Никто больше не был хозяином в своем доме, ведь Око могло заглядывать куда угодно и изучать прошлое любого человека. Устройство не могло читать мысли и интерпретировать образы, оно могло только смотреть и слушать. В итоге последней крепостью личной жизни остался человеческий разум. И крепость эту защищали до последнего. Никаких сывороток правды, никакого гипноанализа, никаких допросов третьей степени, никаких наводящих вопросов.

Если суд, изучив прошлое, сумеет доказать преднамеренность, тогда все в порядке.

Если же нет, Сэм Клэй выйдет сухим из воды. Внешне все выглядело так, что Эндрю Вандерман во время ссоры ударил Клэя по лицу обжигающим бичом из кожи ската. Каждый, встречавшийся с португальским корабликом[62], согласится что в данной ситуации Клэй имел основание сослаться на временную невменяемость и необоснованную провокацию, упомянуть о праве на самооборону — и быть оправданным. Члены секты Аляскинских Бичевателей, изготовлявшие бичи из скатов для своих церемоний, легко переносили эту боль и даже любили ее, потому что принимали перед ритуалом таблетки, от которых боль превращалась в удовольствие. Сэм Клэй, не принимавший такой таблетки, предпринял вполне понятные защитные действия — возможно, излишне резкие, но логичные и оправданные.

Никто, кроме самого Сэма Клэя, не знал, что он давно собирался убить Эндрю Вандермана.

Экран замерцал и потемнел.

— Ну и ну! — рассмеялся инженер. — Запертый в шкаф в возрасте четырех лет. Что бы только не вывел из этого кто-нибудь из прежних психиатров! А может, это были волхвы? Или сатаниты? Забыл… Во всяком случае они толковали сны.

— Ты все перепутал. Это были…

— Астрологи! Нет, и не они. Я имел в виду тех, что занимались символами. Крутили молитвенные мельницы и твердили: «Лотос это лотос это лотос», верно? Чтобы освободить подсознание.

— Тебя интересуют древние психиатрические методы? Это типично для дилетанта.

— Ну, может, в них и было рациональное зерно. Взять, например, хинин или экстракт наперстянки. Племена Большой Амазонии использовали их задолго до того, как они были открыты наукой. Но зачем им был глаз нетопыря или жабья лапа? Чтобы произвести впечатление на пациента?

— Нет, чтобы самим в это поверить, — объяснил социопсихолог. — В те времена изучение психических аберраций влекло за собой потенциальные психозы, поэтому, естественно возникало множество ненужных суеверий. Медики, леча пациентов, одновременно пытались и сами сохранить психическое равновесие. Но сейчас это наука, а не религия. Мы установили допустимый уровень индивидуальных психических отклонений у самих психиатров, благодаря чему имеем больше шансов добраться до истинных ценностей. Однако пора и за работу. Попытайся ультрафиолетом. Хотя нет, уже не надо… кто-то выпускает его из шкафа. К дьяволу все это, пожалуй, мы и так зашли слишком далеко. Даже если он в возрасте трех месяцев до смерти испугался грома, на это можно наплевать. Просмотри все в хронологическом порядке. Выведи на экран… так, посмотрим.

События с участием следующих лиц: мистера Вандермана, миссис Вандерман, Джозефины Уэллс… и следующие места: контора, апартамент Вандермана, квартира самого Клэя…

— Готово.

— Потом проверим все еще раз, учитывая осложняющие факторы. Сейчас у нас беглый просмотр. Сначала приговор, потом улики, — с улыбкой добавил он. — Нам нужен лишь мотив…

— А что ты скажешь об этом?

Сэм Клэй разговаривал с какой-то девушкой в апартаменте класса В-2.

— Извини, Сэм. Это просто… ну, такое бывает.

— Да-а. Видимо, у Вандермана есть что-то такое, чего нет у меня. Забавно. Я все время думал, что ты влюблена в меня.

— Я и была… одно время.

— Ладно, забудем об этом. Нет, я не сержусь на тебя, Би. И даже желаю тебе счастья. Но ты была здорово уверена в моей реакции.

— Мне так жаль…

— Только не забывай, что я всегда позволял тебе решать. Всегда.

