— Безусловно, — сказал Гриша.

— Из кухни выстрел я, разумеется, не услышала.

— Разумеется, — вежливый Гузкин понимающе покивал: в самом деле, разве услышишь из кухни выстрел? Нипочем не услышишь.

— Зашла в его кабинет вечером, перед театром.

— Вы пережили ужасные минуты.

— Оказалось, что все счета не оплачены.

— Чудовищно.

— Даже медицинская страховка.

— Ему, очевидно, страховка была ни к чему.

— Моя медицинская страховка.

— Простите.

— Собирала последнее, чтобы рассчитаться с долгами.

— А как же ваши украшения, — хотел спросить Гриша, однако решил, что вопрос бестактный и спросил о другом, — а где он взял оружие?

— Пистолет моего отца, еще со времен войны. С тех пор, когда немецкий гарнизон стоял в Париже.

— Ах, борцы Сопротивления, — и на смену фальшивой картинке из истории крестоносцев пришла другая, не менее красивая: старый граф, боец Сопротивления, в черном берете и пальто с поднятым воротником, бредет глухими парижскими переулками. — Вы должны гордиться своим отцом.

— Он рассказывал мало — сами понимаете, был уже стариком, когда я родилась.

— Молчаливые люди действия, — сказал Гриша. Он вспомнил некий фильм про суровых людей в черных беретах. Кто там играл? Ди Каприо? Марлон Брандо? Или французский актер? Впрочем, всех героев Сопротивления давно играют американские актеры.

— Вот, собственно, и все. Потом встретила Алана с его глупейшими шутками по поводу Симона де Монфора. Однако деньги Алан всегда размещает правильно. Переезжайте из Марэ в Сен-Жермен, — вернулась она к теме парижской географии, — вы встретите здесь больших шутников.

— Научите меня, графиня. Я чувствую себя потерянным здесь — в великом городе.

Гузкин сел еще ближе к графине. Разговаривая с ним, она мило наклоняла голову, и прядь рыжих волос щекотала Гузкину нос. Он рискнул поднять руку и погладить эту прядь.

VII

Выйдя от графини, Гриша опять прошел анфиладой комнат — другого пути не было — и снова оказался в гостиной. У каминного огня сидел Алан де Портебаль в обществе вальяжного собеседника. Гриша шарахнулся в сторону и притаился у притолоки. Руки его тряслись, сердце гулко билось в щуплой груди. Художнику казалось, что удары его сердца разносятся по всей комнате. Что ты, успокойся, убеждал себя Гриша, они, аристократы, все так живут. Подумаешь, проблема. Они сами в таких случаях говорят: нет проблем. Он тоже врун хороший, наврал мне про крестоносцев. Я сейчас тоже что-нибудь совру, скажу: пришел делать зарисовки вашего интерьера. Нет, скажу так: зашел за альбомом Ле Жикизду. А еще лучше тихонько уйду и пережду где-нибудь: не век же они будут здесь сидеть. Пойду и запрусь в ванной. Ничего страшного, посижу на унитазе часик. Подумаю о чем-нибудь. Однако руки его дрожали, и ноги (он попытался сделать шаг) не слушались художника. Глупейшая, несуразная ситуация: значительный, международный мастер, так сказал себе Гузкин, прячется в туалетной комнате. Струев в таких случаях, вспомнил Гузкин своего московского коллегу, всегда прямо идет к мужьям и здоровается. Не пойду в туалет — подойду и поздороваюсь. Или вот что: сяду тихо в соседней комнате, в темном углу, чтобы не заметили. Отдохну в кресле — достойно и просто. Имею я право отдохнуть? Портебаль повернулся в его сторону и что-то сказал. Слова барона гулко отозвались в горячей Гришиной голове, но смысла слов он не понял вовсе. Узнал или нет? Кажется, нет. Или узнал? В гостиной было темно, и мелькнула надежда, что Портебаль принял его, Гришу Гузкина, за лакея. Есть у них такой арапчонок, очень на меня похожий, подумал Гриша, отрицавший до того сходство арабов с евреями, но сегодня окончательно уверившийся в правоте этих предположений. Похож, определенно похож арапчонок на меня, перепутать легко. Может быть, быстро пройти мимо, этаким семенящим лакейским шагом, — сделать вид, что я лакей, подумал Гузкин.

— Да это же Гузкин, — сказал собеседник барона, — ты чего там подслушиваешь, Гриша? Иди сюда, у нас секретов нет.

