Под сильным дождем она добежала до трамвая. Десятиминутный маршрут казался нескончаемым. Обед был еще хуже. Родители Эллен, бывшие преподаватели школы, не терпели никаких сплетен за столом. Поэтому, как только позволили правила приличия, она попросила Эбби подняться с ней наверх. Закрыв дверь своей спальни, она тут же начала со всеми подробностями описывать сцену на железнодорожной станции. На Эбби это произвело сильное впечатление.
— Если бы ты к нему обратилась, он, возможно, представил бы тебя своей дорогой крестной матери или одинокой тетушке.
— Она была немолода, но совсем не походила на тетушку. И они были поглощены разговором, казалось, их объединяет какой-то общий горячий интерес к чему-то особенному.
— Но ты ведь сказала, что она выглядела старовато…
— Нет, их разговор не выглядел романтичным. Просто они оба были чем-то взбудоражены.
Эбби докуривала свою сигарету и размышляла над убогим видом спальни Эллен. Когда они еще были школьницами и Эбби приходила сюда делиться с Эллен своими секретами, белая железная кровать стояла в том же углу, комод и столик в стиле Морриса[7] были накрыты теми же самыми длинными дорожками с такими же рисунками. А на стене висели выцветшие фотографии Парфенона, Форума и микеланджеловского Давида.
— Как ты думаешь, он знал Беллилию до того, как приехал сюда? — спросила Эллен.
— Какая же ты подозрительная! — возмутилась Эбби. — Никогда не слышала ничего более глупого. С чего ты это взяла?
— Он ведь никем другим не интересуется, только Беллилией. Ты не заметила, как он всегда на нее смотрит?
Эбби размяла окурок в блюдечке, которое для этой цели тайком принесла наверх, а чтобы избавиться от запаха табачного дыма, открыла окно.
— Тогда зачем ему свидания с другими женщинами? Чаепития с Люси Джонсон? Зачем ему видеться с тобой и даже с Мэри?
— Чтобы замаскировать свой подлинный интерес.
— Ну и дикое же у тебя воображение. Может, тебе заняться писанием готических романов?
— Я по природе своей не подозрительна, — заметила Эллен. — Сначала я думала, что все эти идеи приходят мне в голову из-за ревности к Беллилии. — Произнести такое стоило Эллен большого труда, но она решила быть до конца откровенной и продолжила: — Ты знаешь, я старалась относиться к Беллилии по-дружески, верить ей. И мне бы это удалось, если бы не эта ее афера с Чейни.
Эбби подошла ближе к батарее, чтобы согреться. Юбка наполнилась горячим воздухом и раздулась, словно кринолин.
— Ты выбрала сильное слово. Ты действительно в это веришь?
— Я не настолько опустилась. — Глаза Эллен были направлены на фотоснимок в рамке. На нем был Чарли в теннисном костюме, с ракеткой в руке и с растрепанными волосами.
— У меня есть одно предположение, — сказала Эбби. — Наверное, Чейни влюблен в нее. Но ты не можешь винить в этом Беллилию. Она из той породы женщин, за которых мужчины идут на смерть. — Эбби отошла от батареи, и юбка снова упала мягкими складками.
— Идут на смерть? Очень романтично, ничего не скажешь.
— Ну, я несколько преувеличила. Я имела в виду то, что Беллилия просто создана для мужчин, она обожает их, и мужчины это чувствуют, поэтому и влюбляются. Тем не менее она существует только для своего мужа, вся ее жизнь словно оболочка вокруг него. Без мужа она не может жить.
— А мы можем, как я полагаю?
— К несчастью, — вздохнула Эбби. — И ты, и я слишком независимы. Ты сама зарабатываешь себе на жизнь, и тебе это доставляет удовольствие. У меня есть доходы, и я живу одна как хочу. Мужчины для нас не лорды и не хозяева. И это им не нравится. Они нас недолюбливают.
— Ну и пусть, — сердито произнесла Эллен. Взяв одну из сигарет Эбби, она поднесла к ней зажженную спичку и затянулась.
Эбби наблюдала за ней с веселым блеском в глазах. Заскрипела лестница, но Эллен не вынула сигарету изо рта.
— Браво, — шепнула Эбби.
— Мне больше нравятся сигареты без запаха духов.
