Надзирательница не сопротивлялась. От страха у нее отвалилась челюсть. Через несколько секунд она лежала на полу со связанными руками, с кляпом во рту. Чьи-то проворные руки стягивали с нее юбку (она нужна была для Веры), кто-то потушил лампу.

Второй коридор показался бесконечно длинным. Впереди слабо мерцал свет, пробивавшийся через решетчатую дверь из конторы, где у телефона сидела Веселова.

И тут ключ задрожал в Шуриной руке. Просунув его между решеток, она никак не могла попасть в замочную скважину, ключ звонко постукивал о железо. Все замерли, «Пробуй ты», — шепнула Зоя Аннушке. Та взяла ключ, сжала его и снова просунула между прутьев. Раздалось два негромких щелчка, и решетка легко, без скрипа подвинулась вперед, образуя щель.

Все знали, что вниз ведут две ступеньки, а направо — комната для следователей — по плану побега «гардеробная», где предстояло обуваться. Девушки вошли туда, а «княжна», Аннушка и Шура начали открывать последнюю дверь. Веселова хотя и дремала у телефона, но повороты ключа услышала и, подойдя к двери, нос к носу столкнулась с «начальницей».

«Как же она прошла мимо меня?» — думала она, отступая, но, увидев за ее спиной много других лиц, почуяла что-то недоброе и кинулась к противоположной двери. Схватка продолжалась довольно долго. Веселова, маленькая, вся точно сбитая, отбиваясь от троих, пыталась закричать.

— Сопротивляется, негодяйка! — воскликнула «княжна». — Убить ее немедленно — и все!

Голос так походил на голос начальницы, что Веселова обомлела и притихла.

— Где ключи от карцера? — тряся ее за плечо, спрашивала Шура, но та только дико поводила глазами.

В ящиках стола ключей с биркой «карцер» не оказалось.

— Они, наверно, у Федорова, — шепнула Аннушка и распахнула дверь в прихожую.

Федорова на ларе не было.

Вильгельмина и Аннушка глядели на ларь, ничего не понимая.

Куда исчез Федоров? Неужели провал?

Все вздрогнули — в тишине раздался резкий телефонный звонок.

Веселова заворочалась.

Девушки, не зная, что делать, тревожно переглядывались.

А маленький молоточек настойчиво бился между двумя металлическими чашечками. Наконец Вильгельмина очнулась, сняла трубку и резко спросила:

— Что вам угодно?

В трубке заговорил встревоженный голос. Вильгельмина сморщилась — на лбу у нее появилась толстая складка, такая же, как у княжны.

— Несомненно, — отрывисто бросила она, послушала еще несколько секунд и, сказав: — Это совершенно невероятно! — повесила трубку.

В туалетной комнате громко зашумела сливаемая вода. Вильгельмина, кивнув Аннушке, подошла к двери и, секунду помедлив, ногой распахнула ее.

В слабом свете, падающем из прихожей, все увидели Федорова, — согнув голову под краном, он хватал открытым ртом струю воды.

— Опять нализался, подлец! — сказала «княжна», поднимая лорнет.

Федоров разогнулся, по его небритому подбородку стекали струи воды. «Ну все, пропал…» — подумал он, глупо моргая.

— До каких пор это будет продолжаться?

— Виноват… — бормотал Федоров, глядя на «княжну» и ловя рукой ручку крана.

— Подойди! — грозно приказала «княжна».

Так и не закрыв кран, Федоров шагнул вперед.

— Ключи от карцера!

Надзиратель, быстро нашарив в кармане ключ, протянул его, и тут случилось невероятное — «княжна» влепила ему звонкую пощечину, чьи-то руки подхватили, куда-то понесли, раздался хлопок, похожий на выстрел, и он, ничего не понимая, очутился в душной темноте.

В подвал к карцерам Шура добежала за минутку.

Фрида, как только открылась дверь, схватила Шуру, пытаясь поцеловать ее.

— Иди наверх, скорее, — шепнула Шура, открывая вторую дверь.

— Вера, выходи… — позвала она, вглядываясь в темноту карцера. — Скорее…

Но темнота не отвечала. Шура шагнула вперед, расставив руки.

— Где ты, Вера?

