— В тот раз, — напомнил я ей, — я наговорил всякой романтической чепухи. А теперь…

— Что теперь?

— Пойдешь за меня замуж, Айрин?

— Пойду, Билл, — ответила она.

Наступила полночь Междугодья, и через минуту после полуночи мы поженились. Айрин просила дождаться нового года. Междугодье, сказала она, такое насквозь выдуманное. Его и вообще-то нет. Этот день не в счет. Я порадовался за Айрин — наконец-то она рассуждает здраво. В прежние времена ей такое и в голову не приходило.

Сразу же после брачной церемонии мы включили полное ограждение. Мы знали: как только механические информаторы объявят о нашей женитьбе, нас затопит лавина рекламы, рассчитанной специально на такие случаи. Даже само бракосочетание пришлось дважды прерывать — мешали нескончаемые объявления для новобрачных.

И вот мы одни в маленькой Нью-Йоркской квартире, в тиши и покое, вдали от всех. За окнами вопят и вспыхивают всевозможные небылицы, стараясь перещеголять друг друга, сулят славу и богатство всем и каждому. Каждый может стать самым богатым. Самым красивым. Источать самые благоуханные ароматы, жить дольше всех на свете. Но только мы одни можем остаться самими собой, потому что мы укрылись в тишине своего оазиса, где все было подлинным.

В ту ночь мы строили планы. Смутные, несбыточные. Пахотной земли давно нет и в помине. Мы размечтались: вот бы купить оборудование, создать плодородный участок с гидропонной установкой и питающей системой, забраться куда-нибудь подальше от городской суеты, от вездесущей рекламы… Пустые фантазии.

На следующее утро, когда я проснулся, солнце длинными полосами лежало на кровати. Айрин исчезла.

На ленте записывающего аппарата от нее не было ни слова. Я прождал до полудня. То и дело выключал ограждение — вдруг она захочет пробиться ко мне, — включал его снова, оглушенный нескончаемым потоком рекламы для новобрачных. Я чуть с ума не сошел в то утро. Я не мог понять, что же произошло. За стеклом двери, прозрачным только изнутри, рекламные агенты (я им потерял счет) обольщали меня через отключенный микрофон заманчивыми предложениями, но лицо Айрин так ни разу и не появилось. Все утро я ходил взад и вперед по комнате, пил кофе — после десятой чашки он потерял всякий вкус — и докурился до тошноты.

В конце концов пришлось обратиться в сыскное бюро. Душа у меня к этому не лежала. После вчерашней ночи в покое и тепле нашего оазиса мне была отвратительна мысль о том, чтобы напускать на Айрин ищеек, особенно когда представил себе ее затерявшейся среди этих вихрей и потоков рекламы, этого немощного грохота, что зовется Манхэттеном.

Через час из бюро сообщили, где Айрин. Я не поверил. Снова на миг мне почудилось, будто вокруг все смолкло и исчезло, словно включилось какое-то полное ограждение во мне самом, чтобы спасти меня от губительного шума жизни извне.

Я пришел в себя и уловил конец фразы, доносившейся с экрана телевизора.

— Простите, что вы сказали? — переспросил я.

Служащий бюро повторил. Я ответил, что не верю. Потом извинился, переключил телевизор и набрал номер своего банка. Так оно и есть. В банке у меня ни цента. Утром, пока я в неистовстве метался по квартире, жена сняла с моего счета восемьдесят четыре тысячи долларов. Доллар теперь, конечно, немногого стоит, но я так долго копил эти деньги — и вот остался ни с чем.

— Разумеется, сначала мы проверили, — говорил мне клерк, — и убедились, что все в полном порядке. Она — ваша законная супруга, ибо брак был заключен по истечении Междугодья. Льготы, действующие в Междугодье при совершении операций, не имели силы.

— Почему вы не согласовали со мной?

— Все было в полном порядке, — невозмутимо повторил он. — И, поскольку была уплачена требуемая при изъятии вклада неустойка, нам ничего не оставалось, как выполнить свои обязательства.

Правильно. Неустойка. Я и забыл. Им никакого смысла не было мне сообщать. И теперь уж ничего не поделаешь.

— Ладно, — сказал я. — Спасибо.

— Если мы можем оказаться вам полезными… — на экране вслед за этими словами появилось разноцветное название банка, и я выключил телевизор. Для чего впустую тратить на меня рекламу?