— Нам приходится быть женственными.
— А зачем этот компромисс? Или ты куришь, или не куришь.
Эбби рассмеялась. Кто-то прошел по коридору мимо их двери. Скорее всего это была мама Эллен. Если бы она вошла, Эллен так бы и осталась с сигаретой во рту, будто курить для нее самое привычное дело. Сигарета была не столько символом нарушения правил приличия, сколько доказательством того, что она независима и свободна.
Когда Эллен переодевалась, чтобы вернуться в редакцию, она решила больше не думать о Чарли и избавиться от вещей, напоминающих о ее несчастной любви, до отказа переполнивших ее комнату. Не считая фотоснимка Чарли в теннисном костюме, там были старые котильонные бантики, ленточки, выцветшие программки праздничных балов и всевозможные подарки, которые он ей вручал, начиная с экземпляра «Элси Динсмор», принесенного им на день рождения, когда ей исполнилось девять лет.
Чарли уже не испытывал боли и чувствовал себя вполне прилично, поэтому его больше беспокоили переживания Беллилии, чем собственное состояние. Шутка, которую сыграла с ней судьба, была весьма дурного вкуса, решил Чарли.
«Разве это не ужасно, что женщина, неожиданно потеряв первого мужа, видит почти предсмертную агонию второго?» — думал он.
— Ты уверена, любимая, что хорошо себя чувствуешь? — в двадцатый раз спрашивал он жену. — Ты все еще бледная. Какой же я негодяй! Как можно было доставлять тебе столько волнений?
— Не говори глупостей, Чарли. Это была не твоя вина.
— А чья же? Ты, случайно, не берешь вину на себя?
Глаза Беллилии смотрели куда-то в пустоту. Она стояла в ногах его кровати, вцепившись руками в спинку.
— Я был беспечен, — продолжал Чарли. — Работал слишком много, слишком веселился на праздниках, мало отдыхал и не обращал внимания на то, как и чем питаюсь. И вообще был эгоистом. А теперь ради тебя, любимая, я должен стать более осторожным и внимательным.
Глаза Беллилии наполнились слезами, и она вытерла их кулачками. В этом ее движении Чарли увидел боль и детскую беспомощность. Он был потрясен до глубины души.
— Подойди ко мне, Белли.
Постояв немного на месте, она сделала первый нерешительный шаг.
— Господи! Ты что, боишься меня? — поддразнил ее Чарли.
Когда Беллилия наконец подошла к нему, он взял ее за руку и почувствовал себя гораздо ближе, чем когда-либо, к ее тонкой душе, как будто проник взглядом сквозь стену из плоти и костей; как будто нет больше никакого Кошрэна, никакого прошлого без его, Чарли, участия; нет этого отрешенного, ничего не выражающего взгляда, который защищает ее от чужого любопытства. Она сжимала его руку и смотрела ему в глаза — смотрела так, что Чарли подумал: она, наверное, тоже пытается найти ту часть его личности, которая ей не известна.
Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть и закрыть глаза, а когда она услышала голос доктора Мейерса, ноздри у нее дрогнули, щеки побледнели, ею овладел страх, если не сказать ужас. Она присела на край постели и ухватилась за стойку, чтобы не упасть.
— Мэри, ты будешь нести ответственность за состояние здоровья миссис Хорст, — услышали они голос доктора. — Она неважно себя чувствует, и я не хочу, чтобы она возилась на кухне. Ты должна сама все готовить и не принимать от нее никакой помощи.
— Слушаюсь, сэр. — В голосе Мэри прозвучало чувство гордости.
— Мистер Хорст уже обедал?
— Да, сэр, миссис Хорст сделала ему овсяную кашу, как вы ей сказали.
Доктор тяжелой поступью стал подниматься по лестнице.
— Ну как ты там, Чарли? — спросил он с порога.
— Чувствую себя прекрасно, — отозвался Чарли.
Войдя в спальню, доктор посмотрел на пустую тарелку:
— Обед прошел благополучно? Боли не было? Тошноты?
— Почему вы вернулись? — нетвердым голосом спросила Беллилия. — Вы же сказали, что придете только завтра. Что-нибудь обнаружили?.. У Чарли?
Отвечая ей, доктор смотрел только на Чарли и словно не желал вступать с ней в разговор.