Разумеется, печатание «Дело Роджерса» оборвали на самом взлете, невзирая на традиционную концовку, завершавшую предыдущий отрывок в газете: «Продолжение следует». Полковнику Лазаку со стороны командования влепили очередной строгий выговор, а по партийной линии готовилось собрание, на котором с участием высокого начальства должны были рассмотреть вопрос «О потере бдительности в партийной организации редакции». Как видите, роковую формулировку насчет врагов народа несколько приглушили.
О читателях, само собой, никто не подумал. А они, ничего не ведавшие о нехорошем поведении автора понравившегося им произведения, сначала дней пять-шесть терпеливо ждали продолжения, а потом стали бомбить редакцию негодующими письмами. Когда и это не помогло, прибегли к самому сильному средству и начали, как говорится, группами и в одиночку отказываться от подписки на газету.
А когда такие письма стали ежедневно поступать пачками, редактор снова собрал мудрецов. И снова получилось так, что на этом собрании оказался и я. Не потому, что числился среди мудрецов, а потому, что считал себя хоть и без вины, но все-таки виноватым за разразившийся скандал и хотел как-то оправдаться перед пригревшим меня коллективом. Мол, поверьте, не нарочно я, сам ничего не знал. Вот честное слово... Ну и так далее.
Но произошло нечто совершенно неожиданное.
— Что будем делать? — спросил улыбающийся Лазак. Он всегда улыбался в самых, казалось бы, неподходящих ситуациях. Лишь в редких случаях, когда взрывался, то демонстрировал умение и поорать, и поругаться, как заправский ротный старшина. Правда, такие приступы продолжались у него недолго.
Мудрецы молча насупились, уткнув глаза в стол.
— Не знаете? А вот что!
Лазак взял со стола клише, предварявшее каждый отрывок злосчастной повести Овалова. На глазах у всех без особых натуг отломил фамилию автора, вызвал из приемной ожидавшего там австрийца-выпускающего, передал ему «отредактированное» клише,
— Итак, Нойгебауэр, с сегодняшнего дня «Дело Роджерса» снова ставите в номер. Ежедневно. А в воскресенье — два подвала, как вначале, когда запускали в печать. Ферштанден?
— Яволь, герр оберст! — пристукнул каблуками выпускающий.
А когда он, округлив глаза, умчался вниз в типографию, унося с собой клише, Лазак сказал, обращаясь к мудрецам, которые с раскрытыми ртами выглядели удивительно похожими друг на друга:
— В Австрии десять миллионов жителей, а у нас читателей теперь всего сорок тысяч. Я лично не намерен больше терять ни одного из-за какого-то глупого недоразумения.
Мудрецы так и остались сидеть с раскрытыми ртами.
Майор Пронин, таким образом, продолжил свое победное шествие по австрийской стране, доведя борьбу с коварным английским разведчиком Роджерсом до победной точки.
И самое любопытное, что опекуны газеты в Вене и в Москве как в рот воды набрали. Вроде ничего и не заметили. Дырка, которую Лазак мысленно заранее провертел в своем кителе для очередного выговора, так и осталась пустовать.
Теперь, пожалуй, настало самое время сказать несколько слов об авторе приключений и историй майора Пронина Льве Сергеевиче Овалове.
Родился он в 1905 году. А майора Пронина родил лет двадцать пять спустя, будучи не только по литературным меркам весьма молодым человеком. И быстро вошел в литературу. Напечатался в московских журналах, издал несколько отдельных книг. А в 1941 году — самый большой успех: его повесть «Голубой ангел» стал печатать популярнейший в Советском Союзе еженедельный журнал «Огонек».
И вдруг сразу же после начала войны этот неожиданный арест, да еще по наиболее тяжкому обвинению — в антисоветизме! И пятнадцать лет пребывания в местах, весьма отдаленных от Москвы, родного города писателя.
Почему это произошло — не может толком объяснить никто, в том числе и сам Овалов.
Что в тяжком обвинении нет ни грана правды, доказывает хотя бы то обстоятельство, что сразу же после XX съезда КПСС, в 1956 году Лев Овалов был реабилитирован и освобожден. Свободно вернулся в родную Москву, где успешно продолжил писательскую деятельность, в том числе и развивая образ майора Пронина (роман «Медная пуговица», повесть «Букет алых роз»). Он и сейчас, в девяносто с лишним лет, активен и деятелен в литературе, почти как в бурные молодые годы.
