Эзрель тоже посмотрел на солнце и, покачав головой, стал собираться.

— Значит, ты все-таки хочешь уехать в Шадизар? — Неожиданно заговорил Инос. — А что тебе больше нравится — Оджара или Шадизар?

Конан с легким сожалением взглянул на мальчика и сказал:

— Для таких людей, как я, Шадизар — лучшее место. Но прежде чем отправиться туда, когда вырастешь, хорошенько подумай, приятель. Умей ценить то, что имеешь. — Помолчав, он положил руку на плечо мальчишки и добавил: — Не стоит уезжать из Оджары в Шадизар Проклятый. И моли свою богиню, чтобы тебя когда-нибудь не привезли туда в караване работорговца.

Верховный жрец Куманос шел по каменистой пустыне, и душа его содрогалась от страха. Сторонний наблюдатель, скорее всего, ничего бы не заметил, но самого себя жрец обмануть не мог. Одна лишь жара не могла наполнить такой тяжестью руки и ноги молодого, выносливого уроженца этих пустынных мест. Не одно лишь солнце выдавливало струйки пота, стекавшие по затылку за воротник туники. И не от многодневной жажды пересохло во рту. Куманос шел и шел вперед, не обращая внимания на жару и неприветливый пейзаж. Все физические страдания были лишь слабым отражением мучений, которые испытывала его душа.

Задыхаясь в тисках страха, Куманос пытался осмыслить то, что с ним произошло. Выходило, что лишь один человек мог помочь ему разрешить сомнения, указать нужный путь. Солон. Старый, старше любого из живущих, мудрее самой мудрости, святой отшельник. Он ушел в пустыню еще до того, как родился отец Куманоса. Не бог, конечно, но и не простой смертный. С давних пор жрецы Сарка спрашивали его совета в самых трудных делах. Его мнение приравнивалось к пророчеству, к слову бога, произнесенному устами человека.

Куманос остановился, чтобы передохнуть в узкой полоске тени, тянущейся вдоль северного обрывистого склона высохшего русла реки. Он не знал, правильный ли путь был избран, чтобы найти Солона. Не знал даже, есть ли вообще такой путь, да и жив ли сам Солон. Но предания говорили, что если идти вверх по руслу, берущему свое начало где-то в безымянных горах, то можно найти убежище старого отшельника.

Похоже, что направление было избрано верно: предания гласили, что Солон живет в Долине Огня, а та территория, по которой пробирался сейчас Куманос, больше всего напоминала застывшие языки пламени. Столбы и стены старого песчаника поднимались справа и слева, извиваясь и сгибаясь, словно пламя гигантского костра. Желтый песок под ногами сменялся красными булыжниками. И то и другое словно раскаленные угли, жгло ноги сквозь подошвы сандалий. Жалкая растительность — колючие кустики и пучки травы — лишь робко выглядывала из узких трещин по склонам русла, словно боясь подставить лишний стебель испепеляющему солнцу.

Ничто вокруг не напоминало о присутствии человека. Оставалось лишь надеяться на удачу и продолжать этот путь, словно внутри гончарной печи для обжига.

Неожиданно для себя Куманос обнаружил, что русло преграждает некое подобие дамбы. Видимо, когда-то во время наводнения река подмыла один из склонов и оползень перекрыл ее течение. Теперь же перед путником стояла дилемма: повернуть назад или карабкаться по бесформенным глыбам на высоту пяти-шести человеческих ростов. Не так высоко, чтобы, сорвавшись, погибнуть, но достаточно, чтобы переломать кости и остаться лежать в этом пекле без всякой надежды на помощь, что, в общем-то, тоже было равносильно смерти, только более долгой и мучительной.

Но для воодушевленного жреца это препятствие, эта опасность была лишь вызовом, проверкой крепости веры. Потуже затянув ремни, удерживающие за спиной кожаный бурдюк с водой, Куманос легким прыжком вскочил на ближайшую глыбу. Подошвы сандалий прочно встали на каменную твердь, ладони крепко вцепились в горячие, неровные грани обломков скалы, и Верховный жрец начал свое восхождение

Уже почти на самом верху Куманоса подстерегало настоящее испытание. На какой-то миг он даже подумал, что Вотанта решил прибрать его душу, посчитав испытания достаточными. Под рукой послышался треск и шуршание рассыпавшегося выступа песчаника. Куманос прижался к раскаленной глыбе крепче, чем младенец прижимается к матери. Таким образом он надеялся сохранить равновесие, пока не найдется более надежная опора. В следующий миг звонкое постукивание одинокого камня по склону послышалось снизу, и нога, на которую жрец опирался почти всем своим весом, повисла в воздухе. Спуститься? Об этом нечего было и мечтать. Не имея возможности опустить глаза и рассмотреть склон под собой, человек не смог бы нащупать нужную опору. Куманос понял, что он или сорвется, или, с помощью великого Вотанты, сможет выбраться на гребень этого обрыва.

