— А разве невозможен вариант «и — и»? — вступает со мной в спор Бурцев.

— В один день два преступления?.. Да что день? Часа не прошло! Смотри, в двадцать три нападение на таксиста, а в двадцать три сорок пять Валет уже пересвистывается с Ляминым. Тут есть над чем подумать.

Бурцев подходит к карте района, которая висит на стене, замеряет расстояние.

— Комбинат в получасе ходьбы от Гончарной. Бегом можно добраться минут за двадцать. Если взять такси…

— Вертолетом, Игорь Константинович, еще быстрей. Алиби у Дьякова нет, но психологически…

— Знаешь, Дим Димыч, — вновь этот ненавистный тон снисхождения старшего к младшему, — обычная житейская логика тут пасует. Преступление всегда патология, приходится быть готовым к любым неожиданностям. Но если ты прав, тем хуже для тебя.

Подтянутый молодцеватый конвоир вводит задержанного. Прокушенная собакой кисть уже перевязана, Валет бережно придерживает ее рукой, стараясь обратить наше внимание. Надеется разжалобить, что ли?.. Он вообще разыгрывает пай-мальчика: вежливо, даже почтительно здоровается с Бурцевым, просит разрешения присесть. Пока Бурцев выясняет для протокола анкетные данные, я решаю наиглавнейший для себя вопрос: он или не он? Что мне известно о Валерии Дьякове? Меньше, чем хотелось бы, но и не так уж мало…

Отец — поездной машинист, мать — приемщица в ателье химчистки. Дьяков-старший ушел из семьи, когда сыну было десять лет, это подействовало на мальчика оглушающе. Отец преподал Валерке первый урок жестокости: ушел и ни разу о нем не вспомнил (у второй жены родилась девочка, и она не разрешала мужу видеться с сыном, боясь, что он может вернуться к прежней семье). Мать после ухода мужа опустилась, стала выпивать, водить в дом мужчин, и сын проникся к ней жалостливым презрением. Домой не тянуло, все больше времени стал он проводить на улице. А потом появились дружки, точнее, кореша…

— Итак, Дьяков, что вы можете рассказать об обстоятельствах кражи на камвольном комбинате?

Ах, Бурцев, Бурцев, похитрей бы, не так лобово…

Дьяков развязно бросил ногу на ногу, закурил, пуская дым затейливыми кольцами.

— В жизни не был на этом комбинате и понятия не имею, где он находится.

— Отлично! — удовлетворенно потер руки Бурцев. — Охотно верю, что адреса ресторанов вы знаете лучше. Но на этом комбинате работает ваш приятель Лямин. Неужели вы никогда не дожидались его у проходной, скажем, в день получки?..

Дьяков спокойно пожимает плечами.

— Для встреч мы находили места потеплей и поуютней.

— Кафе «Пингвин», например. Но в субботу вы, кажется, сделали исключение? Где вы были в тот день с двадцати трех до двадцати четырех?

— Дома…

— Не лгите, Дьяков, там вас не было!

— А вы дослушайте! Я был дома у одной хорошей знакомой, провел у нее всю ночь…

Дьяков категорически отрицает свою причастность к краже. Лямин перебросил шерсть через забор? Ну и что же? А при чем тут он, Дьяков?

— Лямин-то что думал? Переброшу шерсть, потом перелезу сам, весь товар мой, и делиться ни с кем не надо. Перебросил, а тут идут мимо случайные прохожие. Видят — падает добро с неба, почему не воспользоваться. Подхватили — и драпака! Вот теперь их и ищите!

— Почему вы думаете, что прохожих было несколько? Вам что, известно, сколько шерсти похищено?

Валет закуривает, выигрывает время для ответа.

— Это я так, предположительно. Не такой человек Витька Лямин, чтоб мараться по мелочам.

— Красиво сочиняете, Дьяков, даже завидно.

Ухмыляется — нагло, глумливо: «Да, сочиняю, а вы попробуйте опровергнуть». И от этого у Бурцева начинает пульсировать жилка на шее, я вижу, как он накаляется.

— Больше вам нечего сказать нам, Дьяков? Учтите, таким упорным запирательством вы только усугубляете свою вину.

Валет молча покуривает.

