Кулаков вышел, снова обдав меня мимолетным ледяным взглядом. «Ну все! Решил, что я на него жаловаться прибежал», — некстати вспомнил я недавнюю стычку с Кулаковым по поводу одного нашего молодого автора.
И началось чтение очерка. Георгиев шумно дышал, кряхтел, отдувался, крутился в кресле, чесал затылок, беспрестанно вертел в руке карандаш.
Наконец дошел до самого опасного, по моему мнению, места. Приведу его полностью, не такое оно, кстати, и большое.
Говорит Илья Яковлевич Шумаков:
«...Бобы, кажется, перехвалили. Мороки с ними много, а толку мало. Нынче был случай, ну прямо анекдот. Приехал я как-то в бригаду, смотрю, недалеко от фермы посевы бобов до того заросли лебедой, что их и. не видно. Говорю бригадиру: страви хоть скоту эти 12 гектаров, если не сумел вовремя обработать. Приезжаю через несколько дней и не могу узнать поле: стоят бобы чистенькие, правда слегка помятые, а в междурядьях ни травинки. «Молодцы, говорю, давно бы так-то». А бригадир смеется: «Это овцам спасибо, они пропололи...»
И что, слушай, за растение? В зеленом виде ни одно животное не ест. Надо молоть на муку и подмешивать к силосу либо к фуражу. А это денег стоит. Да сколько затрат на выращивание! Нет, брат, не тот конь. Горох, пожалуй, лучше приживется».
Я сидел, затаив дыхание.
А Георгиев, кряхтя и крутясь в кресле, прочитал это место три раза подряд, Так ничего и не сказав, стал читать дальше. А там уже и немного осталось.
Прочитал. Отложил очерк, задумался.
— Куда хочешь эту статью дать?
— В альманах «Алтай». В последний номер за год.
— Ну что сказать, — откинулся в кресле. — Все здесь верно. Прошибли мы с этими бобами. И ученые наши хороши. Считали, считали — и просчитались.
— Значит, очерк можно печатать?
— А куда против правды денешься? Не мы — так другие напечатают. Еще хуже, — и подает мне очерк. — Давай!
— Александр Васильевич, еще одна просьба. Завизируйте, пожалуйста. Без вашей визы очерк не пропустят.
— Лито?
— И лито, и издательство, и сектор печати.
— Да, это у нас — пожалуйста! — и написал на оборотной стороне последней страницы: «Печатать без исправлений и сокращений. А. Георгиев»...
Летел я из крайкома, как будто несло меня суховеем.
И дальше все пошло молниеносно, словно только и ждали решения Георгиева, хотя о нем никто еще и не подозревал.
Утром звонит мне директор издательства Лавренов:
— Лев Израилевич, в одиннадцать нам с вами велено быть у зав. сектором печати крайкома.
— По какому вопросу?
— Не говорят. Чувствую, вляпались мы с вами в неприятное дело.
— Ничего, Геннадий Викторович, бог не выдаст, свинья не съест.
В половине одиннадцатого зашел за Лавреновым.
— Лев Израилевич, у вас такой вид, словно на праздник собрались. А я всю ночь плохо спал. Вот чую, чую...
Неважное у тебя чутье, товарищ директор издательства!
В отделе печати — сбор дружины. Нет только никого из цензуры. Ладно, ладно, голубчики, мне-то все понятно. Вы свое гнусное дело сделали, кого надо насторожили — и в сторонку. Мол, и я не я и свинья, точнее овца, не моя.
Ну, посмотрим, посмотрим!
Зав. сектором печати открывает... Что? Совещание? Собрание? Избиение? Не знаю, как уж и назвать.
— Лев Израилевич! Когда я пришел в «Молодежь Алтая», вы были моим первым учителем! — маленький, стремительный, он живо жестикулирует, голос полон пафоса. — И хорошим учителем, Именно вы говорили мне, что в статье все должно отражать правду жизни. А что же получается теперь?
Он бросил, можно даже сказать, швырнул на стол очерк «В сушь».
— Сомнительный автор, клеветническая статья. И ваша собственноручная подпись в качестве главного редактора альманаха. Как же прикажете это понимать, Лев Израилевич?
— А так, что я от своей подписи не отрекаюсь, автора считаю очень перспективным и честным литератором. А его очерк «В сушь» талантливым и правдивым.