Я заткнул уши и на скоростном лифте опустился на улицу третьего уровня. Быстроходный тротуар помчал меня через город к «Райским кущам». Жилые корпуса у них в основном подземные, но правление поднимается к небесам, как грандиозный собор, и в нем царит такая тишина, что я вытащил из ушей затычки. Высоко подвешенные лампы лили голубоватый свет, а витражи наводили на мысль о покойницкой.

Меня принял один из управляющих, и я изложил ему цель своего прихода. Он, по-моему, сразу хотел позвать вышибалу, но, смерив меня оценивающим взглядом, решил, что, пожалуй, не мешает обработать возможного клиента.

— Конечно, конечно, — сказал он. — рад служить. Сюда, пожалуйста. Вас будет сопровождать наш сотрудник, мистер Филд.

Он оставил меня у двери лифта. Я опустился на несколько сот футов и попал в теплый, светлый коридор, где меня дожидался высокий, любезный, розовощекий человек в темном костюме. Мистер Филд был сама доброжелательность.

— «Райские кущи» всегда готовы прийти на помощь, — замурлыкал он. Ведь не секрет, насколько трудно приспособиться к жизни в эти беспокойные времена. Мы создаем все условия для счастья. С вашего позволения я постараюсь вам помочь, вас удивит, как просто мы избавим вас от всех ваших забот.

— Знаю, знаю, — сказал я. — Где моя жена?

— Сюда, пожалуйста, — и он повел меня по коридору. По обе стороны были двери, на некоторых поблескивали металлические пластинки, но надписей на пластинках я не разобрал. Наконец мы подошли к одной двери, которая стояла открытой. Внутри было темно.

— Входите, — пригласил мистер Филд и большой теплой рукой легонько подтолкнул меня внутрь. Зажегся мягкий свет, и я увидел комнату, скудно, но претенциозно обставленную старинной мебелью. Комната была безликая, бесцветная и напоминала номер в отеле — приличном, но далеко не первоклассном. Я искренне удивился.

— Ванная, — сообщил мистер Филд, открывая дверь.

— Превосходно, — ответил я, не глядя. — Теперь насчет моей жены.

— Взгляните, — невозмутимо продолжал мистер Филд, — кровать убирается в стену. Вот кнопка. — Он нажал на кнопку. А эта кнопка возвращает ее на место. Простыни из пластика — им нет сносу. Раз в день в нише циркулирует специальная жидкость — к вечеру у вас чистая, словно только что застланная свежим бельем постель. Вы сами понимаете, как это приятно.

— Безусловно.

— Чтобы вас не беспокоили горничные, — уговаривал мистер Филд, постель будет застилаться магнитным силовым полем. Электромагниты…

— Не утруждайте себя, — прервал я, заметив, что он снова тянется к какой-то кнопке. — Вы попусту тратите время. Проводите меня к жене.

— Мы неустанно печемся о благе своих клиентов, — отвечал он, подняв брови. — Сначала я должен разъяснить, какие именно методы приняты в «Райских кущах». Наберитесь терпения, и, я уверен, вы поймете, почему это необходимо.

Я задумался. Комнатушка произвела на меня гнетущее впечатление. я был поражен, я не мог поверить, что этот убогий закуток и есть «Райские кущи»! Но ведь все в тот день казалось нереальным. А вдруг и голос Айрин из сетки тогда в машине, и все остальное мне просто приснилось?

Она показалась мне такой… такой изменившейся, полной раскаяния, умудренной жизнью, совсем не похожей на прежнюю легкомысленную Айрин, с которой я развелся шесть лет назад. Вот я и поверил, что теперь все будет поиному, что Междугодье, этот день не в счет, когда и невозможное возможно, окажется нашим добрым волшебником и позволит начать новую жизнь. Я все еще не мог представить себе…

— А здесь, — мистер Филд вытянул из стены мундштук на чем-то вроде тонкого шланга, — все для курильщиков. Любые табаки. Если пожелаете, мы готовы предоставить вам даже… э-э-э… курения из дальних стран, для любителей имеется и такое. Курильницы вмонтированы во все стены через каждые пять футов, включая и ванную. Все здесь у нас огнестойкое… — Он мило улыбнулся, — кроме жильца, он, пожалуй, может воспламениться, но мы не допустим, чтобы кто-нибудь пострадал.