Веселова бросилась к двери, а Федотова тяжело опустилась на стул.

«Смотри-ка ты, явился, — думала она, — словно подслушал наши разговоры. Ну и ферт — целый полтинник отвалил».

Жених произвел ошеломляющее впечатление на многих.

Когда русобородый извозчик, нагруженный кожаными заграничными чемоданами, отдуваясь, проходил через тюремный двор в Шурину комнату, из окон на него смотрело множество глаз.

«Подарков, подарков-то сколько», — шелестело повсюду.

Даже княжна Вадбольская, получившая сигнал от Спыткииой, поднялась с кресла и чуть отодвинула тяжелую штору.

— Боже мой, — сказала она, с грустью покачивая головой, — какие у людей дикие вкусы. Выбрать себе в невесты эту «мовешку» — не понимаю, решительно не понимаю…

Слово «мовешка» (безнравственная) было из лексикона девиц Смольного института, где княжна проводила годы своей ранней молодости.

А Шура витала на седьмом небе и хотя и пыталась скрыть свою радость, ей это плохо удавалось — глаза так и искрились смехом, лицо пылало, а розовые ушки, казалось, вот-вот вспыхнут и загорятся.

Жених пробыл у Шуры недолго — всего четверть часа. Прощаясь, он галантно раскланивался, ловко щелкал каблуками и вручал Шуриным сослуживцам пригласительные билеты.

На великолепном лощеном картоне в обрамлении виньеток крупным прописным шрифтом было напечатано:

Приглашение получили также старшие надзиратели Спыткина и Куликов и двадцать четвертый номер — Федоров. Он так застеснялся, что чуть не выронил билет, но Коридзе ловко подхватил его у самого пола и, сверкнув белозубой улыбкой, воскликнул:

— Держи, дорогой, крепче. Вылетит — не поймаешь!

Все весело засмеялись — шутка показалась необыкновенно остроумной. Коридзе вскочил в пролетку, галантно махнул рукой.

На Новинском бульваре он сказал как бы про себя:

— Визит прошел удачно.

— Слишком удачно, — сказал возница, не оборачиваясь. — Нет ли здесь ловушки?

После отъезда нежданного гостя Веселова не удержалась и, улучив минутку, забежала в комнату Шуры — ей очень хотелось хоть краем глаза взглянуть на подарки. Но, к удивлению своему, она увидела, что чемоданы стоят нераспакованные.

— Что же ты сидишь, дурочка? Давай посмотрим.

Шура осторожно начала поднимать крышку чемодана — блеснуло что-то белое, ажурное, точно морская пена, — и тут же захлопнула.

— Не могу, — сказала она с дрожью в голосе, посмотрела на подружку жалобно, бросилась ей на плечо и заплакала.

— Эх ты, да разве от счастья плачут? — тихо сказала Веселова, сама готовая заплакать, но приставать с расспросами больше не стала и вскоре ушла.

Долго обсуждали надзирательницы подробности этого нежданного визита.

А Федоров, устраиваясь на ночь в прихожей на ларе, надрывно кряхтел и чесал пальцами за воротником и за ухом.

«Я ведь почему выронил визитку, — говорил он сам себе. — Вот смеются — увалень, мешок с вилками. А тут не то… Тут почудилось, что узнал я этого грузина. Видал его, кажется, в Бутырках, когда был там надзирателем».

Подумав Немного, он вспомнил о «Славянском базаре», о чемоданах с подарками и заключил:

— Нет, не тот. Просто показалось. Был бы он русский, тут уж я бы не оплошал. А грузин — кто их разберет.

И сквозь мгновенно нахлынувшую дрему надзиратель попытался представить банкет, но так как на банкетах он никогда не бывал, то ничего и не представил, кроме жирного окорока, который он ел на пасху.

