– Я уже сказал, на моих мальчиков не рассчитывайте, – настаивает Давид. – Республиканские соревнования уже на носу, я что, сумасшедший – послать своих рекордсменов на это самоубийство? Кого послать? Деметрадзе? Девдариани? Жемчужного?

– Послушайте! – встрепенулся Додо. – Сколько лет югославу? Сорок! А что, если не твоих мальчиков пустить в воду, а взрослого. Найти нашего сорокалетнего феномена… вроде Абашидзе, хотя бы его самого. Он буйвол, у него нет предела выносливости.

– Абашидзе сейчас пьет как буйвол!

– Это точно… А лодочник Махинджаури… забыл его имя… Рыжий гигант, – подсказывает Додо.

– Знаю, о ком говоришь. Был хорошим пловцом, но он не поплывет.

– Почему?

– Работает официантом на теплоходе «Советский Казахстан». Сейчас он в круизе в Австралии.

Додо продолжает проталкивать свою идею:

– А водолаз Заза?

Давид и этого кандидата отвергает:

– Встретил его на днях в поликлинике. Был бледный, дышал как рыба, выброшенная на берег. Страдает сердцем…

Додо не унимался:

– А Иосава?

Давид дает короткую характеристику:

– Пьет вместе с Абашидзе! – И добавляет: – Две винные бочки!

Прошел месяц безрезультатных поисков пловца.

Нестор Ашордия подошел к решению этой проблемы с другого конца. Когда приехал из Тбилиси спортивный начальник высокого ранга (не будем упоминать имени, обозначим его лишь буквой N), Нестор Ашордия встретил N на вокзале, усадил его в фаэтон (фаэтоны появились ныне на улицах Батуми для увеселительных прогулок туристов) и укатил с ним в ресторанчик при Ботаническом саде! В зарослях рододендрона состоялся сговор, разрешивший все сложности устроителей сверхмарафона Батуми – Поти. Они пожали друг другу руки. Нестор Ашордия расправил плечи, скинул груз забот. Устроил N со спутницей в гостиницу «Интурист» и с легкой душой стал дожидаться дня, когда был назначен старт заплыва.

…14 августа 1971 года – день, который я буду помнить всю жизнь, даже если мне посчастливится дожить до 2071 года и быть свидетелем величайших событий в жизни человечества: всеобщего мира на земле, искоренения зла, несправедливости, крушения колониальных систем, разрешения энергетического кризиса, переселения людей в искусственные города-спутники в космос, на дно океанов и морей.

Я ушел из дома Сумбата Соломоновича после скандала с летающей над городом Тбилиси курицей, подвешенной на воздушных шарах, пущенных мною с балкона в день Первого мая, когда демонстранты с веселым смехом смотрели, как в воздухе плыли гирлянды цветных шаров, связанных в узел на спине белой курицы. Все указывали на летящую птицу и все видели, как я готовлю к запуску новую гирлянду со следующей курицей. Сумбат Соломонович стоял в колонне учреждения, где он был липово оформлен как работник этого учреждения, получал зарплату и клал ее в карман директору. Он выходил на парады регулярно. Сейчас, всучив кому-то транспарант, который он держал в руках, Сумбат побежал к своему дому, с балкона которого взлетали в небо белые куры. Он с криком ворвался в дом, вырвал сотню шаров, купленных мною у цыганок, выпустил их в небо, ударил меня, но я не ответил ему ударом на удар. Войдя в комнату, я взял чемодан, сложил в него свою одежду, велел смотреть теще, что я беру. «Бриллиантов не уношу», – сказал я ей и поцеловал спящего сына, которому был год и два месяца. Он спал и улыбался во сне. Поцеловал свою Тамуну и ушел. «Я уезжаю в Батуми, если ты меня любишь, ты приедешь. Мы будем жить, будем честно работать и растить сына не в этом курином борделе» (я впервые позволил себе так выразиться).

Я вышел на улицу, поднял голову и увидел высоко в небе летящих кур, ветер относил шары далеко за пределы города. «Прощайте, куры!» Я смешался с праздничной толпой, пешком прошел к вокзалу и вечером уехал в Батуми.