Так что же все-таки произошло?
Предлагаю свою версию случившегося.
Незадолго до войны у Сталина сложились весьма неплохие отношения с руководством гитлеровского рейха. Старый лис намеревался перехитрить более молодого. И повесть «Голубой ангел» в «Огоньке», где противником советского контрразведчика выступал сотрудник английской «Интеллиджент сервис» майор Роджерс, в этом смысле играла на руку Сталину, доказывая, что своим главным врагом советские люди, в том числе и литераторы, считают вовсе не фашистскую Германию, а империалистическую Англию.
Но вот молодой лис перехитрил старого и неожиданно начал войну. Черчилль тут же предложил Сталину военное сотрудничество против общего врага. Фронты переместились. И в этих обстоятельствах англичанин Роджерс больше не мог пригодиться, наоборот, только мешал, путая карты, и немедленно, хоть на полуслове, вон его из «Огонька». А заодно и примерно наказать того, кто подбросил такую зловредную идею: англичане — наши враги.
Да не враги они вовсе, а союзники, друзья!
А кто считает иначе — на пятнадцать лет в каталажку.
Хорошо еще, что не расстреляли.
Не исключено также, что подтолкнул соответствующие органы к репрессивному шагу еще и хорошо продуманный донос кого-нибудь из коллег Овалова, завидовавшего его бурному взлету. Много ли тогда надо было!
Время шло. Я с семьей вернулся из-за границы, служил в Белоруссии, в бронетанковых войсках маршала Катукова.
А потом, в связи с целинной эпопеей, уже в качестве вольного гражданского лица поехал с женой и двумя детьми на Алтай. К тому времени я уже всерьез начал писать, а молодежная тематика всегда влекла меня к себе романтикой приключений. Вышло несколько первых моих книг в Москве, Новосибирске, Барнауле...
В 1957 году меня приняли в члены Союза писателей СССР.
И вот примерно в это время или чуть позже произошла первая моя личная встреча со Львом Сергеевичем Оваловым.
Случилось это элементарно просто, Будучи в командировке в Москве, я изрядно намотался за день. К вечеру сильно захотелось есть. Забежал в ресторан при Центральном Доме литераторов. А там за столиком . знакомые писатели-москвичи представили мне своего пожилого уже собеседника:
— Лев Сергеевич Овалов.
— О-о, автор майора Пронина! — невольно вырвалось у меня.
— Как и ряда других книг, — с некоторой обидой, как мне показалось, добавил Лев Сергеевич.
И тогда я рассказал ему и всем другим сотрапезникам историю венских похождений майора Пронина.
— Значит, пока ты зекствовал, тебя печатали в советских изданиях за границей, — расхохотался один из москвичей. — Вот это, я понимаю, устроился!
— Погоди-погоди! — поднял палец другой. — Сидел ты или не сидел, за напечатанное полагается гонорар.
— Что было бы сейчас в моем положении весьма кстати, — ухватился за эту практическую мысль Лев Сергеевич. — Когда это произошло, вы сказали? И как назывался цикл рассказов в газете?
Он записал в блокнот все подробности.
— Завтра же двину в юридическую консультацию Союза писателей.
А я на другой день уже уезжал из Москвы.
В следующий раз случай свел нас через несколько лет на каком-то писательском совещании или съезде.
— Ну как, Лев Сергеевич? Получилось у вас тогда что-нибудь с гонораром? Права-то у вас были.
— А! — он махнул рукой. — Вот и юрист подтвердил: ваше право! Но они замотали меня. Я газеты даже не увидел. Подшивки этих газет, правда, с большими пропусками, вроде бы есть в отделе спецхранения Ленинки. Однако меня туда и близко не подпустили. Нужен, оказывается, специальный пропуск не поймешь от кого. Гоняли меня, как зайца, по разным инстанциям, а потом еще и намекнули, что судиться из-за гонорара с армией, к тому же через столько лет, дело почти безнадежное. А у меня к тому времени вышла большая книга, готовилась к выпуску другая, в деньгах я уже не нуждался так, как прежде. Ну и отставил это дело. Может, и зря. Но нервы дороже. Лет мне уже немало, а беготня по чиновникам здоровья не прибавит. Так что спасибо за сочувствие. Вот если бы вы мне номерок той газеты раздобыли для коллекции, я был бы вам несказанно благодарен. А гонорар... Ей же богу, потерял я за свою жизнь намного больше! Так что как-нибудь перебьюсь...
