Дальше — больше. Постсоветские куски пространства зашевелились и потянулись сращиваться, обнаружилась опасная живучесть имперского организма. При этом люди вовсе не строили иллюзий. Одно дело — образ, другое — ржавые трубы теплосетей, село без тракторов и удобрений, море без флота. Образ — не от мира сего, а на земле «волк кушает, и никого не слушает». Но без образа не собраться, чтобы преодолеть разруху на земле. Этот образ и стал символом.

Это — изменение исключительно важное. Символ — национальный ресурс, правильное использование которого может переломить ход событий. Но этот ресурс может быть и бездарно промотан, на что и делается важная ставка.

Власть демонстративно нарушает волю большинства граждан, выраженную пусть на условных, но все же выборах — как прежде издевалась над волей, выраженной на референдумах. Академик Н. Петраков пишет, почти с изумлением: «Ситуация складывается парадоксальная. В декабре 2003 года при выборах в Госдуму народ высказался против проводимой правыми экономической политики. По принятым во всем мире правилам люди, которые проводили экономический курс, отвергнутый избирателями, из правительства уходят. А у нас они все остались на своих местах. Все чиновничье ядро экономического блока в правительстве осталось правым. И именно они создают погоду в экономической политике» [3].

Что же дальше? Обладает ли эта ситуация внутренним потенциалом развития? Сама по себе нет, не обладает. Мобилизующее воздействие символического ресурса, не соединившееся до определенного срока с «материальным» организующим действием, станет угасать. Возможно, с ускорением. Этот критический срок приближается, а воздействие символа достигло потолка. Те, кого «собрал» В.В. Путин, ожидают от государства действий, которые надежно блокировали бы возникшие и нарастающие угрозы России. Таких действий пока нет, а динамика угроз неблагоприятна. Задержка с началом программы реальных действий будет размывать созданный за первые два срока «сгусток» легитимности, а это будет все больше и больше затруднять выработку и реализацию этой программы.

На эту опасность указывает тот факт, что президенты — В.В. Путин, а теперь Д.А. Медведев — обладают личным авторитетом, но правительство, то есть орган выработки и реализации реальных программ, авторитета, в общем, не приобрело. И признаков поворота к этому нет, недаром даже точечные «национальные проекты» пришлось поручать людям из ближайшего окружения самого В.В. Путина. Схема «добрый царь, злые министры» — средство аварийное и кратковременное. Его отказ вызывает лавинообразное падение авторитета власти. Строго говоря, уже и «национальные проекты» были двинуты как резерв главного командования, но фронта они не удержали. Положение осложнил кризис, и влияние его на состояние легитимности пока неопределенно.

Проблема в том, что победа В.В. Путина на символическом фронте маскирует тот факт, что на «реальном» фронте продолжается отступление, причем плохо организованное. От ельцинизма в наследство получены главные «институциональные матрицы» страны в изношенном и даже полуразрушенном состоянии — ЖКХ и школа, промышленность и сельское хозяйство, наука и армия. В 90-е годы их пытались демонтировать и эксплуатировали на износ, а пороговый момент этого износа наступил уже после ухода Ельцина. Темпы деградации приобрели ускорение именно в последние пять лет, и процесс этот приобрел массивный, неумолимый характер. Опасность в том, что улучшения повседневности («потока») не были сопряжены с улучшениями в «базе». Даже более того, улучшения во многом были достигнуты через проедание «базы». Проблема перекладывается на плечи следующего поколения (и нынешних 30-летних).

Масштабы потерь и дыр, которые надо затыкать в чрезвычайном режиме, несравнимы с теми средствами, которые может мобилизовать государство при нынешней хозяйственной системе. Власть об этом вообще не говорит, это табу. Попробуйте прикинуть, сколько стоит сегодня капитально отремонтировать ветхий и аварийный жилищный фонд страны! Сколько стоит срочно переложить полностью изношенную часть теплосетей! Люди не представляют, каковы масштабы этой задачи и сколько стоит, например, замена одного километра теплотрассы. А сколько стоит восстановление изношенного тракторного парка страны или вырезанного более чем наполовину отечественного стада скота? Сколько стоит приобретение заново всего морского флота?

Достаточно взглянуть на динамику самых критических показателей, чтобы понять, перед какой задачей встало государство именно в тот момент, когда люди вновь стали возлагать на него надежду. Динамика старения промышленного оборудования РФ за последние 8 лет не изменилась — несмотря на то, что на Россию пролился золотой дождь нефтедолларов. Труднее оценить, но, судя по всему, в том же темпе идет и эрозия кадрового потенциала страны.

Никто и не ставит это в вину нынешнему руководству, страна провалилась в такое состояние уже к середине 90-х годов. А вот нахождение способа вылезти из этой ямы — обязанность В.В. Путина и его команды. И когда выяснится, справились ли они с этой задачей или даже не попытались мобилизовать на ее решение дееспособное ядро общества, тогда и определится вопрос о легитимности.

Вторая проблема заключается в том, что структура «улучшений» и распределения ресурсов соответствует доктрине «анклавного» развития территории. Иными словами, не происходит восстановления отечественного хозяйства как целостной системы, а создаются островки «модерна и постмодерна» в море архаизации. А что мы видим не в социальном, а территориальном измерении? Тот же процесс — регионы расходятся по разным цивилизационным нишам. Связность страны утрачивается просто потому, что уклады жизни людей в разных частях уже не соединяют их. Разница между регионами в среднем доходе на душу в 12 раз означает распад страны, даже если она формально не расчленяется. Да, положение улучшается — в середине 90-х годов разница была почти 16 раз. Но ведь стабилизация происходит на уровне, несовместимом с единством страны.

Если так, то через сравнительно короткое время Россия в ее привычном образе как страны, народа и культуры, перестанет существовать. Масс-культура, которая, конечно, действует в соответствии с определенной доктриной, явно работает на понижение общего уровня духовной сферы. Из этого вытекает как следствие, что вектор событий последних восьми лет не ведет к системе социального жизнеустройства, которое обеспечивает выживание народа и страны. На этом пути они будут переформатированы с большими потерями.

Сложность в том, что не сложилось социального субъекта, способного поставить все эти вопросы в национальную повестку дня. В политической системе нет структуры, которая бы мыслила в этих понятиях. Ни власть, ни оппозиция не видят в этом нужды — они сложились в условиях кризиса советского мировоззрения, а затем «ростки сомнений» были целенаправленно вытравлены в 90-е годы дееспособной частью «прозападной элиты».

Более того, эти блоки и фильтры поставлены и в массовое сознание. Представим, что в лоне верховной власти сложилась влиятельная группа, решившая предпринять чрезвычайную программу восстановления страны как целого. Ей по необходимости придется отремонтировать и модернизировать многие социо-технические системы, построенные в советское время. По своей дешевизне и эффективности они адекватны ресурсным возможностям России, других подобных сейчас не найти и не создать. Замаскировать такую программу антисоветской фразеологией не удастся. Как же ее вести? Ведь «оранжевые» легко мобилизуют молодежь как таран против этой программы — «не желаем возврата в совок!»

В короткой главе не представить всю карту расколов и трещин, которые пошли по душе народа. Судя по всему, заделывать эти трещины и «ремонтировать» духовную сферу власть не собирается. Значит, не сменив доктрину, она не сможет и завоевать гегемонию, необходимую для сверхусилия «общего дела».