Как говорится в таких случаях, шум в зале. Ну, хоть и не в зале, но в достаточно большой комнате.
— Значит, вы так определяете статью, порочащую бобы? — Я нажимаю на слово «очерк», он — на «статью». — А знаете ли вы...
— Политическая культура?
— Не только. Это наш алтайский вклад...
— А я консультировался по сему поводу со знающим агрономом.
— Какие еще тут могут быть агрономы, какие агрономы?.. Словом, есть мнение...
— Погодите, не торопитесь! Вас даже не интересует его фамилия?
Зав. сектором сморщился, как от кислого яблока дички:
— Да не о том вы, не о том, Лев Израилевич!
Я вынул очерк из внутреннего кармана пиджака, аккуратно, не спеша, расправил и положил последней страницей на стол.
— Хоть это прочитайте.
Он прочитал... В выразительных глазах явственно заметался испуг.
— Все! — пришлепнул миниатюрной ладошкой по столу. — Собрание закончено! Альманах с очерком можно печатать. Поторопитесь, Геннадий Викторович, ноябрь кончается, а это ведь последний номер года.
— Но вы же сами приказали: снять альманах с работы, — Лавренов чутко уловил ситуацию. — А куда же теперь я дену брошюры о героях страды, которые вы дали взамен?
— Слышали, что я сказал? — зав. сектором сурово супил густые черные брови. — Альманах печатать!.. Все, все, все! Можно расходиться.
По дороге домой (мы снова шли вместе пешком) Лавренов без конца принимался хохотать. Вытрет глаза и снова хохочет.
— Ну, вы это здорово! Ха-ха-ха! Ну, додумались!
Мне тоже было весело...
Альманах вышел в свет в неслыханно короткий срок.
Хотел бы я посмотреть в лицо невидимкам, которые затеяли эту каверзу.
...И вот наконец поставил я последнюю точку в своем довольно объемном романе «Звезды чужой стороны».
Конечно, подержать его немного дома в ящике письменного стола, чтобы хорошенько отлежался. Потом, придираясь к каждому слову, прочитать снова, выудить последние «ашипки» и «апичатки» и — с богом! — в издательство. Но одновременно второй экземпляр романа отправить в журнал «Сибирские огни». Это всегда честь автору, если книга, до выхода в свет отдельным изданием, будет напечатана еще и в журнале.
Упаковываю и отношу на почту.
Представьте себе, «Звезды чужой стороны» в «Сибирских огнях» показались. Понравился роман главному редактору, членам редколлегии. Прислали мне телеграмму: «Ваш роман будем печатать в продолжениях, начиная с девятого номера».
Я вне себя от счастья. Но где-то внутри шевелится крошечный червячок сомнения. Не может быть, чтобы все прошло так гладко. Потеряют рукопись. Раздумают печатать. Мой роман перекроется другим, более интересным. Наконец, каверзы лито...
Но вот присылают договор. Червячок сомнения сморщивается до размеров микроба. Приходит девятый номер «Сибирских огней». «Лев Квин. Звезды чужой стороны. Роман». А в конце: «Продолжение в следующем номере».
Все! Исчез и микроб, И никакое лито уже помешать не в состоянии!
Эх, надо было тогда мне, дураку, три раза сплюнуть через левое плечо. Или, по крайней мере, постучать согнутым пальцем по дереву...
Получаю десятый номер «Сибирских огней». И опять: «Продолжение следует».
Ну что еще надо? Полный порядок!..
И вдруг... Рано-рано утром короткие прерывистые звонки телефона. Междугородная. Новосибирск.
У телефона редактор моего романа Нина Владимировна Малюкова:
— Доброе утро, Лев Израилевич.
Доброе? Так рано с добрыми вестями к писателям не стучатся,
— Понимаете... Тут одна штука... Придется исправлять, причем по-быстрому... Одиннадцатый номер уже в производстве, ждать нет времени. Одним словом, приезжайте. Вы как раз успеваете на утреннюю электричку и в обед будете у нас.
Понимать еще не понимаю, но уже догадываюсь. Червячок-то, оказывается, жив!
— Да вы хоть намекните, Нина Владимировна,
— Понимаете... Нет, по телефону неудобно. Не телефонный это разговор.
