– Если бы я знала, что ты выберешь именно сегодняшний вечер! Как назло, я назначила скучнейшую аудиенцию канцлеру Бестужеву. – Ложь легко сходила с ее языка, а для вящей убедительности она даже вздохнула. – Один Бог знает, чего он на сей раз от меня хочет! – При этом Екатерина смотрела на своего любовника честным, открытым взором.

– Ну, он наверняка не останется на всю ночь, – шутливым тоном промолвил Станислав. – Уж ты найдешь способ как-нибудь отделаться от него как можно раньше.

Екатерина мельком взглянула на Казю, и та успела разглядеть в ее глазах отчаяние. Часы показывали уже четверть восьмого. Казя старалась уловить ухом звуки голосов из передней, но до нее доносился лишь глухой шум возни с половины великого князя. Француза наверняка задержал снег. А может, он и вовсе не придет: испугался или кто-то предупредил его, какие последствия могут иметь чрезмерно близкие отношения с великой княгиней. Казя набралась смелости и отважилась нарушить молчание, которое вновь становилось тягостным.

– В-в-вы же знаете, как долго сидит обычно его светлость, – сказала она. – А в половине одиннадцатого пожалует князь Петр Шувалов, чтобы обсудить подробности предстоящего фейерверка. – Екатерина наградила ее благодарной улыбкой, поглаживая одновременно рукав Понятовского.

– Какая жалость, дорогой! Я так огорчена! Если бы я только знала раньше! – Казе даже почудилось, что Екатерина переигрывает.

Лицо Станислава вытянулось, он отвернулся и уставился в огонь. «Догадывается, – подумала Казя, – он, как и все, не может не догадываться, что Екатерине их отношения начали надоедать!» Ее охватило глубокое сочувствие к Станиславу и отвращение к себе за то, что она участвует в этом обмане.

– Завтра я уезжаю в Дрезден, – мрачно произнес Станислав.

Казя вспомнила, что из предыдущего изгнания он смог возвратиться в Петербург, лишь заняв ничего не значащую должность министра по делам Саксонии.

– Один лишь Бог знает, когда мне разрешат и разрешат ли вообще вернуться в Россию, – грустно добавил он.

– Конечно, разрешат, – Казя расслышала в веселом смехе Екатерины нотки облегчения. – Подумай только, как много интересного ты сможешь рассказать по приезде.

И Екатерина, продолжая беседовать беззаботным шутливым тоном, попыталась отвлечь Станислава от невеселых мыслей, а Казя извинилась, сославшись на небольшое дело и испрашивая разрешения удалиться, и вышла. Она дождется в прихожей появления француза и займет его разговором до ухода Станислава. Екатерина кивнула в знак согласия. Казя прошумела пышными юбками к двери и, уже прикрывая ее за собой, услышала сначала молящий голос Станислава «сегодня наша последняя возможность, дорогая», а затем приторно-ласковый Екатерины «любимый, я безумно устала... день выдался на редкость трудный». На это Станислав уныло ответил: «Значит, здесь я больше не нужен. Если это так, скажи мне...»

Карцель в нерешительности переминался с ноги на ногу посередине маленькой передней, а за ним, стоя спиной к Казе, грел у камина руки человек в зеленом бархатном пальто.

– Не знаю, следует ли мне доложить о приезде джентльмена, – неуверенно произнес карлик. Казя не ответила – ее внимание было приковано к стоящему у камина. Его темная голова была опущена, словно в глубоком раздумье, на коротких ботфортах таяли налипшие хлопья снега. При виде этой позы – слегка согнутой спины и склоненной головы – у Казн по непонятной причине захватило дух, а сердце так заколотилось, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Она с отсутствующим лицом подала знак Карцелю, и он молча удалился.

– Месье де Б-б-б... – как ни старалась Казя взять себя в руки и успокоиться, ей никак не удавалось выговорить это имя.

Он медленно обернулся на звук ее голоса, и свет люстры упал на его лицо. Секунду, одну ослепительную секунду, они, будто онемев, не шевелясь, глядели друг другу в лицо, затем она на выдохе выкрикнула его имя.

– Генрик! О Боже мой! – и она пошатнулась, готовая вот-вот упасть, в лице ее не осталось ни кровинки, глаза распахнулись от невероятного изумления перед несбыточным.

