Завтра мы будем в Баку. До свиданья, друг мой!

Баку издавна славится развалинами старого дворца Ширван-хана, Девичьей башней, соленой землей, водой и сильными ветрами.

Нестерпимо жжет солнце. На пыльную мостовую ложатся густые тени. Большая разлапистая тень — дерево; квадратная — дом. А вот какая-то смешная, забавная — тень ослика. Ослик прядает ушами, ритмично машет хвостом.

— Ишь ты! — удивляется казак. — Тоже лошадь… Спаси и помилуй… И как персиянцы на них ездют…

— А ты, Иван, спробуй… — советует ему другой, — Спытай. Глядишь, и тебе приглянется.

— Тьфу ты! — Иван Ряднов, серьезный и обстоятельный казак, грозит насмешнику здоровенным кулаком.

Рябой рыжий казачок прыгает прямо под ноги путешественнику.

— Федька! — строго приказывает Ряднов. — Осла кормить будешь. Вишь, какой он тощий… Понял?

— Понял. — угрюмо отвечает казачок и не спеша подходит к ослу.

Нещадно палит солнце.

— Как в сухой бане, — жалуется кто-то и тяжело вздыхает. — Ну и жисть, братцы! Когда же домой-то?

— Домой рано. Не все дела ищо сделали… — поясняет обстоятельный Ряднов.

— А чего осталось? — возмущается кривой, вечно чем-то недовольный Матвей Суслов. — Голь одна кругом.

— Тебе голь. А их благородию виднее. В прошлые разы хинное дерево нашли. Слыхал?

— Ну и што?

— Коль у тебя лихоманка какая случится, лечить станут. Понятие иметь надо!

— Одно и есть, что хина, — не унимается Матвей. — А цветья зачем берем?

«Цветья? — думает Ряднов. — Зачем, в самом деле, их благородие всякие цветочки, словно девка, подбирает? — И тут смекает: — Цветья тоже, значит, от хворобы!»

— Дядя Ваня! — вступает в разговор Федька, — А я надысь ввечеру персиянского черта видел. Величеством больше льва. Шерсть коротка. Глаза — уголья. Голос велик и страшен. А сам хвостатый и весь-весь в пятнах.

— Дурак ты, Федька, — спокойно отвечает Ряднов. — То большая персиянская кошка. Пантер — по-ихнему.

— Чудно как-то… — тянет Федька. — Кошка, а зовут пантер.

— Ну как есть дурак, — вздыхает Ряднов. — Для них, поди, тоже чудно, что вот тебя Федором прозывают.

— И ничего чудного тут нет, — серчает Федька. — А их дербентского хана, слышь, тоже так кличут: Фет Али — Федор…

— Ух, — утирает глаза от смеха Ряднов. — Ну и скоморох же ты, Федька! А теперь скажи мне: если дербентский хан твой тезка, почему он лошадей тебе пожалел?

Федька разевает рот, чтобы все объяснить. Не он, мол, виноват, а их благородие: не захотел резать ханскую щеку, вот хан и не дал лошади. Но казачок тут же спохватывается: как бы опять не попасть впросак. Чуть что, казаки над ним до упаду хохочут. А как смеялись они в караван-сарае, Федьке до сих пор вспомнить тошно.

Спустились они тогда с горы Биш-Бармак и остались в том сарае ночевать. Казачок притомился за день и сразу уснул. Спит спокойно, ничего не чует. А гнусу всякого в том караване — хоть метлой мети, хоть лопатой греби. Наутро глаза и нос у Федьки распухли. Казаки гогочут:

— Смотри, нос-то у тебя — груша переспелая.

— Федька! — зовет Ряднов. — Снеси письмо хану. Да поживей возвращайся.

По жарким, пестрым, как шкура пантеры, улицам Баку плетется маленький казачок. Вопиют муэдзины, созывая верующих. Стонут нищие. Ругаются, стараясь перекричать друг друга, нарядные персы, возвращаясь с базара.

И сквозь этот невообразимый шум, гвалт, крики идет маленький казачок.

— Ибн алла! — каркает кто-то над самым ухом.

— Ибн алла! — сверкнув глазами, проносится быстрый всадник, едва не задев Федьку лошадью.

Бакинские улочки так узки и запутанны, что, пройдя одну, не всегда попадешь в другую. Дома на них стоят как попало.

Чудная страна: и улицы чудные, и люди чудные. Недавно Федька писал домой: «А платья персы носят озямные, киндячные, кумачные, кутнятые и опоясывают себя великими кушаками, а поверх кушаков шали вишневые, а на головах чалмы. На ногах чулки да башмаки, а жонки ходят, закрывшись в тонкие платки. Лиц и глаз не видать. Чудно».