Работая в батумском экскурсионном бюро, я узнал о подготовке к заплыву Батуми – Поти. Сказал мне об этом Додо Двали, мой давнишний друг детства. «Дурмишхан Думбадзе – это же мой дед!» Кто вспомнил его? Как хорошо, что в этом мире ничего не исчезает, рано или поздно признаются заслуги одиноких чудаков! Подковал ли он блоху, приделал ли колеса к самовару, прыгнул ли с колокольни, обвязавшись деревянными крыльями, сел ли на ядро и из пушки полетел к Луне, рисовал ли в духане на клеенке жирафов, которых никогда в жизни не видел, строил ли в городке Калуге космические ракеты, – всем этим чудакам, над которыми смеялись, считая глупостью то, что составляло смысл их жизни, со временем ставили памятники, их рисунки выставляли в музеях, по их чертежам запускали в воздух летательные аппараты, о них писали романы.

Я был рад, что наступил черед моего деда: его памяти посвящался сверхмарафонский заплыв…

– Но некому плыть! – сказал Додо Двали.

Через неделю я вошел в кабинет Нестора Ашордия, сказал, что я внук Дурмишхана Думбадзе, и изъявил желание участвовать в заплыве. Нестор долго разглядывал меня, долго молчал, потом сказал:

– То, что ты внук, это меня устраивает. Внук плывет по стопам деда! В этом что-то есть.

В тот же день я демонстрировал свое умение нырять, чем удивил Нестора, Луарсаба Лаперадзе, Давида Франгуляна и моего друга Додо Двали, сидевших в лодке. Я предложил плыть до Махинджаури, но Нестор отказался:

– Достаточно, ты подходишь.

Франгулян занялся моим тренажем.

Два месяца я бегал кросс. За мной всюду следовал Франгулян, он увлекся мною, поверил в мои силы. Я делал заплывы. Франгулян завязывал мне руки, и я плыл только с помощью ног. Франгулян завязывал мне руки и ноги, собрав их за спиной, и я держался на воде. Франгулян садился мне на плечи, и я бегал по камням, укрепляя икры ног. Я растягивал резиновый жгут, имитируя греблю, я укреплял связки, делая суставы подвижными. Франгулян учил меня специальным дыхательным упражнениям йогов. Я стал выносливым.

Нестор Ашордия, видя мои тренировки, сказал: «Не убивайся, не понадобится все это, и так доплывешь».

Приехали N и двое судей-регистраторов. Нестор встретил их на фаэтоне и увез в Ботанический сад…

Вернувшись навеселе, они стояли и разглядывали меня. Я поневоле выпятил грудь – хотел произвести впечатление. «Отличный боевой петух», – сказал N. Я не учуял иронии и рассмеялся. Вспомнил видение на дне Тбилисского моря. «Жирный кастрированный петух», – сказал тогда Дурмишхан. Я был польщен словами N (надо его как-то назвать, хотя бы Теофил, имя это близко по созвучию с действительным именем), но буквально через час я был озадачен, расстроен и возмущен, когда мне и Давиду Франгуляну было сказано, что заплыв будет происходить следующим образом. Торжественную часть я плыву. Где-то около Махинджаури или Зеленого Мыса я влезаю в лодку, лодка в сопровождении катера пристает к берегу. Там в деревне Бобоквети в доме Нестора всех ждет накрытый стол (при этих словах Нестор жестом радушного хозяина дает понять, что застолье должно всем понравиться). Ночь и утро мы проводим в Бобоквети, а днем на катере подъезжаем к Поти, там меня выбрасывают в воду, я плыву и триумфально вплываю в Поти.

– Но это же обман! – говорю я.

Нестор оглядывает присутствующих, ухмыляется:

– Ты серьезно думаешь, что проплывешь шестьдесят километров? Посмотри на себя! Ты же пойдешь ко дну, не пройдя и трети дистанции! В мире сегодня разве что двух-трех человек можно найти… тех, кто способен проплыть шестьдесят километров! И эти двое-трое годами готовятся к таким подвигам. А ты помахал руками, поплавал туда-обратно вдоль пляжа и думаешь: оп-ля, ты марафонец, заплыв до Поти у тебя в кармане…

Давид Франгулян прервал монолог Нестора:

– Я первый, кто с недоверием отнесся к сверхмарафону! Но сейчас уверен, что он готов к борьбе… Он может хотя бы попытаться…

Нестор отмахнулся от Франгуляна:

– Мне не дохлое тело надо привезти в Поти, а пловца, который победно финиширует. Этого требует от меня республиканский спорткомитет. И слава богу, эти люди, – Нестор указал на Теофила и двух судей-регистраторов, – поняли, что мой вариант единственно реальный!