— Что до меня — я никогда не буду искать смерти, — сказал киммериец. Его мысли вернулись на несколько дней назад, губы сжались, глаза прищурились, когда он вспомнил Зануса. — И никогда не пойму тех, кто так поступает. По мне, пока я дышу, пока в моих жилах бежит кровь — надежда есть. — Помолчав, он стряхнул с себя набежавшую меланхолию и поинтересовался: — Что это за ржавая штуковина, с которой ты все время таскаешься? Священная реликвия? Остаток клинка, которым был убит двоюродный дедушка твоего обожаемого бога?

— Это? — переспросил Куманос. — Это Меч Онотимантоса. Могущественный талисман, дарованный мне старым мудрецом. Эта вещь перевернула всю мою жизнь.

— Символ вашей веры, не сомневаюсь. Только не надо мне расписывать его могущество, а заодно и могущество твоего бога. — Конан встретился взглядом с Куманосом. — Я тебе честно скажу: дурь ты затеял, напрасно мучаешь своих безмозглых баранов. Но это ваши дела. Только не пытайся обратить меня в свою веру. Я ни за что не дам ввязать себя в такой идиотизм…

— Разве что за обещанное вознаграждение? — закончил за него жрец.

— Нет. Даже за плату я бы не стал ввязываться в это, если бы у меня не было своих личных причин пойти с вами.

— У тебя независимая душа и сильная воля, способная противостоять искушениям и чужому влиянию, — сказал жрец, взвешивая на руке обрубок меча-амулета.

— Пожалуй что так. Поэтому ты и встретил меня, путешествующего в одиночку по этой проклятой пустыне.

— Точно, — задумчиво кивнул Куманос, — именно твой упрямый дух делает тебя столь лестным воином и столь хитрым и изворотливым пустынным лисом.

— Да. И именно поэтому я тебе нужен, — сказал Конан, пристально, даже угрожающе глядя на Куманоса. — А чего ты ждал? Что я окажусь безвольной игрушкой в твоих руках? Чего ты так волнуешься?

— Ничего. В конце концов, наша встреча — не просто случайность, а проявление воли Вотанты.

Вновь повесив амулет себе на шею, Куманос спрятал его под бурнусом и встал, направляясь к выбранному им для сна месту.

— Ну, тогда спокойной ночи, — сказал Конан в спину жрецу, недоумевая, зачем тому понадобился весь этот разговор.

Еще раз той же ночью Конан почувствовал, что кто-то ходит рядом с лагерем Смутная догадка мелькнула в голове киммерийца. Подойдя к расстеленному на земле одеялу Куманоса, он увидел, что жрец исчез. Спешно растолкав себе на подмену двух саркадийских солдат, он нырнул в темноту. Чутье не обмануло его, и, выбрав правильное направление Конан быстро нагнал высокую темную фигуру, хорошо выделявшуюся на фоне белой, как мел, в лунном свете равнины.

Но что он делал один в таком опасном месте? Конан дернулся было догнать и остановить безумца, но что-то удержало его. Не издав ни звука, киммериец продолжал следить за Верховным жрецом. Тот уверенной походкой направлялся к гранитному монолиту в самом центре выжженной земли.

Куманос подошел к обелиску, замедлил шаг и приблизился к нему с той стороны, где, как помнил Конан, находился вырезанный символ — многоголовое дерево. Верховный жрец наклонился перед изображением, словно желая получше рассмотреть его. Затем — Конан готов был поклясться, что не ошибся, — Куманос встал на колени перед обелиском и склонил голову до земли в почтительной исступленной молитве.

Лоб Конана покрылся испариной, его тело забила дрожь при виде этого зрелища. Что же мог означать этот поступок жреца? Быть может, черный монолит по-преж-нему почитался пилигримами как место поклонения? Тогда почему киммериец никогда не слышал об этом? Нет, похоже, Куманос мог много рассказать о трагической судьбе древнего города. Ничего, решил Конан, он еще загонит Куманоса в угол и вытрясет из него все, что тот знает. И сделать это надо при первой же возможности — но не сегодня ночью.

