому и по окрестностям — это шла охота на меня, а я затаился в подлеске. Огоньки фонарей плясали в темноте, точно светляки. Ветер доносил до меня голоса преследователей — и разъяренные, и испуганные, а под брюхом у меня в земле отдавался тяжелый топот их ног. Порой они с треском и хрустом ломились через лес буквально в двух шагах от меня, но я вжимался в землю и замирал, и они меня не видели.
Я ждал. Ведь когда-нибудь им надоест и они прекратят охоту. Тогда я вернусь в дом.
Но я ошибся. Они отрезали мне все пути к отступлению: когда стало светать, над домом затанцевало пламя, заслонившее первые лучи утреннего солнца. Черный дым повалил в небо, и огонь принялся резво пожирать тот дом, где мы с Анной хотели провести медовый месяц, но не успели.
Я подобрался поближе — насколько смел, — проклиная жадные языки пламени и сумрачных охотников, неподвижно наблюдавших, как горит и рушится дом. Я проклял и грузовик, подъехавший к дому позже, когда от дома остались лишь обугленные черные развалины. Молча проклинал я рабочих, которые замешивали цемент, чтобы намертво запечатать люк цистерны в подвале.
