Снег прилип к его ногам кусочками кремового торта. Чарли не хотел ходить в мокрой обуви по дорогим коврам и отправился к черному ходу. Там, в прихожей, было темно, но он не стал зажигать свет. Сидя на треногой табуретке, он расстегивал сапоги. В углу, около двери, Чарли заметил три корзины, которые принес парень Монтаджино. Две корзины были пустыми, а одна полна продуктов. Значит, это заказ Бена Чейни.
Он услышал приглушенный кашель и посмотрел сквозь стекло кухонной двери. Беллилия стояла у стола, прикрыв рот рукой. Наклонившись, она что-то там делала с подозрительной осторожностью. Явно тайком. Чарли увидел, как она развернула какой-то пакет. Ее тело закрывало ту часть стола, на которую она выложила содержимое пакета, но он обратил внимание, что она аккуратно отложила оберточную бумагу в сторону вместе со свернутой бечевкой. После чего сунула правую руку в вырез платья на груди.
И тут по главной лестнице вниз сбежала Мэри с вертящейся щеткой для чистки ковров. Беллилия резко выпрямилась. Взгляд ее скользнул к закрытой двери в столовую. Она сразу же запихнула в вырез платья то, что секунду назад оттуда достала, и спокойно направилась к столовой. Открыв дверь, она позвала Мэри и попросила ее подняться наверх.
— Я хочу, чтобы ты убрала мою спальню, пока я здесь.
— О, я не знала, что вы внизу, миссис Хорст, — отозвалась Мэри. — Что-нибудь для вас сделать?
— Иди наверх и первым делом смени мое постельное белье.
Мэри поскакала вверх по лестнице. Прежде чем Беллилия вернулась к столу, Чарли успел разглядеть то, что она вытащила из оберточной бумаги. Это был клинообразный кусок горгонзольского сыра, покрытого, как и положено, зеленой плесенью. А Беллилия снова засунула руку в вырез платья, и Чарли вдруг увидел в ее руке маленькую круглую коробочку, ту саму аптечную коробочку без этикетки, которую он нашел среди ее безделушек в ту ночь, когда она убежала из дому. Он тогда подумал, что это порошок для полировки ногтей.
Чарли был парализован. То, что он видел, походило на ночной кошмар. Он даже не пытался ни говорить, ни двигаться, так как знал: все это бесполезно — голос пропал, руки-ноги скованы ужасом.
Между тем Беллилия уже закрыла коробочку и положила ее обратно на грудь. Обернув сыр бумагой, она хотела обвязать пакет бечевкой. Но ничего не получилось: на бечевке затянулся узел, и Беллилия не смогла его развязать. Ей пришлось поискать рулон шпагата, который хранился в одном из ящиков кухонного стола. Шпагат был не такой крепкий, как бечевка Монтаджино, и Чарли увидел, что она делает ошибку, глупую, мелкую ошибку, которая разрушает совершенство продуманного плана преступления. Очевидно, она не заметила разницу в веревках, так как, отрезав кусок шпагата, спокойно обвязала им пакет с сыром. После чего тихонько, на цыпочках, подошла к плите, открыла дверцу и бросила бечевку в огонь. Все она делала не спеша и готовила убийство с такой же сосредоточенностью, с какой готовила очередное блюдо к столу. Внимательно оглядев кухню, она убедилась, что никаких следов своей работы не оставила. С пакетом в руке она подошла к двери, ведущей к черному ходу.
Чарли отступил в угол.
Войдя в прихожую, Беллилия заморгала. Здесь было темно, а ее глаза уже привыкли к яркому электрическому свету на кухне. Ей и в голову не могло прийти, что здесь находится Чарли и что она прошла совсем близко от него. Наклонившись над корзиной с продуктами, Беллилия поменяла местами кое-какие коробки и пакеты, а свою упаковку с сыром положила под мешочек с солью. Распрямившись, она сразу же стала нюхать свои пальцы.
Вначале Чарли был просто ошеломлен, смотрел в сторону, не хотел, чтобы его глаза созерцали, как совершается зло. А когда Беллилия наклонилась и стала перекладывать пакеты, пристраивая свой в менее заметное место, он уже знал, что больше не может закрывать глаза, затыкать уши и оставаться немым или утешать себя ожиданием каких-то чудес. Его жена, лежа в постели, в которой когда-то спала его мать, хитро продумывала план убийства сразу двух мужчин. Она согласилась не уезжать, но хотела при этом избежать битвы.
