Спустился с фонарем в пустой погреб — просторный, аккуратно отделанный строгаными досками, но непроглядно темный: окон здесь не было.

И уже на обратном пути, подымаясь по лестнице, споткнулся и упал, почувствовав сильную боль в левой ноге. И тут же перед самым носом узрел в тыльной стороне вывернувшейся ступеньки небольшой чемоданчик. И сделано все так аккуратно, так прочно. Видно, когда комендатура выезжала и выкатывала по ступенькам лестницы свои здоровенные бочки, что-то надломилось в конструкции. Она ведь на такую тяжесть не рассчитана.

Крикнул Магду. Она прибежала из флигелька. Охая и причитая, зарыдала, увидев беспомощного мужа, распластанного на лестнице, по всей видимости, со сломанной ногой.

Но слезы ее моментально высохли, когда Пишта, попросив жену принести ящик с инструментами, поддел крышку чемоданчика и та, крякнув, отлетела, обнажив содержимое.

— Вы не представляете себе, господин старший лейтенант, что там было! — рассказывала чуть позднее Магда, затащив меня к себе пообедать и отведать домашнего вина, присланного родичами из деревни. — Я такого богатства не то чтобы в жизни, в кино не видела. И так растерялась...

— Так растерялась, — поддел ее Пишта, — что стала меня уговаривать сейчас же бежать за такси и мотать из Будапешта в наше село в Словакию. Даже про мою сломанную ногу забыла.

— С ногой твоей ничего бы больше не случилось. Я ее перебинтовала шестью бинтами, вниз подложила кусок фанеры... А вот их сиятельство налетел бы, как черный ворон, — и тогда прощай наш клад!

— Их сиятельства уже чуть ли не три года, как след простыл. И боялась ты вовсе не его, а полиции.

— Ну как не бояться, как не бояться, господин старший лейтенант! Примчатся на своем броневике, отберут все. Да еще и посадят, скажут, утаили половину.

— Вот она, сознательная венгерская коммунистка! — все посмеивался Пишта. — А ведь уже три месяца, как в партию вступила. А запахло большими деньгами — и вся сознательность побоку...

Словом, спорили они тогда весь вечер и всю ночь, и до сих пор еще не унялись отголоски того великого спора. А под утро Пишта пригрозил разводом плачущей Магде и одержал решающую победу. Позвонил одновременно и в полицию и в скорую помощь — ногу ломило все сильнее и сильнее.

Полиция примчалась первой, прихватив с собой специалиста-ювелира. Полдня переписывали содержимое чемоданчика. А еще два дня спустя вызвали совсем уж было отчаявшуюся Магду и, согласно закону, отвалили ей, как представителю лица, обнаружившего клад и находящегося в данное время на излечении в больнице, треть находки, причем дали возможность выбрать: все в денежной стоимости или же часть предметами из клада по оценке специалиста.

— Итак, мы теперь самые богатые люди в округе, — улыбаясь, заключил Пишта.

— Ох! — тяжко вздохнула Магда. — Столько забот, столько волнений

Но глаза ее сияли.

Теперь, по ее настоянию, оба они несли неусыпную вахту по охране неожиданно свалившегося на их головы богатства. Ночь караулил Пишта со своим тяжелым костылем, ночь — Магда, вооруженная самым большим и острым ножом из бывшей графской кухни.

— Ох, как бы графенок не нагрянул! — все вздыхала Магда. — Прослышит — нагрянет непременно. Недаром ведь он тут все кругами кружил. Помните, господин старший лейтенант?

— Да не нагрянет, — посмеивался Пишта. — За тридевять земель отсюда твой сиятельный граф. Да и, как говорится, что с возу упало, то пропало!

Пишта всегда был силен житейской логикой.

А вот Магда, как и всякая женщина, больше доверяла интуиции.

Об этом я узнал много позже, уже после событий октября 1956 года, когда наряду с патриотами, которых больше всего заботило будущее Венгрии, основательно скомпрометированное жестокими властолюбивыми правителями, улицы Будапешта наводнились бесчинствующими толпами вооруженных профессиональных уголовников и закоренелых фашистов, с тонким лисьим расчетом выпущенных из тюрем еще окончательно не снявшими с себя маски врагами народной власти, которые угнездились на самых верхах.

