Грим дождался благоприятного момента и повернул «Барранкилью». О'Коннели и команда уже ждали на баке, прилипнув к поручням, как насекомые. Резко зарылся в волны нос корабля, и они очутились по пояс в бурлящей пене. Но когда «Барранкилья» поднялась вверх, чтобы вновь нырнуть, все были на своих местах.

Требовалось необычайное искусство мореплавания, чтобы, держась на подветренной стороне потерпевшего судна, давать достаточно простора его быстрому дрейфу и вместе с тем чтобы протянуть через водное пространство трос. Снова и снова тонны воды наваливались на нос корабля, стремясь унести находившихся на баке. Одного матроса волнами сорвало с места и завертело по палубе, как щепку. В бессознательном состоянии подняли его товарищи.

Грим поставил «Барранкилью» параллельно «Монтевидео». Расстояние между ними оставалось не больше трехсот футов. «Тихий ход вперед». Шторм гнал пассажирский пароход со страшной силой, и расстояние между двумя судами все уменьшалось, а Грим все ждал с застывшим лицом, сжимая трубку в желтых зубах. Одна ошибка теперь, один маленький просчет — и «Барранкилье» не удастся спастись от грозно надвигающегося корабля. Рулевой на своем посту побледнел, как призрак, — штурман так вцепился в поручни, что ногти его до крови впились в ладони…

И в этот миг тревоги раздался рев Грима:

— Эй! Сигнал!

«Барранкилья» пошла рядом с «Монтевидео» на расстоянии менее ста футов. Раздался звук выстрела, вспышка пламени — и трос змеею развернулся над морем. Люди на баке с налета схватили его, потащили к корме, обвертывая вокруг подпорок, борясь за каждый дюйм.

Полоса воды между двумя судами расширилась, и трос, закрепленный на корме, натянулся.

Матросы «Барранкильи», вечно голодные, работавшие за гроши, презирали возможно грозящую им гибель. Один лишь Снид просил и умолял, обещая заплатить всю стоимость груза тому, кто ударит топором по буксирному тросу. Но никто не вызвался.

«Барранкилья» делала все, что могла. Ее котлы работали с предельной нагрузкой, машина стучала и грохотала, но она удерживала «Монтевидео» против ветра, прекратив его дрейф. Семь часов при этом шторме, громоздившем волну на волну, семь часов на расстоянии пятидесяти миль от грозного скалистого берега. В полдень Грим спустился к старшему механику. Билиш вытер потное лицо тряпкой:

— «Барранкилья» справляется неважно. Уровень воды все время повышается. А впереди еще несколько часов…

— Поставить всю команду на ручные насосы, — приказал Грим. — Как долго может она выдержать?

— Это трудно сказать, сэр. Если бы мы могли хоть немного уменьшить ее нагрузку…

— Нет! Не вздумайте нянчиться с «Барранкильей». Нельзя допустить ни на один оборот меньше.

Экипаж знал, что всякий другой курс, кроме курса прямо в пасть шторма, означал для них спасение. Но ни один не отступил.

Три часа… четыре…

Билиш крикнул по рупору в рубку:

— Вода поднимается. Если мы будем продолжать в том же темпе, она скоро достигнет котлов.

— Продолжайте! — хриплым голосом ответил Грим.

К обеду ветер стих, но было уже слишком поздно. «Барранкилья» зарывалась носом в воду, она теряла управление. Что будет с ней по истечении семи часов?

С «Монтевидео» сигнализировали:

— Продержитесь еще немного. У нас скоро конец.

Но конец свой видели и «Барранкилья» и ее команда.

В пять тридцать Грим шепнул на ухо О'Коннели:

— Через час мы пойдем ко дну. Проверьте, готовы ли шлюпки.

— Послушайте, сэр. От них до берега все еще пятьдесят миль. Давайте перережем канат.

Грим покачал головой.

— Нет, будем держаться. Возможно, что они не закончат работу вовремя.

И они держались, потому что таково было упорство Грима, держались ради спасения человеческих жизней, держались, хотя палуба «Барранкильи» накренилась и она готовилась к своему последнему нырянию.

В шесть часов сквозь низко нависшие облака они увидели флаги, порхающие на сигнальной мачте «Монтевидео»: «Ремонт закончен».

Грим не ответил. Отвечать было некогда, да и нечего отвечать. На море уже не видно было белогривых валов, вихрь превратился в свежий бриз. Но бедная старушка «Барранкилья» закончила свою последнюю схватку со стихией. Палуба ее легла в уровень с водой, она спотыкалась и захлебывалась, как раненый зверь. Вдруг раздался гудок, страшный, хриплый, непрерывный, — предупреждение каждому человеку команды. Они бросились наверх из трюма, из машинного отделения и столпились вокруг шлюпок.

Грим их успокоил. Он приказал спустить шлюпки на воду и ждал, широко расставив ноги и продолжая сжимать в зубах трубку, пока матросы не разместятся в шлюпках, непрочных, как яичные скорлупки. Грим заставил усадить пепельно бледного Снида в одну из лодок.

О'Коннели остановился около капитана.

— Скорее, сэр, — посоветовал он, — время уходит.

Тогда капитан быстро сошел с мостика, но не шагнул через борт, а спустился вниз, в каюту. Через несколько мгновений (и каких опасных мгновений!) он поднялся наверх, шагая по воде, застилавшей палубу. На плече Грима сидел огромный зеленый попугай.

Шлюпка О'Коннели ждала его. О'Коннели готов был ждать своего капитана, пока тонущий корабль не вовлек бы его самого в водоворот. Грим уселся в шлюпку. Попугай закричал, распростер крылья, но не оставил хозяйского плеча.

От «Монтевидео» отделились белые шлюпки, управляемые людьми, которые во взмахи своих весел вкладывали нечто большее, чем простое чувство долга. Но Грим не следил за ними. Он смотрел назад, туда, где «Барранкилья» — единственный корабль, которым он когда-либо командовал, — уходила в бурлящую пучину. Голубые глаза капитана больше не казались суровыми, слезы стекали по жесткой, небритой щеке.

Вдруг «Барранкилья» глубоко зарылась носом в воду, закружилась, подняв корму вверх, как человек, вздымающий руки в предсмертной агонии, и пошла ко дну.

Пришлось обвязать Снида канатами, чтобы поднять его на борт «Монтевидео». А Грим без посторонней помощи взобрался по веревочному трапу. Капли соленой воды стекали с трубки, а на плече капитана по-прежнему сидел Патриций. Все пассажиры выбежали из кают. Женщины плакали, мужчины старались протиснуться вперед, чтобы пожать ему руку, а капитан «Монтевидео» стоял перед ним с непокрытой головой.