— Прощай, Шурочка… — послышался из угла шепот Веры.

Шура быстро приблизилась к ней, начала ощупывать плечи, голову, коснулась рукой лица и в испуге отдернула руку — лицо было мокро от слез.

— Вставай же, что ты сидишь?

— Я не могу… нога.

— Что нога?

— Напорола на гвоздь. Распухла, идти не могу.

Это было так неожиданно, так невероятно, что Шура растерялась.

— Тогда… тогда я понесу тебя.

— Что ты! Прощай, подружка моя милая…

Девушки обнялись и заплакали, уткнувшись в плечи друг дружке.

— У вас все хорошо? — спросила Вера и начала резкими толчками отрывать от себя подругу. — Иди, скорее иди. Дорога каждая минута…

Но Шура еще крепче прижималась к Вере.

— Иди, — не выдержав, почти закричала та, — если из-за меня вы провалитесь, я повешусь. Слышишь?

Шура крепко поцеловала подругу в щеку, в лоб, в губы, поднялась и, придерживаясь за стенку руками, пошла к двери.

Оставшись одна, Вера перестала плакать.

«Ну что ж, — думала она, — я временно выбыла из строя, но они должны убежать!»

Думая о них, прежде всего вспомнила Наташу Климову.

Для девушек она была подругой и старшей сестрой — составляла списки для чтения, помогала доставать книги. Именно она уговорила Веру приняться за изучение истории Египта. Целыми днями просиживали они над картами и атласами.

А Катя Никитина, та, что по ночам писала стихи? Помнится, она тихонько просыпалась, нащупывала рукой очки, присаживалась к окну с решеткой и надолго застывала в задумчивой позе.

— Зачем ты в темноте сидишь в очках? — спрашивала ее Вера.

— Думать легче…

И еще вспомнилось: перед пасхой Катя вдруг замкнулась и часами лежала на своей койке, глядя в потолок потухшими, глазами.

Звон церковных колоколов наполнил камеру.

Все притихли, сжались, а Катя точно проснулась — встала и начала читать стихи:

Кто-то не выдержал и всхлипнул. И тут раздался резкий вскрик:

— Довольно!

Все обернулись и увидели Наташу, но голос ее настолько изменился, что был совсем незнакомым.

— Что вы распустили нюни? Я сидела в камере смертников и то не позволяла себе думать так. Стыдитесь!

Вспоминая эту ночь, Вера улыбалась — как хорошо говорила тогда Наташа о жизни, которую надо сберечь для революции.

Именно после этой ночи решили они с Аннушкой поговорить с Наташей о партийных делах. Наташа нахмурилась.

— На душе у меня смутно, — тихо призналась она, — так скверно — зареветь хочется. Азеф, один из руководителей партии эсеров, оказался провокатором.

Вера и Аннушка слышали об этом чудовищном разоблачении и промолчали.

— Вы знаете, да? — встрепенулась Наташа. — Это же так ужасно! Я видела его несколько раз, даже разговаривала. И вдруг… И все думаю — по тому ли пути я шла.

Оказалось, что Наташа ленинских работ не знала, что, как эсерка-максималистка, она стоит за полную конфискацию помещичьих, удельных и церковных земель, а Ленин, по ее мнению, говорит лишь о возвращении крестьянам «отрезков».

— Да кто тебе это сказал? — улыбнулась Аннушка.

— Как кто? Это же и в программе записано.

Тогда Вера и Аннушка с жаром принялись рассказывать, что еще в пятом году Ленин сам предложил заменить лозунг об «отрезках» лозунгом о полной конфискации всех помещичьих земель.

Наташа насторожилась. Теперь она сама все чаще и чаще и все подробнее расспрашивала о Ленине, о большевиках, об их программе.

К этим разговорам присоединялись и другие, лица у всех оживали.

— Ах, дурочки, — ласково, по-матерински говорила Аннушка после таких бесед. — В голове туман, в душе — сумятица. Не успели ни в чем разобраться — и уже каторга… Волю бы вам, да подучить хорошенько — вам цены бы не было.

И вот теперь, прижавшись к стенке, пытаясь в тюремной тишине различить хоть какие-нибудь звуки, Вера говорила себе: