Губы ее зашевелились, но ни одного слова не вылетело из ее уст. Она явно спорила сама с собой, подвергая сомнению реальность возникшего в ее голове образа, и размышляла над тем, будет ли разумным с ее стороны развивать эту тему.
— Говори, Беллилия. Я постараюсь понять.
Слова хлынули водопадом.
— Иногда он был добр ко мне, а иногда ужасен. Он мог ударить меня и швырнуть на пол. Ты не знаешь, Чарли! Он был жестоким и бил меня, если я просила у него денег. Может, ты этому тоже не веришь? — Ее руки в защитной позе легли на живот. — Я потеряла ребенка. По его вине.
— И получила тысячу долларов, угостив его ядовитыми грибами.
— Нет! — закричала она. — Не так, честное слово, я только старалась кормить его более дешевой пищей. И лишь потом узнала, что он, услышав, что я в положении, пошел и застраховал свою жизнь на тысячу долларов.
— Во все это трудно поверить, — заметил Чарли. — То, что он застраховал свою жизнь, говорит о его заботе и нежности: он был рад, что ты принесешь ему ребенка. Поэтому трудно поверить, что он тебя ударил и ты потеряла ребенка.
Ее лицо стало красным. Она застучала кулаком по столу:
— Тебе придется этому поверить, Чарли. Есть много вещей, о которых ты не знаешь, потому что не встречался с жестокостью. Муж всегда рад, когда жена ему говорит: у тебя будет ребенок, твой первенец. Он считает себя замечательным парнем, ведь он скоро станет отцом. Вот так думал и Герман, когда я сказала про ребенка, но только у него был ужасный, взрывной характер. Когда он на меня разозлился, то забыл, что я в положении. И еще больше разозлился, когда я потеряла ребенка.
— Но у тебя могли быть и другие дети.
— Если бы он был жив, — вздохнула она с благочестием святоши.
— Или, может, ты не хотела их и не допустила нового зачатия: ведь тебе, по-моему, известно, как это делается.
— Об этом я узнала потом. А тогда была еще совсем зеленой и мало чего понимала. Только позже, гораздо позже мне стало известно, как это делается.
— Ты это уже знала, выходя замуж за Маккелви?
Чарли уже привык к ее пустому взгляду, когда она не хотела отвечать, поэтому громким властным голосом произнес:
— Беллилия! Посмотри на меня.
Она повернула голову, как пациент, выполняющий команду гипнотизера. Чарли наклонился над столиком, взял ее за подбородок и повернул голову так, чтобы ее лицо оказалось против его лица. И вдруг она улыбнулась. Мороз в ее глазах растаял, они снова стали яркими и живыми, а улыбка теплой и ласковой.
Он почувствовал себя скотиной за то, что вынужден был продолжать допрос.
— Так как же насчет Маккелви? Ты была за ним замужем? Или нет?
— Я не помню.
Чарли не был уверен, что так уж осуждает Германа Бендера за его приступы ярости. Чувство собственной беспомощности тоже вызвало у него ярость.
— Невозможно забыть человека, за которым ты была замужем. Не считай меня таким идиотом.
— Пожалуйста, не кричи на меня, Чарли. Что я могу сделать, если память мне изменяет? Что?
— Твоя память очень хорошо тебе служит. Сегодня утром ты сказал, что у тебя не было никаких других мужей, кроме Билли Баррета и меня, а потом вдруг вытащила на свет Божий этого Бендера.
— Бендер настолько подло вел себя, что я стараюсь забыть его, выбросить из памяти.
Чарли покачал головой.
— Я не держу в памяти неприятные вещи, — спокойно призналась Беллилия, и когда Чарли посмотрел на ее лицо, он понял, что по крайней мере на этот раз она сказала правду.
И все-таки, набравшись терпения, он попытался внести хоть какой-то порядок в логику ее рассказа.
— Что ты сделала после смерти Бендера?
— Уехала.
— Куда?
— В разные места. Я была компаньонкой одной богатой старой леди, и мы с ней много путешествовали. Ездили на модные курорты: в Нантакет, Бар-Харбор и Эксбери-Парк.
Чарли вспомнил, что Бен рассказывал об Эксбери-Парк как о месте ее знакомства с Маккелви.
— Ты с кем-нибудь там познакомилась?
— Там я встретила Гарольда де Графа. Я тебе рассказывала о нем. Он был из Южных Штатов, ужасно красивый и необыкновенно богатый, но у него была чахотка. Он влюбился в меня…
— Беллилия, — усталым голосом прервал ее Чарли. — Я уже слышал эту историю. Я хочу правду. Ты ведь обещала говорить только правду.