А про себя — этого экран показать не мог — он подумал: «Позволял? Я этого хотел. Насколько легче было оставлять решения ей. Да, характер у нее властный, а я, пожалуй, полная ее противоположность. Вот и еще раз все закончилось. Всегда одно и то же. Всегда кто-нибудь стоял надо мной, и я всегда чувствовал, что так или иначе должен подчиняться. Вандерман… эта его самоуверенность и дерзость… Он кого-то мне напоминает. Я был заперт в каком-то темном месте и чуть не задохнулся… Забыл. Кто же это… Отец? Нет, не помню. Но такой уж была моя жизнь. Отец вечно шпынял меня, а я мечтал, что однажды смогу делать все, что захочу… Но это так и не сбылось. Теперь уже слишком поздно, он давно мертв.

Он всегда был уверен, что я ему поддамся. Если бы я хоть раз взбунтовался…

Каждый раз кто-то запихивает меня куда-то и закрывает двери. И я ничем не могу себя проявить, не могу показать на что способен. Показать себе, Би, отцу, всему миру. Если бы я только мог… я хотел бы втолкнуть Вандермана в какое-нибудь темное место и захлопнуть дверь. Темное помещение, похожее на гроб. Приятно было бы сделать ему такой сюрприз… Неплохо бы убить Эндрю Вандермана».

— Ну, вот и начало мотива, — заметил социолог. — Правда, многие переживают разочарование в любви, но не совершают из-за этого убийства. Поехали дальше…

— По-моему, эта Би привлекала его потому, что он хотел, чтобы кто-то им управлял, — сказал инженер. — Он уже давно сдался.

— Да, пассивное сопротивление.

Проволочные катушки аппарата закрутились, и на экране появилась новая сцена. Разыгрывалась она в баре «Парадиз».

Где бы ни садился человек в баре «Парадиз», опытный робот мгновенно анализировал его фигуру и черты лица, после чего включал освещение такой интенсивности и окраски, чтобы подчеркивало лучшие его черты. Это место было популярно у деловых людей — мошенник мог показаться здесь честным человеком. Часто сюда заглядывали женщины и те звезды телео, чья слава медленно, но верно уходила в прошлое. Сэм Клэй напоминал молодого аскетичного святого, а Эндрю Вандерман выглядел благородно и вместе с тем угрюмо, словно Ричард Львиное Сердце, дарующий свободу Саладину с полным сознанием неразумности своего поступка. Noblesse oblige[63], казалось, заявляла его сильная челюсть, когда он поднимал серебряный графин и подливал себе в бокал. В обычном освещении Вандерман немного напоминал симпатягу-бульдога. Лицо у него постоянно, а не только в «Парадизе», было красным. Явный холерик.

— А что касается нашей дискуссии, — заметил Клэй, — то вы можете идти в…

Остальное заглушила громкая музыка из музыкального автомата, игравшего роль цензора.

Ответ Вандермана услышать не удалось, поскольку музыка заиграла громче. Освещение быстро изменилось, чтобы скрыть румянец на его лице.

— Этого цензора очень легко перехитрить, — заметил Клэй. — Он настроен на распространенные оскорбительные слова, а не на сравнения. Если я скажу, что ваш отец был бы очень удивлен, увидев набор ваших хромосом… Слышите? — Он оказался прав, музыка оставалась тихой.

Вандерман сглотнул слюну.

— Успокойтесь, — буркнул он. — Я понимаю, что вы взволнованы. Прежде всего я должен сказать…

— Hijo[64]…

Однако цензор владел испанским языком и избавил Вандермана от очередного оскорбления.

— …что предлагаю вам работу, потому что считаю вас весьма способным человеком. У вас большие возможности. И это не взятка, этичные дела не имеют с этим ничего общего.

— Только то, что Би была моей девушкой.

— Клэй, вы что, пьяны?

— Да, — ответил Клэй и запустил свой бокал в лицо Вандермана. Музыкальный автомат очень громко заиграл Вагнера. Когда через несколько минут прибежали официанты, Клэй лежал на полу окровавленный, с разбитым носом и фонарем под глазом, а Вандерман растирал костяшки пальцев.

— Вот тебе и мотив, — заметил инженер.

— Верно. Но почему Клэй ждал полтора года? И вспомни, что случилось позднее. Интересно, не был ли сам акт убийства символическим. Если Вандерман был для Клэя символом, скажем, деспотического, репрессивного общества, как целого, если он представлял собой синтетический образ этого общества… впрочем, нет, вздор. И все-таки Клэй явно хотел что-то доказать самому себе. Попробуй теперь прыгнуть вперед. Я хочу увидеть это в хронологическом порядке, а не наизнанку. Какой следующий эпизод?