В ненастный октябрьский вечер к дому четыре по улице Королевы Вильгельмины прикатила легковая машина с затемненными окнами и номерными знаками соседней Австрии, начинающимися на букву «W». Из машины вывалило пятеро вооруженных автоматами и одетых в похожие на униформу одинаковые черные кожаные куртки молодчиков, во главе с рослым, молодым еще человеком, в котором некоторые обитатели соседнего многоэтажного дома безошибочно признали взматеревшего сынка бывшего владельца графского особняка.

Приехавшие без труда распахнули запертый на хилый ключ въезд и уверенно, отбивая шаг сапогами по брусчатке, двинулись гуськом внутрь двора, прямиком ко входу в подвал.

Рослый молодой человек прикладом сбил жиденький замок и, подсвечивая себе мощным ручным фонарем, торопливо спустился по ступенькам.

Через минуту он выскочил обратно, разъяренный, как дикий кабан, слегка задетый пулей неумелого стрелка, и заорал, обращаясь неизвестно к кому:

— Где дворник дома? Где Пишта?

В ответ на это стали спешно закрываться распахнувшиеся было окна в соседнем доме.

— Где Пишта, я спрашиваю! — и дал автоматную очередь по окнам.

Посыпались, зазвенев, осколки разбитых стекол.

— Молчите? Ну и черт с вами!.. За мной, я знаю, Где он, — обратился человек к своим соратникам и двинулся к флигелю. — Эй, Пишта! — заколотил ногой по запертым дверям. — Выходи сейчас же, хуже будет! Ну!

Дверь приоткрылась.

— Вы ищете Пишту Кренчика? — робко осведомился чей-то голос.

— Где он, дьявол подери!

— Да они все уже месяца два как выехали из Будапешта.

— Уехали? Куда?

— Не знаю. Говорят, вроде в Словакию, к себе на родину.

— А ты кто?

— Новый дворник. Иожеф Ладик, с вашего позволения.

— А, дьявол! — и он опять дал волю обуревавшим его чувствам, пальнув по окнам флигеля из автомата. — К дьяволу, к дьяволу, все к дьяволу!.. Ну погодите же, вы у меня еще попляшете! Все! Все!.. Айда в штаб, ребята!

Группа так же гуськом, под водительством молодого человека, двинулась обратно к машине.

Короткое дзыканье стартера, и автомобиль, блеснув фарами, рванул в ночь.

Напуганные жители тряслись сутки, другие, третьи. Никто больше не приезжал. На улице Королевы Вильгельмины установилась тревожная тишина.

Нечеткие отзвуки боев звучали еще некоторое время далеко в стороне, на улице Юлеи, но и они вскоре умолкли...

Теперь, когда со времени октябрьских событий 1956 года прошло сорок лет, можно почти уверенно утверждать, что бывший молодой граф, которому должно подкатить под семьдесят, никогда больше не появится в особняке по улице Королевы Вильгельмины. Разумеется, вовсе не исключено, что кто-нибудь, молодой или старый, из какой-нибудь соседней с Венгрией страны или даже из-за океана возникнет с соответствующими документами в территориальном комитете Будапешта и предъявит наследственные претензии на владение графов Зай. Будет разбирательство, и вполне возможно, что по нынешним законам особняк перейдет к новому хозяину.

Но только я почему-то уверен, что их бывшее сиятельство молодой, а теперь уже семидесятилетний граф этим новым владельцем роскошного здания на улице Королевы Вильгельмины уж никак не будет. Сколько всяких проходимцев, авантюристов, уголовников, фашистов и прочей нечисти было уничтожено в жарких уличных боях конца 1956 года. Так неужели же именно его пощадила судьба! Ну а если, вопреки всякой логике жизни, он бы все-таки уцелел, то уж наверняка дал на какой-нибудь пакостный манер скандально и шумно знать о себе.

Но нет — все тихо. Друзья из Будапешта, с которыми я переписываюсь, сообщают мне, что никто из Заев пока на горизонте не возникал.

Пока...