При ближайшем рассмотрении собеседник этот оказался бывшим журналистом, а ныне политическим деятелем Дмитрием Кротовым. Гузкин подошел к нему и стиснул своей потной ладонью руку парламентария.

— А ты как здесь?

— Сосед.

Оказалось, что русское консульство буквально через дорогу, и Диме Кротову стоило только перейти улицу, чтобы оказаться в особняке Портебалей.

— Весьма удобно, — заметил Дима Кротов, и Гузкин поразился происшедшей в журналисте перемене: говорил теперь Кротов степенно, слова взвешивал, глазами не бегал, — прилетаю в Париж на два-три часа, и времени раскатывать по городу, сам понимаешь, нет.

— И часто прилетаешь?

— Если дела, раз в неделю.

— И ты нефтью торгуешь? — спросил Гузкин со смехом; приятно было беззаботно посмеяться после пережитого; он весело оглянулся на барона де Портебаля, приглашая барона посмеяться вместе; действительно, забавная ситуация, г-н барон: выхожу я среди ночи от вашей жены, а вы с моим старым другом нефтью торгуете. — Тоже торгуешь, значит? — и новая порция беззаботного смеха выскочила из губ Гузкина. Впрочем, вторая порция смеха вышла уже менее беззаботной: Гриша представил себе, как много нефти успел Кротов продать в то время, пока сам он стоял у мольберта, и ему сделалось неприятно. Вот как несправедливо устроено в мире: работаешь-работаешь, а потом чиновник приходит — и, не тратя усилий, получает вдесятеро против тебя. Последняя рулада смеха вышла саркастической.

— Нет, — ответил Кротов серьезно, — не торгую. Но смотрю, чтобы те, кто это делает, делали это честно. Мы ведь не в лесу живем.

Оказалось, что у Кротова и Портебаля есть общее дело, о котором Гриша и подозревать не мог. Нефть, как выяснилось, была лишь побочным увлечением барона, его хобби, как выразился сам Алан. Основной же род занятий Алана де Портебаля был совсем иного рода: он возглавлял международные комиссии по санации правительств с переходным типом экономики — на предмет очищения рядов правящих классов от тех чиновников, что успели замарать себя взятками, связались в азарте перемен с криминальными структурами, объединились с мафиями и т. п. Экономика цивилизованной страны обязана быть прозрачной, так сказал Портебаль, и Дима Кротов кивнул значительно.

— Для кого же прозрачной? — спросил Гриша.

— Как для кого? — изумились его собеседники, — для всех.

— Все тайное становится явным, Гриша, — значительно сказал Портебаль, и снова Грише сделалось не по себе. Это он про что, подумал Гриша, но быстро успокоил себя: да нет, это они про коррупцию, и сказал вслух:

— А как же. Несомненно, Алан!

— Все, что происходит на правительственном уровне в отношении регуляции экономических процессов, как оказалось, должно быть абсолютно открыто мировому сообществу. Никаких секретов быть не может.

— Неужели совсем никаких? Должны же быть промышленные тайны! — ахнул Гриша. — Вот есть же у меня как у художника свои секреты, — прибавил он, расхрабрившись, и даже в глаза барону посмотрел.

Для того чтобы экономический процесс действительно мог стать всеобщим, для того чтобы крупные инвесторы не предполагали подвоха, — пояснил Кротов, — мы обязаны сделать все крупные трансакции капитала прозрачными. Все правительственные решения по поводу рынка должны быть открыты специальной международной комиссии. Такого рода профилактические санации проводятся международными комиссиями постоянно и повсеместно: сейчас Портебаля зовут в Россию, до того он инспектировал Аргентину, а до Аргентины объектом его пристального внимания была Республика Чили. Именно правая демократическая фракция российского парламента, фракция, возглавляемая Дмитрием Кротовым, и обратилась к г-ну де Портебалю с просьбой провести инспекцию в России, подвергнуть страну очистительной и воспитательно-оздоровительной процедуре. Возможности такой работы и обсуждались у камина на рю де Греннель. Вот, скажем для примера, выдает Международный валютный фонд кредиты на стабилизацию развивающимся экономикам. Раньше такие деньги и пропасть в России могли — помните плачевную историю? Ах, не будем ворошить прошлое! Ну, зачем! Зато теперь все будет устроено чрезвычайно прозрачно — почти как в аквариуме. И какая радость, что господин барон, с его опытом, возглавит комиссию.