— Ах, Эванджелина, что мне делать? — услышал Эллиот собственный хриплый голос. — Я хотел тебя целый день. С того самого момента, как ушел от тебя на рассвете, и до этой минуты. И каждую минуту между ними. Кажется, я люблю тебя до умопомрачения.

Губы ее дрогнули в загадочной женской улыбке. Эванджелина провела рукой по своему телу явно приглашающим жестом и протянула к нему другую руку. Крепко зажмурив глаза, Эллиот, охваченный радостным предвкушением, представил себе, как вторгается в ее плоть, сеет свое семя и зачинает ребенка. Эванджелина не сводила горящего нетерпением взгляда с его давно готового к бою орудия. Эллиот занес на кровать колено, намереваясь присоединиться к ней, но Эванджелина, издав негромкий возглас, приподнялась, взяла в руки его пульсирующий от нетерпения символ мужественности и обласкала его губами и языком.

— Какой красивый! — услышал Эллиот ее восхищенный шепот. Он замер в мучительном восторге, потом, утратив самообладание, толкнул ее спиной на подушки и, опустившись на нее, потребовал:

— Скажи, что любишь меня, Эви. Она — молча смотрела на него.

— Скажи это, Эви, прошу тебя, — хрипло умолял он, погружаясь в ее плоть.

Она вздохнула и выгнулась ему навстречу, приоткрыв губы от наслаждения и с готовностью подчиняясь заданному им ритму.

— Скажи это, Эванджелина, — снова попросил он. — Я должен услышать эти слова. — Он перестал двигаться, хотя с трудом сдерживал себя.

— Да, — выдохнула она наконец. — Я люблю тебя, Эллиот, да поможет мне Господь.

Безумно обрадованный ее ответом, он перестал сдерживаться, все глубже и глубже вторгаясь в ее плоть. Они одновременно достигли наивысшей точки наслаждения, и она выкрикнула его имя, едва ослепительное удовольствие взорвалось в ней бушующим смерчем. Хватая ртом воздух, Эллиот перекатился на бок, ожидая, пока восстановится дыхание.

Потом, лежа в постели жены, он размышлял о том, что только что наделал. В течение двух недель он второй раз совершил поступок, приводивший его самого в полное замешательство. Во-первых, он всеми правдами и неправдами заставил Эванджелину выйти за него замуж. А теперь он с помощью уговоров, умасливания и даже легкого эмоционального шантажа вынудил ее сказать то, что ей не хотелось говорить. Все это было неправильно. Однако в данный момент его это не беспокоило.

В комнате стояла умиротворяющая тишина. За окном ворковали голуби, вдалеке слышались взрывы веселого детского смеха. Звуки эти были непривычными, однако, безусловно, успокаивающими. Интересно, почему он никогда не слышал их раньше? Может быть, это объясняется тем, что до того, как Эванджелина вошла в его мерзкую жизнь, нечего было слышать?

Господи, как хорошо просто лежать рядом с ней: смотреть, как луч солнца, упавший на белокурые волосы, украсил лицо золотистым блеском; вдыхать восхитительный сладкий аромат ее тела; слушать спокойное легкое дыхание. Он придвинулся к ней поближе, и оба они погрузились в приятную дремоту.

Когда Эллиот проснулся, солнце уже покинуло комнату, наполнив ее мягкими тенями. Свежий ветерок, напоенный ароматами летнего вечера, проникал сквозь открытые окна. Эванджелина, приподнявшись на локте, смотрела ему в лицо.

— Пора вставать, дорогой, — сказала она. — Мы должны одеться и спуститься вниз.

Он повернулся к ней и взял ее руки в свои.

— Я люблю тебя, Эви. Я уже говорил тебе об этом?

— Говорил. — Ее глаза в вечернем освещении казались чуть влажными. — Я тоже люблю тебя. Наверное, нет необходимости притворяться, будто это не так.

Эллиот почувствовал нотку сожаления в ее голосе и резко прижал ее к себе.

— Эти три слова, произнесенные тобой, в корне изменили мою жизнь. Повторяй их почаще, Эви.

Положив голову ему на грудь, она надолго притихла.

— Эллиот! — вдруг сказала она. — Я хотела задать тебе один вопрос.

— Милая, — нежно произнес он, погладив тыльной стороной ладони ее щечку. — Можешь спрашивать о чем угодно.