— Да, дорогой.
— Существовали ли на самом деле богатая старая леди и чахоточный миллионер?
— Конечно, дорогой. Я же тебе рассказывала о ней. Она хотела оставить мне уйму денег, но ее родственники были настроены против меня, особенно ее племянник. Он был чудовищным негодяем, и когда я не пустила его к себе в постель…
— А что было с Джэкобсом? — выпалил Чарли.
Беллилия не дала ответа, но ее левая рука прикрыла правую, на среднем пальце которой было теперь золотое кольцо с гранатами, подаренное ей Чарли для того, чтобы она носила его вместо кольца с черным жемчугом.
— Значит, ты все-таки помнишь Джэкобса?
На лбу Беллилии вздулась вена и разделила лоб на две части. Чарли даже видел, как в вене бьется кровь. А нижнюю губу Беллилия прикусила.
— Ты должна помнить Джэкобса. Ты ведь сохранила черную жемчужину.
Когда она заговорила, Чарли увидел след зубов на нижней губе.
— Это было мое кольцо. Я имела полное право хранить его у себя.
— Наверное, тяжело было бросать все остальное, — холодно заметил Чарли. — Все свои платья, кухонную утварь, меховые шубы. Но ты взяла с собой кольцо, и именно оно поймало тебя в ловушку.
— Ты говоришь так, будто не любишь меня.
Рабочие с лопатами добрались до полосы дороги, ведущей прямо к дому.
Огромное пространство тишины, окружавшее их дом, было разорвано стуком лопат и грубым, веселым мужским смехом.
Ноги у Чарли одеревенели. Шею было больно повернуть. За террасой шумела река, как обычно весело неся свои воды, в западной части неба облака превратились в светящиеся острова на жемчужном море. Фургон уже забрал уборщиков снега и отвез их назад в Сити-Холл. Было пять часов вечера. Чарли простоял в задумчивости у окна почти целый час.
Он с удивлением вспомнил, что не позвонил в свою контору. Телефон работал уже целый день, а он ни разу не подумал туда позвонить. В день смерти матери он трижды звонил своему мастеру.
Беллилия спала. Ссора так утомила ее, что она, отбросив все свои печали, свернулась на кровати, как котенок, и уснула. У Чарли не было такого легкого пути спасения.
Когда он принял решение добиться от своей жены ответа на обвинения Бена, он ожидал или опровержения, или признания. Он не получил ни того ни другого, одни лишь увертки и отговорки. Она не состояла в браке ни с Джэкобсом, ни с Маккелви, даже не была с ними знакома, но в то же время чувствовалось, что оба они бродят где-то в искривленных аллеях ее памяти. Когда он упомянул имя Джэкобса, она инстинктивно прикрыла руку, на пальце которой носила раньше кольцо с черным жемчугом. А Эсбери-Парк, где встретились Аннабел Годфри и Маккелви, стал сценой придуманного ею романа с чахоточным миллионером. Содержание этой истории было соткано из ниточек правды, но покрыто краской лжи. У нее была довольно крепкая память на все ее фантазии — она забывала только о всех своих грехах.
И был еще Герман Бендер, владелец конюшни, муж, о котором она забыла утром и вспомнила после полудня. Если его смерть была, как она сказала, несчастным случаем, это можно назвать замечательным подарком фортуны. Она освободилась от неугодного супруга и получила награду в тысячу долларов, что в те времена казалось ей целым состоянием. Смерть мужа стала примером редкой удачи, а глупая причина несчастного случая вызвала интерес к такой модели преступления. В той или иной форме она воспроизводила ее без всякого угрызения совести, с еще большей хитростью и утонченностью. Чарли поморщился, вспомнив те чувства, которые охватили его, когда она сообщила ему, что беременна.
Она не призналась ни в одном убийстве. Да и Чарли не решился задать ей прямого вопроса. Деликатность запрещала. Он не мог открыто говорить с Беллилией об убийстве, как не мог бы в присутствии калеки упоминать о видах уродства. Когда она призналась, что вышла замуж за Германа Бендера потому, что этого захотел он, и потому, что вытаскивал ее из нищеты, в этом признании чувствовались не только горечь и печаль, но и желание оправдаться. Никакой другой ее ответ не мог бы так ясно показать, насколько жалкая и убогая была ее жизнь с самых ранних лет. На нищету и стыд за такую жизнь указывают также особняк в Сан-Франциско, аристократические предки.