Мне хочется хоть на минуту согнать с его лица выражение спокойного превосходства, кроме того, мне необходимо проследить за его реакцией, и я говорю:

— В субботу в двадцать три часа вы нанесли тяжкое ножевое ранение таксисту Михаилу Носкову. Сейчас он в больнице, и неизвестно, выживет ли…

Мои слова производят совершенно потрясающий эффект. Валет рвет на себе рубаху, скатывается на пол и, судорожно суча ногами, заходится в душераздирающем крике:

— А-а-а!.. Все, все на меня, вали, начальник! И собаку, и шерсть, и таксиста! Вали на Серого, Серый все свезет! Беру, все беру на себя, что было, чего не было! Сидеть так сидеть!

— Верить, дорогой, надо фактам, и только им. А факты у тебя, прямо скажем, скудны и недостоверны. — Начальник отделения угрозыска Бундулис помолчал, ожидая моих возражений. Не дождавшись, продолжал: — Без доказательной базы все ваши обвинения против Валета рассыплются на суде, как песочный замок. Я не только тебя имею в виду, это и к Бурцеву относится. Если он не найдет похищенную шерсть, Дьяков выскользнет у него меж пальцев — версия случайных прохожих придумана очень ловко. Но вернемся к ранению таксиста. В котором часу вышел Дьяков из дому?

— В пол-одиннадцатого. Хозяйка слышала, как хлопнула дверь.

— Время названо точно? Она что, смотрела на часы?

— Она смотрела по телевизору «Шире круг», и как раз в это время передача подошла к концу.

— А ты проверил? Вижу, что нет. Сколько раз тебе повторять: ничего на веру, ни одной малости. А тут такая деталь!..

Бундулис развернул телепрограмму, стал ее просматривать.

— Вот, полюбуйся — передача закончилась в двадцать два пятьдесят. Мог Валет за десять минут дойти до Гончарной?

— Сомнительно, — промямлил я, не зная, куда деть глаза.

— То-то! К бабке-свидетельнице у меня претензий нет, она могла добросовестно заблуждаться. Но с каких это пор мы стали на непроверенных показаниях бабок строить свои фантастические версии?

После начальственной встрепки Бундулиса я встретился с Сушко, коротко доложил ей о последних событиях, стараясь повыгоднее осветить свою роль в задержании Дьякова. В продолжение моего рассказа Галина Васильевна прилежно рисовала на чистом листе бумаги большие и малые треугольники. Нарисует, заштрихует, опять нарисует… Когда я кончил, она смяла листок и швырнула его в корзину.

— Все это прекрасно, Дмитрий Дмитриевич, но общий итог неутешителен: виновный не найден.

— Темно, Галина Васильевна! Случайная уличная стычка, очевидцев практически нет…

— Неправда! — Сушко пристукнула по столу маленькой крепкой ладошкой. — Есть свидетель, и главный притом, но его надо отыскать. Я говорю о девушке, за которую вступился таксист. Она не могла уйти далеко от места происшествия, все произошло в считанные мгновения, и поэтому должна если не знать, то хотя бы догадываться о несомненной связи между ссорой и последовавшим за ней преступлением!

— Пост хок — эрго проптор хок? — блеснул я эрудицией.

Сушко вскинула на меня длинные пушистые ресницы.

— Ого! Вы знакомы с латынью?

Я оскорбленио промолчал.

— Да, Дмитрий Дмитриевич, «после этого — значит поэтому». Хрестоматийный пример логической ошибки! Но в данном случае все было именно так: преступление последовало за ссорой… Ищите девчонку, она выведет вас на преступника!

— Ищем, Галина Васильевна, но приметы слабоваты.

— Разве? Я беседовал с Ольгой Павловной, она ее описала очень выразительно.

— У Валета алиби, значит, отпадает и Черныш.

Сушко задумалась. Потом, видимо, окончательно утвердившись в какой-то мысли, тряхнула каштановой гривкой.

— А вы заметили, как разительно совпадают приметы этой девицы, названные матерью потерпевшего и хозяйкой Дьякова?

— Думаете, именно она была в тот вечер на Гончарной?

— Вполне вероятно. Допустим, Дьякова в тот вечер на Гончарной не было — он в это время готовился к приему мешков от Лямина. Но девчонка могла прогуливаться по этой улице с другим. Именно это и вызвало взрыв ревности у преступника. Нож предназначался не таксисту, он стал случайной жертвой.