Надежды на это было мало. Единственное, на чем остановился взгляд Куманоса, — это на небольшом выступе размером чуть меньше кулака, подтянувшись на котором можно было бы перевалиться через гребень. Все было бы просто замечательно, если бы этот выступ оказался в досягаемости свободной руки. Но, к сожалению, чтобы схватиться за него, нужно было отпустить вторую руку, которой Куманос еле-еле удерживал равновесие. Не схвати он в тот же миг спасительный выступ или обломись тот так же, как предыдущий, — и падение неизбежно.

Что ж, еще одно испытание веры… Поколебавшись и прочитав еще одну страстную молитву Вотанте, Куманос резко выбросил вверх руку…

Источенный ветрами песчаник в пыль рассыпался под пальцами, но в последней отчаянной хватке кулак сомкнулся на корне куста, росшего в трещине обрыва. Жесткие, сильные корни, способные пробивать трещины в скалах, оказались надежнее камня. Грязь и мелкие камни посыпались на голову Куманосу, засыпая ему рот и глаза. Но жрец, словно не чувствуя их, упорно продолжал подтягивать на одной руке свое тело, обдирая грудь и живот о шершавую поверхность камня. Вот уже вторая рука нашла себе опору, ноги согнулись в коленях, и последним усилием Куманос перевалился через край глыбы, оказавшись на вершине этой созданной самой природой плотины.

Перед ним лежал небольшой, сравнительно ровный участок сухого солонцового песка. Дальше русло продолжало уходить в горы, все более глубоко врезаясь в склоны. Но все это уже не интересовало Куманоса.

Невдалеке, на одном из склонов каньона, виднелось темное пятно — вход в пещеру. Перед ним небольшая ровная площадка, от которой в разные стороны следы человеческой деятельности — работы по углублению пещеры. Тут и там виднелись горки свежевырытой земли с кусками костей и обломками кустов, торчащими из них. А перед входом сидел скрестив ноги неопрятный, нечесаный человек в грязной, бывшей когда-то белой тунике.

Несомненно, это был Солон. Куманос, чувствуя себя дважды благословенным своим богом (за чудесное спасение и за удачное завершение поисков), упал на колени и некоторое время простоял так, воздавая благодарные молитвы великому Вотанте. Когда он наконец вновь поднял взгляд, то увидел, что человек у пещеры встал и нетерпеливо показывает руками в одну сторону. Куманос догадался, что тот имеет в виду тропу, вившуюся по гребню и заканчивающуюся у входа в пещеру.

Куманос поспешил исполнить повеление отшельника. Следовало признать, что тропой явно пользовались не часто. Путнику пришлось прыгать с камня на камень и продираться сквозь почти загородившие ее кусты. Ближе к пещере по бокам тропы стали попадаться огрызки кактусовых шишек, шкуры и кости змей и ящериц и всякие другие объедки. Кое-где валялись и более крупные кости совершенно незнакомой формы. Эта странная тропа шла от подножия до середины монолитной скалы, взметнувшейся в небо, словно яркий язык пламени.

У самой площадки перед входом в пещеру Куманос, встретившись лицом к лицу с ее обитателем, остановился в нерешительности. Слишком уж гротескное зрелище представлял вблизи старый отшельник: сгорбленный, высохший, с неизвестно сколько не стриженными ногтями, с потрескавшимися, изборожденными морщинами руками и ногами. Его череп был абсолютно лыс, не считая нескольких прядей на затылке. Улыбка открывала взгляду почти беззубую полость с несколькими гнилыми обломками, похожими на сточенные клыки. Но при всем этом движения мудреца были по-прежнему ловки и быстры, что заставляло отбросить всякую мысль о старческой немощи. На лице отшельника, бронзовом от загара, отражалось жизнелюбие, никак не вяжущееся с его возрастом.