Неожиданные обстоятельства предоставили ей оружие, с помощью которого она могла избавиться от наступающих врагов. Любовь Бена к сыру должна сослужить ей ту же службу, что любовь Германа Бендера к грибам и увлечение Маккелви рыболовством. Вкус горгонзолы такой резкий, такой гнилостный, что вкус яда невозможно заметить. Враги Беллилии не умрут в ее доме сразу после застолья. Она не будет иметь никакого отношения к их смерти и узнает об этой трагедии, как и остальные жители города, по телефону или из газет.
— Беллилия!
Она обернулась в полном смятении. Чарли вышел из угла. Увидев его, она застыла.
— О, я не знала, что ты здесь. Ты меня так напугал. — Прерывистое дыхание разделяло ее слова короткими паузами. Она поспешила тут же добавить: — Этот глупый служащий от Монтаджино опять все перепутал. Положил какой-то пакет Бена в нашу корзину. Хорошо еще, что я спустилась и проверила наш заказ.
Чарли чуть не стошнило от ее вранья, произнесенного с такой легкостью. Раньше он проглатывал подобную ложь, потому что любил жену, но теперь, когда он увидел, с какой хитростью и жестокостью она готовила новое преступление, он возненавидел даже память об этой любви, а сама Беллилия вызывала теперь в нем чувство отвращения.
— Прости меня, Чарли, что я нарушила свое обещание, но ты не должен сердиться. Кашель у меня не такой уже тяжелый, и мне показалось глупым оставаться в постели.
Перед ним стояла женщина с мягким характером, уступчивая, ласковая, всегда готовая подчиниться его мужской силе.
Его пальцы вонзились в плечи Беллилии. Он дернул ее к себе. Платье на груди имело вырез в виде буквы V, а над вырезом высилась фарфоровая шея. Он обхватил эту шею пальцами.
— Чарли, дорогой…
Это все, что она успела произнести. Руки Чарли все сильнее сжимали ей горло. Когда она поняла, что никакой лестью его не обманешь и не усмиришь, глаза у нее потемнели и застыли. Она отчаянно вырывалась, била его руками, била ногами. А Чарли словно обезумел, его пальцы сжимались, ощущая биение пульса в теплом горле Беллилии. Ее черные, как угольки, бегающие глаза напомнили Чарли о мышке, попавшей в поставленную им мышеловку, и он с торжеством вспомнил о своем ударе, который убил ее.
Беллилия прекратила борьбу. Она сделала это так неожиданно, что ему пришлось подхватить ее, иначе она бы упала. Лицо снова выражало мягкость и уступчивость. Хитрость и лицемерие стерлись. Из-за смертельного страха или ради любви, но она сдалась.
Туман застилал ему глаза, кружил голову, он чувствовал себя обессиленным. Глаза Беллилии искали глаза Чарли. Она пыталась не только поймать его взгляд, но и удержать его. Ее рука нашла его руку и тяжело оперлась на нее.
— Чарли, Чарли, мой самый дорогой.
Он избегал ее взгляда.
— Ты не понимаешь… — бормотала она.
— Боюсь, что понимаю, — холодным тоном ответил Чарли.
Он снова притянул ее к себе, словно хотел поцеловать, но вместо этого сунул руку в вырез платья, достал коробочку и положил ее себе в карман. Подошел к корзине, порылся среди пакетов и достал тот, что она спрятала под мешочком с солью. Его он тоже положил в карман.
Беллилия наблюдала за ним сквозь опущенные ресницы.
— Ты ведь не сделаешь мне ничего плохого, Чарли. Я знаю, что не сделаешь. И я тебе не сделаю. — Она встала перед ним, преградив дорогу к двери. — Я очень люблю тебя. Я лучше умру, чем буду видеть, как с тобой происходит что-то нехорошее.
Он оттолкнул ее и вошел в дом. Проходя через кухню, выключил там свет.
В холле он почувствовал, что она идет следом за ним, но не обернулся. Тогда она схватила его за руку:
— У нас осталось мало времени.
Чарли вырвал свою руку.
— Иди наверх, — приказал он.
Она была сломлена и всем своим видом молила о милосердии, при этом не осмеливалась даже смотреть на Чарли, а его лицо было словно отлито из металла, такое же неживое, как лицо его предка, бронзового полковника Натаниэля Филбрика, сидящего на бронзовом коне на одной из городских площадей. Беллилия заговорила, едва не проглатывая второпях слова, будто у нее оставалось всего несколько минут, а сказать надо было очень много.