— Ибн алла! — снова кричат из-за угла.

Федька в испуге шарахается в сторону и больно зашибает ногу. Казачок садится на землю, дует на ушибленное место:

— Фу… у верблюда боли, фу… у пантера боли… фу… у хана боли…

Проходит мимо перс, останавливается. В изумлении слушает. Аллах, как странны эти русские! Подумать только, как они молятся: плюют и дуют на ногу!

Передохнув, Федька встает, вприпрыжку несется к ханским хоромам.

Начальник ханской канцелярии пристально смотрит в окно: — Проклятые гяуры, они смеются над нами. Кто позволил им, неверным, без почтения относиться к знатному бакинскому властителю — прислать какого-то мальчишку.

Ибн-Мухамед-оглы велик и тучен. Его толстый живот напоминает огромную бочку. Сверху он, словно обручем, стянут тугим красным поясом. Но пояс все равно не помогает: когда Мухамед сердится, живот раздувается так, что того гляди лопнет. Впрочем, это одна из любимых забав владыки — так злить толстого Мухамеда. «Дьявол! — шепчет, негодуя, Мухамед. — Такой же дьявол, как и его родственник Фет Али! Оба они — два уха одного безумного верблюда. Они всегда заодно. Фет Али недоволен русскими, и наш тоже гонит. Кто их сюда звал? Кто?» — тучный Мухамед начинает пыхтеть.

Недавно хан дал приказ: впредь сноситься с русскими только «через переписку». Но русские пишут вот что:

«Мы должны, мы обязаны обследовать берега Каспия, а также земли, к ним прилегающие. Наш долг перед отечеством и наукой сего требует…»

Мухамед протягивает толстую волосатую руку к кувшину и отчаянно кричит. Он делает так всегда, прежде чем пить вино. Ведь Мухамед турок. А верующим в коран и аллаха запрещается пить вино. Но когда Мухамед кричит, душа его уходит в пятки. Теперь он может пить вина сколько захочет. Его верующая душа не знает, что совершает его неверующее чрево.

«А все же хорошо пьют эти русские! — неожиданно вспоминает Мухамед. — Хорошо! На днях сам видел, как один казак на спор выпил целое ведро чихиря».

Мухамед с блаженной улыбкой склоняет голову на руки и засыпает.

«О великий огонь! Царь земли и неба! Ты, дарующий земле жизнь, ты, дарующий мне душу. Я, раб твой, тебя прошу, умоляю — будь милостив!»

Человек в тюрбане закатывает глаза и, воздев руки к небу, покачивается в такт молитве.

В пустом гулком храме слышно бормотанье молящихся. Это один из немногих уцелевших великих храмов — храм огнепоклонников. Люди здесь молятся великому создателю всего живого, богу и царю вселенной — огню.

Огонь! Словно рыжий тигр, вылетает он из трубы, рычит, прыгает и пляшет над головами молящихся.

Да, многие, наверное, забыли о нем. Но они, огнепоклонники, помнят. К новорожденному богу пришли три царя. И принесли ему мирт, ливан и злато. Коли мирт возьмет — врачующим пророком будет. Коли злато — царем земным. А если ливан — бог это.

Но взял младенец и злато, и ливан, и мирт. И даровал царям камень, дабы единой и твердой их вера в бога была. Однако цари не скоро то поняли. Бросили камень в колодезь, там пламя сверкнуло. С той поры и носят то пламя по храмам. А коли погаснет оно, ищут долго. Не найдешь его, не обогреешь сердце — несчастным станешь.

Более двух лет человек в тюрбане не приходил в храм. И вот божество его наказало. Сегодня дом его пуст. Немо и холодно глядит он на людей пустыми глазами окон. Злая птица-горе пролетела над ним: в тот день, когда хозяин был в Баку, вольные горцы напали на его дом. Жену и детей увели в плен.

Что делать? Как жить дальше?

«Наняться в слуги?» — бормочет вслух человек в тюрбане.

Со двора храма доносится ржанье лошадей, чья-то непонятная речь. Искоса молящиеся смотрят в полуоткрытую дверь. Человек в тюрбане медленно выползает из священного круга. Некоторое время он еще ползет, а затем резко выпрямляется и поворачивается спиной к молящимся. Разве не вняло божество мольбам бедного человека и не послало ему на помощь этих чужестранцев? «Пламенный бог, благослови меня!»