– Нет! Нет! Не может быть! – простонала она, не отрывая глаз от столь дорогого ей лица, навсегда врезавшегося в память. – Нет, этого не может быть! Тебя убили. Я своими глазами видела, как тебя зарубили саблями турки.

– Так ты меня не узнаешь, Русалка? – Это были первые слова, что он сказал ей после долгих девяти лет разлуки. Но на лице француза сияла улыбка, так хорошо знакомая Казе, улыбка, которая была ей дороже всего на свете. А голос Генрика, как и ее собственный, дрожал от осознания произошедшего чуда. Он шагнул вперед и взял ее руку в свою. При соприкосновении с ней тело Казн охватил жаркий огонь, как никогда и ни с кем, и тут Казя окончательно убедилась – это Генрик, восставший из мертвых и возвратившийся к ней Генрик. Он поднес ее руку к лицу, шепотом произнося слова любви. «Я здесь, Казя, я здесь, любимая». Очень осторожно, с величайшей нежностью Казя провела рукой по жуткому шраму на лице Генрика.

– След удара безумно грязного турка с неверным глазом и тупой саблей, – глаза Генрика искрились от смеха.

– О, мой Генрик, моя любовь, мой, только мой! – сердце Кази разрывалось от счастья, но внезапно по ее щекам медленно потекли крупные слезы, хотя на дрожащих губах продолжала играть блаженная улыбка. Генрик обнял ее, зарылся лицом в ее волосы, покрыл поцелуями ее шею и уже приближался губами к смеющемуся рту, но тут она, хоть и вожделея его ласк всеми фибрами своей души, напряглась всем телом и оттолкнула его голову.

– Нет, нет, любимый, только не здесь! Здесь нас могут увидеть! Неужели ты не понимаешь, она не должна ничего знать. Ничего!

– Я понимаю одно – я нашел тебя, мы снова вместе. Больше я ничего не хочу понимать. Я нашел тебя, Казя. Я тебя нашел.

Она зажала ему рот рукой.

– Потом, Генрик, потом, – лихорадочно зашептала она. – Я что-нибудь придумаю, да-да, придумаю, и обещаю, что очень скоро. И пришлю к тебе карлика с запиской. Мы встретимся и будем вместе, как были когда-то там, под березой.

Она ощутила, что его руки крепче смыкаются вокруг нее, и тут, к ее ужасу, дверь будуара Екатерины медленно отворилась.

Казя с силой вырвалась из его объятий, детским движением одной ладошки вытирая слезы с лица, а другой поправляя волосы. Из комнаты Екатерины вышел Понятовский, не затворив за собой дверь, и Генрик быстро отступил от Кази к камину.

У Кази голова пошла кругом. «Бог мой, он ошибся дверью – ему следовало выйти не сюда, а в коридор, – думала она. – Сейчас следом за ним может появиться Фике. Увидит меня в таком виде и сразу обо всем догадается. Да и Стас тоже». Но Понятовский был настолько погружен в свои переживания и мысли, что ничего не заметил. А если и заметил, то, скорее всего, решил, что поневоле стал свидетелем любовной ссоры между взволнованной Казей и незнакомцем у камина, едва удостоившим его взглядом. «Не иначе как сегодня вечер ссор между любовниками», – должно быть, подумал обиженный Понятовский.

Казя, между тем, с трудом изобразила на лице свою обычную сияющую улыбку и обратилась к Станиславу.

– Надеюсь, в самом ближайшем будущем мы снова будем иметь удовольствие лицезреть вас в Санкт-Петербурге, – молвила Казя вроде бы самым обычным голосом самую уместную в этих обстоятельствах фразу, но ей показалось, что прозвучала она странно и неестественно. Как будто говорила не она, а кто-то другой.

– Смотрите за ней получше, – тихо и печально ответил Станислав, – Будьте к ней особенно внимательны. В такое трудное время ей необходима помощь всех тех, кто считает себя ее друзьями.

Произнеся эти слова, Станислав еще некоторое время молча стоял с потерянным и огорченным видом маленького мальчика, с которым отказались играть его сверстники. Затем, почувствовав на себе взгляд Генрика, резко выпрямился, слегка поклонился и вышел из комнаты.

Генрик открыл было рот, собираясь что-то спросить, но Казя предостерегающе покачала головой, указывая на открытую дверь.