Изучая филерские доклады, Пересветов видел, что дело с побегом подвигается довольно быстро. Вот сообщение о том, что «Босяк» (Владимир Калашников) приходил на свидание с фальшивым паспортом, как брат каторжанки Королевой, и надзирательница Спыткина в нарушение всех правил предоставила им свидание в отдельной комнате. Потом «Босяк» о чем-то шептался с надзирателем Федоровым. Коридзе, как сообщили из Кутаиса, в списках дворян не значится. Он сменил несколько квартир, приезжал в тюрьму и привез якобы для своей невесты «Изразцовой» четыре туго набитых чемодана. Конечно, в них одежда для побега.

Пересветов радостно потирал руки, удивляясь тому, с какой наглостью действуют преступники.

Ну, а деньги? Ведь для сокрытия убежавших необходимо немало денег.

И об этом было специальное донесение.

«29 июня в 10 часов 30 минут утра, — сообщал филер Бирюков, — «Образцовый» вышел из дома Локтевых по Первой Мещанской улице, где он теперь проживает, и пошел в дом Морозова по той оке улице, откуда вышел через 10 минут. Затем наблюдаемый проехал по конке к Сухаревой площади, а оттуда по трамваю до Старой Божедомовки, где зашел в почтовое отделение. Минут пять спустя я также вошел в отделение, где застал «Образцового» сидевшим на скамейке и считающим деньги. Удалось заметить, что «Образцовый» положил в кошелек пачку денег в полпальца толщиной. Какого были достоинства кредитки, я не заметил. На скамье же около «Образцового» на пространстве примерно в четверть листа писчей бумаги лежали деньги звонкой монетой, частью золотыми пятирублевиками, частью серебряными рублями. Выйдя из почтового отделения, «Образцовый» сел в трамвай и приехал в дом № 8 по Волкову переулку».

Итак, все ясно. Побег действительно назревает. Теперь только не упустить, терпеливо ждать, не спугнуть, а когда рыбка войдет в сеть — тут уж хватай, не зевай!

А может, сообщить Воеводину или сразу самому начальнику? Недаром говорят: дружно не грузно, а один и у каши загинет. Но Пересветов тут же отогнал эту дикую мысль. Боже упаси! Дай только знать, они не то что ложку, а и весь котелок с кашей отберут. И будешь потом сидеть, да облизываться. Нет, тут дело верное. Сам начинал — самому и кончать надо… Может быть, сообщить Вадбольской? Нет, нет, это совсем глупо — она перепугается, тут же позвонит градоначальнику, и все-все рухнет. Но шутить с такими серьезными противниками тоже нельзя.

У парадного входа тюрьмы нет часового. На углах маленького переулка сидят лишь городовые-будочники.

И чтобы не оказаться в дураках, Пересветов тут же принял решение: на ночь расставлять вдоль всей церковной ограды пятерых городовых, строжайше приказав им замаскироваться в кустах акации и следить до утра за входом. А филерам, размышлял пристав, нужно указать, чтобы понаблюдали за надзирателем Федоровым. Не исключено, что «Босяк» подкупил его.

…Неслышно вошел вахмистр и осторожно положил перед приставом телефонограмму. На листе бумаги рукою писаря было четко выведено: «Предлагается к 16 часам сего числа явиться в Московское охранное отделение для получения срочных инструкций».

И ниже подпись: «Чиновник особых поручений коллежский секретарь Воеводин».

Пересветов посмотрел на часы — оставалось сорок пять минут. Живо встал, по давнишней своей привычке слегка подбоченился и, зычно крикнув: «Пролетку!», пошел к себе наверх переодеться.

Кому, говорят, тюрьма, а кому мать родная.

Эту пословицу Федоров не произносил на людях, но наедине сам с собой повторял часто.

И в самом деле, тюрьма его одевала и кормила, давала ему хотя и небольшие, но все же деньги.

Правда, когда работал в Бутырках, было хлопотно, непомерная строгость начальства угнетала, напарники да и арестанты иной раз грубо, по-мужицки смеялись над его неповоротливостью, сонливостью и жадностью к еде.

Но зато здесь, в женской, он чувствовал себя королем — считай, один мужик на такую ораву баб. Работенка, как говорят, не бей лежачего, на женское незлое шутейство обижаться не приходится — ну иной раз и посмеются, а все равно и кормят хорошо и спать дают вволю.