— Скажите, Сорока и другие главари националистов узнали, кем на самом деле была Ива?

— Это только в приключенческих романах чекисты на последних страницах обязательно встречаются со своими врагами в кабинете следователя. Нет, мы постарались сделать так, чтобы никто в те дни не догадывался о том, кто такая Ива Менжерес. Чекистам не нужны аплодисменты.

— И самый последний вопрос: что сталось с Марией? Вам известно что-нибудь о ее судьбе?

— Помните ленинское: всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться? Совсем недавно я увидел в одном зарубежном журнале фото: упитанный юнец прицелился из винтовки в карту нашей страны, разлинованную под мишень. Там, где Москва, — «десятка». Чужой мир смотрит на нас сквозь прорезь прицела — винтовочного, ядерного, атомного. И пока он так смотрит — чекисты должны оставаться на посту…

Норман Гортсби сидел на скамейке в Гайд-парке, спиной к кустам, посаженным у ограды, и лицом к широкой аллее для экипажей. С Гайд-парк-корнер, справа от него, доносился шум и грохот уличного движения. Был уже седьмой час, и ранние сумерки мартовского вечера, пронизанные бледными лучами луны и светом уличных фонарей, окутывали землю. Казалось, вокруг царило безлюдье, но незаметные тени молча скользили по дорожкам или сидели на скамьях, еле различимые в сгущающемся сумраке.

Возле него на скамейке сидел пожилой джентльмен; вид у него был мрачный и несколько вызывающий — вероятно, это было все, что осталось от самоуважения в человеке, которому никого и ничего в жизни не удалось победить. Его одежду нельзя было назвать поношенной, во всяком случае, она выдерживала испытание в полумраке, но трудно было представить себе его покупающим коробку шоколадных конфет или гвоздику для петлицы. Он, несомненно, принадлежал к тому убогому оркестру, под чью музыку никто не пляшет; он был одним из страдальцев, чьи жалобы не вызывают ответных слез.

Когда джентльмен поднялся со скамьи, Гортсби представил себе, как он возвращается в домашний круг, где его не уважают и не любят, или в какой-нибудь неуютный номер меблированных комнат, где все внимание, вызываемое им, сводится к вопросу: заплатит ли он по счету? Его удаляющаяся фигура медленно растаяла в сумраке, а место на скамейке немедленно занял молодой человек, вполне прилично одетый, но не менее угрюмый и подавленный, чем его предшественник. Словно желая подчеркнуть, что жизнь не щадит его, молодой человек, бросаясь на скамью, облегчил свою душу громкой и сердитой бранью.

— Я вижу, вы не в духе, — сказал Гортсби, чувствуя, что должен как-то откликнуться на поведение своего соседа.

Молодой человек повернулся к нему с выражением такого обезоруживающего чистосердечия, что Гортсби невольно насторожился.

— Вы тоже были бы не в духе, случись вам попасть в такое положение, как я, — сказал он. — И как это меня угораздило сделать такую глупость!

— А что такое? — равнодушно спросил Гортсби.

— Приехал только сегодня и хотел остановиться в отеле «Патагония» на Беркшир-сквер, — продолжал молодой человек. — И вдруг оказывается, что его снесли месяц тому назад, а на его месте выстроили кинотеатр. Шофер такси посоветовал мне другую гостиницу поблизости. Я заехал туда. Послал письмо с моим адресом домой и вышел купить мыла — я забыл захватить свое и терпеть не могу пользоваться мылом, которое дают в гостинице. Потом я немного погулял, выпил стаканчик в баре, посмотрел на витрины магазинов, а когда я собрался вернуться к себе, обнаружилось, что я не помню названия гостиницы и даже не знаю, на какой она улице. Нечего сказать, положеньице для человека, не имеющего в Лондоне ни друзей, ни знакомых! Я могу, конечно, телеграфировать домой. Но они еще не получили моего письма с адресом гостиницы. А пока что у меня нет ни гроша, я вышел с шиллингом в кармане и истратил его на мыло и в баре. Вот я и сижу здесь с двумя пенсами и не знаю, где переночевать.

Наступило красноречивое молчание.

— Вы, должно быть, думаете, что я вам басни рассказываю, — сказал молодой человек с оттенком обиды в голосе.

— Почему басни? — сказал Гортсби. — Я припоминаю, что и со мной произошел такой случай за границей. И даже нас было двое в тот раз. К счастью, мы вспомнили, что отель стоял на берегу какого-то канала, и когда мы добрались до него, то и отель нашли.

Молодой человек оживился.

— За границей совсем другое дело, — сказал он. — Там можно пойти в консульство, и тебе помогут. А здесь, в собственной стране, ты гораздо более одинок, когда попадаешь в беду. Если я не найду какого-нибудь отзывчивого человека, который одолжит мне немного денег, мне придется провести ночь на набережной. Но я очень рад, что вы не считаете мою историю неправдоподобной.

Он произнес последние слова с большой теплотой, словно намекая, что, быть может, Гортсби окажется тем самым «отзывчивым человеком».

— В вашей истории, — медленно начал Гортсби, — есть только одно уязвимое место: вы же не можете предъявить мыло.

Молодой человек торопливо выпрямился и начал шарить в карманах пальто, потом вскочил на ноги.

— Я, должно быть, обронил его, — с досадой проворчал он.

— Потерять в один вечер и гостиницу и кусок мыла — это уже слишком. Это заставляет предполагать умышленную рассеянность, — сказал Гортсби, но молодой человек не дослушал конца сентенции. Он быстро зашагал по дорожке, высоко держа голову, с видом несколько нарочитой бодрости.

«Жаль, — подумал Гортсби, — кусок мыла, за которым он вышел из отеля, был единственным убедительным пунктом в его истории, и именно эта подробность провалила все дело. Если бы ему пришла блестящая мысль обзавестись куском мыла, завернутым и запечатанным по всем правилам аптечной торговли, он был бы гением в своей области. В этой области быть гениальным — значит обладать способностью все предусматривать».

Рассуждая таким образом, Гортсби встал со скамьи, собираясь уходить. Вдруг у него вырвался возглас сожаления.

На земле возле скамейки лежал овальный сверток, завернутый и запечатанный по всем правилам аптечной торговли. Это не могло быть не чем иным, как куском мыла, и он, очевидно, выпал из кармана молодого человека, когда тот бросился на скамью. В следующую минуту Гортсби уже сновал взад и вперед по сумеречным дорожкам, высматривая молодого человека в светлом пальто. Он уже готов был отказаться от поисков, но вдруг увидел, что молодой человек в нерешительности стоит на краю дороги, явно раздумывая, пересечь ли ему парк или выйти на людный Найтсбридж. Когда Гортсби окликнул его, он круто повернулся с таким видом, словно готов был дорого продать свою жизнь.

— Вещественное доказательство, подтверждающее вашу историю, нашлось, — сказал Гортсби, протягивая ему кусок мыла. — Вы, вероятно, обронили его, когда садились на скамью. Я нашел его на земле после вашего ухода. Простите меня за недоверие, но согласитесь, что я имел на то основания. А теперь, поскольку я сам сослался на свидетельство куска мыла, я считаю, что должен поверить ему. Если я могу хоть немного облегчить ваше положение, одолжив вам соверен…