С первыми лучами рассветного солнца, как и говорил Куманос, отряд продолжил свой путь, преодолевая пологие холмы, отделявшие лунную равнину от дна мертвого моря. Движение не остановилось и в самое полуденное пекло. Несколько раз Конан слезал с верблюда, чтобы подставить плечо под тяжесть ноши, сначала помогая закатить телегу на вершину очередного холма, а затем удерживая и от скатывания вниз, что могло вконец разбить и без того изрядно поизносившиеся колеса.

Идол оказался еще тяжелее, чем можно было предположить. Казалось, он притягивает падающие почти отвесно солнечные лучи и излучает вокруг себя нестерпимый жар. Во время очередного спуска один из рабов подвернул ногу и рухнул прямо под колеса. Несчастный даже не успел вскрикнуть, как его позвоночник был раздавлен чудовищным грузом. Наконец отряд вышел на дно древнего моря. Путь вперед был прямой, как стрела. Не было ни необходимости, ни возможности свернуть куда-либо за водой. Оставалось двигаться прямо и прямо вперед, по направлению к седловине между двумя вершинами — черной и красной.

Незадолго до заката разразилась песчаная бури, сделавшая невозможным дальнейшее движение. Рабы и охранники сбились в кучу под телегой, прижимаясь друг к другу и к огромным колесам. Конан же, привычный к таким шуткам местной природы, лег в стороне, спрятавшись от ветра за спиной спящего верблюда. Замотав лицо плотной тканью, чтобы уберечься от секущего песка и ледяного ветра, он быстро уснул. И снова, как несколько дней назад, его разбудил скрип колес телеги или колесницы.

Когда ветер стих, Конан еще несколько раз просыпался, чтобы оглядеть пустыню, поблескивавшую в неярком холодном свете звезд. Ничто не нарушало полную, какую-то мертвую, могильную тишину. Но перед рассветом дьявольский ветер снова ослеп и мир поднятой в воздух солончаковой пылью и тучами песка. И вновь сквозь вой ветра послышалось зловещее поскрипывание деревянных колес.

На этот раз звук раздавался совсем рядом. Неожиданно Конан увидел сквозь завесу пыли большую неясную тень, приближавшуюся к нему. Киммериец и перепуганный верблюд едва успели отскочить и пропустить мимо себя тяжелое колесо, сделанное намного лучше колес телеги Куманоса.

Неужели на их отряд напали под покровом бури неведомые воины? Но ни один человек не мог бы уверенно действовать в такой мгле, не говоря уже о том, чтобы координировать свои передвижения с другими.

Схватив свой нож и, по привычке человека, долго путешествовавшего по пустыне, флягу с водой, Конан бросился вперед и, прыгнув, ухватился за поручень двигавшейся мимо таинственной колесницы. Он решил любой ценой разгадать тайну ездоков-призраков. Пусть даже ценой собственной жизни.

Возница не представлял опасности для нового ездока. Высохшая, оскаленная мумия стояла, притянутая широкими ремнями, у переднего поручня колесницы. Тяжелые ржавые доспехи не позволили ветрам унести ее прочь от экипажа. Над ее головой трепыхался наклонный навес из шерстяной ткани, действовавший как парус. Впереди угадывались висящие на столбах останки лошадей — белеющие кости, лохмотья шкуры и обрывки упряжи.

Это была тяжелая боевая колесница с большой площадкой для многих воинов, которую должны были двигать несколько лошадей. Но теперь лишь ураганный ветер был силой, заставлявшей экипаж двигаться по никем не проложенному курсу.

Итак, колесница-призрак, легенды о которой частенько рассказывали в караван-сараях Оджары, оказалась не выдумкой. Конан припомнил, что даже Ябед излагал ему свою версию, кстати наиболее правдоподобную. Примерно сорок лет назад, по крайней мере так уверял мальчишка, во времена царствования отца Семиархоса — короля Демиархоса, младший брат короля Пронатос решил одним махом основательно обогатить казну города и королевскую семью. С этой целью он снарядил экспедицию — сотню воинов с верблюдами, лошадьми, колесницами и телегами — и отправился на поиски легендарного Каменного Корабля. Это древнее судно, давно уже вошедшее в легенды всего Шема когда-то легло на дно моря, ставшего теперь бескрайней пустыней, притянутое грузом золотых монет, оружия и доспехов.