— Что ж мы опровергать станем?

— Укажите, что тему эту разрабатывал Кузин. Пусть сам автор напишет, мол, виноват.

— Да не напишет он ничего. Его зарезали.

— Как это зарезали?

— В подъезде ножом зарезали.

— С бандитами связался, что ли?

— Да нет, так просто зарезали. Живот распороли. Трое детей осталось.

— Преступность у нас бешеная.

— Больное общество.

— Сам видишь, что происходит. Никаких законов, никаких принципов не осталось. Как же так? Ведь если мы сами в мелочах не будем соблюдать этические нормы — что спрашивать тогда с других? Публикуйте опровержение, пусть его дети, в конце концов, опровержение напишут. Нельзя так оставить.

— Что-нибудь придумаем, — пообещал Кротов. — Дети, правда, маленькие. Писать еще не умеют.

— Когда мы дойдем до цивилизованного уровня отношений? — спросил Кузин. И сам себе ответил: — не скоро. Специалиста такого уровня на Западе и ценят соответственно, — Борис стал загибать крепкие пальцы. — Машина раз; плюс квартира; плюс человеческая зарплата; плюс нормальная экологически чистая еда! Плюс окружение!

Кротов глядел на кузинские пальцы и кивал. Он сказал:

— Трудно переносить нашу нищую духом среду. Живя дома, к этому почти привыкаешь, а стоит ненадолго вырваться, взглянуть со стороны, и понимаешь, что мы живем ненормально.

— Недавно из Германии, — сказал Кузин, демонстрируя плотно сжатый кулак с привилегиями, — в Нюрнберге читал лекции. Рассказывал о влиянии степи на русское сознание, о скифской дикости. Хорошо воспринимали, адекватно. Дивный город, цивилизованность во всем. И построен, кстати сказать, как крепость — окружен стенами и противостоит варварству.

— Да, Нюрнберг, — вздохнул Кротов, — историческое место, куда уж нам.

X

И верно, России далеко еще было до цивилизованных стран. Шаги в этом направлении были сделаны, но то ли слишком поспешные шаги, то ли не совсем в ту сторону, то ли, согласно известной ленинской формулировке, сделали «шаг вперед, два шага назад», — но только результаты ходьбы все еще не просматривались. И что гораздо важнее, спустя десять лет этой ходьбы сделалось понятно, что достигнуть уровня развития иных стран — цель, конечно, заманчивая, но ведь не единственная. Идешь-идешь и невесть когда еще дойдешь, цель как была далеко, так и осталась, а при этом собственный дом все отдаляется. Ведь этак, в погоне за признанием соседей, недолго его и утратить. Не то чтобы вектор развития решили поменять, но стали постепенно вспоминать и об исконных интересах. Приятно, конечно, пожить в гостях, поспать на чужой кровати, а домой все-таки тянет. Пусть оно и не шибко цивилизованно, а греет. Далеко не все граждане стремились, подобно Кузину с Кротовым, к туманным достижениям цивилизации — подавляющее большинство соотечественников притомилось от хождений за три моря. И, строго говоря, концепции Кузина их взгляды не особенно противоречили: уж если строить крепость, нелогично надолго покидать ее стены.