Она долго молчала. Но это было не то умиротворенное молчание, в которое погружаются удовлетворившие страсть любовники. Сейчас молчание порождалось неуверенностью.

— Эллиот, ты намерен быть мне верным мужем? — решившись наконец, спросила она.

Он резко приподнялся и повернул ее к себе лицом.

— Что за вопрос, Эви? Разумеется, я намерен хранить верность. Зачем еще, по-твоему, я умолял тебя выйти за меня замуж?

Она взглянула на его сведенные на переносице брови, на глубокую морщину, появившуюся на лбу. Интимной задушевности, которая возникла было между ними, как не бывало, она сама все испортила.

— Я… я не знаю, Эллиот, — запинаясь, проговорила она. — Но женам, наверное, позволительно задавать такой вопрос.

— Моей жене нет необходимости спрашивать об этом, — с искренним возмущением заявил он. — Неужели ты думаешь, Эви, что я, женившись, буду продолжать вести холостяцкий образ жизни?

Эви почувствовала, что краснеет.

— Я не думала… — пролепетала она, но по выражению ее лица было видно, что именно эта мысль не давала ей покоя.

Эллиот откинулся на подушки и прикрыл глаза рукой. Полежав так некоторое время, он тяжело вздохнул:

— Черт возьми, Эви! Мы не женаты и двух недель, мы каждую ночь занимаемся любовью. Иногда дважды! Я сплю как бревно, я запинаюсь при ходьбе! И почти не выхожу из дома. — Его шотландский акцент усиливался с каждой фразой. — Побойся Бога, женщина! У нас целое стадо детей, которые доводят меня до полного изнеможения — причем, заметь, я совсем не жалуюсь, — но, видит Бог, я уже не юноша! Мне тридцать пять лет! А у тебя еще вошло в привычку соблазнять меня средь бела дня под носом у слуг. А теперь скажи мне, радость моя, когда и каким чудом смог бы я найти силы на любовницу — или кого ты там себе вообразила?

Он даже не заметил, что кричит, пока не раздался резкий стук в дверь. Покраснев от смущения, Эви нырнула под одеяло.

— Умоляю вас, милорд, вставайте! — послышался певучий голос Кембла. — Пора одеваться к ужину.

Годфри Мур, барон Крэнем, сидел, лениво развалившись, в кресле возле окна, нетерпеливо покачивая на пальце монокль на черной атласной ленточке. В «Бруксе», как всегда, было многолюдно, однако сегодня он приехал сюда не для того, чтобы играть в карты. Нет, он явился по приказанию лорда Линдена, который щедро вознаградил его за доставленное неудобство.

Крэнем раскачал монокль и ловко поймал его в ладонь. Скривив губы в усмешке, он уставился на Линдена. Глупец. Сколько бы он ни распускал сплетен о том, что Крэнем и Рэннок стали закадычными друзьями, сколько бы ни таскал его за собой по всем злачным местам Лондона, кровожадный незнакомец не торопился выползать из тени. Нет, будущий убийца Крэнема нежился сейчас в постели с молодой женой в Ричмонде. И пусть этому никто не желал верить, Крэнем-то знал это наверняка.

Он незаметно зевнул и направился в комнату, где играли в карты и где прогуливался между столами с бокалом в руке очаровательный, как всегда, виконт. Догнав его, Крэнем незаметно наклонился к его уху и сказал:

— Линден, скоро ли закончится вся эта история? Мне все время кажется, что над моей головой занесен топор.

— Надо держаться, приятель, — саркастически прошептал в ответ виконт. — Молю Бога, чтобы у вас не сдали нервы именно в тот момент, когда мы так близки к победе. Но вы, возможно, предпочли бы, чтобы вас пристрелил Рэннок? — холодно заметил Линден. — Вы начинаете утомлять меня.

— Я не боюсь этого шотландца, — презрительно фыркнул Крэнем. — Тем более при дневном свете.

Линден элегантно приподнял бровь:

— Вот как? Значит, вы еще больший болван, чем я думал. Надеюсь вы, в соответствии с нашей договоренностью, настойчиво внушали окружающим, что помирились с Рэнноком?

— Я старался, но кто поверит тому, что мы с маркизом стали вдруг лучшими друзьями? А лорд Рэннок? Он тоже старается внушить всем, что мы помирились?