Россия, завершив очередной круг поисков, реформ, компромиссов, сызнова возвращалась к себе самой — собирала потерянное и разбросанное. Спору нет, потеряли о-го-го, как много! — но терпения нам не занимать, ждать мы умеем, ничего — как-нибудь, да вернем. По гвоздю, по ниточке, все, что было разбросано и роздано, надо тащить обратно — в старую, полуразвалившуюся нору. Да и почему нору, кстати? Не нору отнюдь, но великое Государство Российское. И прежде всего надо вернуть авторитет национальной власти, национальным святыням, восстановить самое понятие Родины. Мамки и няньки внушили эту неожиданную для него, мысль президенту, когда он, с тяжелого, как обычно, похмелья, призвал их к себе. «А шта, — так сказал на это президент, — укрепить вертикаль власти, панимаешь. Нужное дело». — «А то растащили все, надежа-государь, — сетовали мамки с няньками, — все Дупели эти с Левкоевыми попятили. Вот и народ скорбит. Надо бы у этих кровососов-то добро наше уворованное изъять да раздать верным опричникам. Это ж наше национальное достояние». И потихоньку, не торопясь, но и не отступаясь от намеченного, взялись за семибанкирщину. То концессию прикроют Дупелю, то не продадут спутник Балабосу, то полюбопытствуют через прокуратуру, где Шприц взял свой первый миллион. — «Где-где! — ярился Балабос. Да где все брали, там и я взял. Лежал он, миллион этот, в грязи. Что получается: раньше никому не нужно было, а теперь хватились!» — «Так ведь миллион государственный», — отвечали мамки с няньками. — «А то, что мы на этот миллион банковскую систему построили и получили под это миллиарды кредитов, которые эти вот самые мамки с няньками себе взяли, — это что, забыли? Что мы его же, президента, с ложки пять лет кормим — не в счет?» — так кричал Михаил Дупель. «А вы с Родиной не считайтесь, — говорили мамки с няньками, — мало ли что вы ей дали. Ей все мало — она на то и Родина. Ей что ни дай, она все сожрет и добавки попросит. На то она нам и мать родная. Она вас родила и бесплатное образование дала». — «Да если бы мы эти никому не нужные недра не разрабатывали — тут бы все протухло!» — так утверждал Шприц. — «Родина сама решает, когда ей что нужно, а когда ничего не нужно. На то она и Родина. Хотели подсуетиться? На свой риск исключительно. Вот теперь Родине ее закрома понадобились», — так отвечали мамки с няньками, и пьяненький президент кивал мясистой головой. И в словах тех, и в словах других было много правды.

Правдой, впрочем, являлось и то, что России было на эту аргументацию наплевать. Зачем же спорить о том, что бесспорно? Она всегда легко отдавала, чтобы потом легко забрать. Тем легче она отдавала и забирала назад, что люди — те самые, которым она отдала и у которых она забирала, — сами являлись ее собственностью, столь же безусловной, как алюминий, газ и нефть. Можно подарить ливрею своему лакею, и от этого ливрея не перестанет быть господской. Что с того, что она одета на лакея — на то он и ливрейный лакей.

Мамки с няньками, надо отдать им должное, не рубили с плеча. Рубили, конечно, но не с плеча, осмотрительно. Шприцу, допустим, создали, по его собственному выражению, невыносимые условия, и он уехал за рубеж. Уехал и уехал, шут с ним. Может, и поспешил, говорили иные. Подумаешь, невыносимые условия! Чай, не Колыма, не Соловецкий лагерь. Подумаешь, концессии поприжали, пару скважин отобрали, и что с того? Перетерпи, послужи Отчизне. Может, не убеги он, — развивали мысль люди дальновидные, — его бы и в розыск через Интерпол не объявили. Поторопился; а теперь что ж — пластическую операцию делать и в Чили овец стричь? А вот Дупеля простили и, напротив, еще пуще приблизили — президент с ним вместе поплавал в бассейне и съездил на охоту, а потом взял да и поставил министром топлива и энергетики. Казалось бы — против правил: ведь Дупель — сам нефтяной магнат, он же сам себе нефтяные вышки приписывать станет. Ну это вы так напрасно подумали. Конечно же, не станет — он при вступлении в должность слово дал, честный человек.

Мудрым решением было не отторгнуть необходимые достижения цивилизации, которые Россия усвоила за период брожения умов, — но использовать эти достижения для укрепления Государства Российского, национальной идеи. А то что национальная идея после усвоения уроков цивилизации стала еще богаче и краше, — это и ежу понятно.

Так, например, газета «Бизнесмен» постепенно отказалась от первоначального плана посвятить себя исключительно пропаганде наживы и предпринимательства, удачам среднего класса и мечтам последнего сделаться классом правящим. То был важный этап становления, спору нет, но он миновал. Задачи вырисовывались более масштабные, запросы державного характера. Правящий класс, каково бы ни было его происхождение, сформировался. Замалчивать его существование, продолжать рассказывать об удачливом производителе колготок, когда есть владелец алюминиевой отрасли, — нелепо. Новый образ жизни Государства Российского на новом историческом этапе — вот что требовалось показать. Показать — для газеты значит создать. Василий Баринов должен был в срочном порядке усложнить рубрикации, перестроить новостные полосы, изменить характер редакционных колонок.