"Лучше Экдес никого не будет. — Омар отер полой халата мокрые глаза. — Экдес! Ты поистине была «священной». Погубили они тебя. И меня погубили вместе с тобой".
***
— Чтоб оправдать свою лень, неумелость, нерасторопность, мы вечно ссылаемся на изменников и злоумышленников, на происки наших врагов. Но беда — не в них, она — в нас самих!
***
— Пьяных много! Но не каждый встречный пьянчуга — поэт. И не каждый встречный поэт — Омар Хайям…
"…Неужто старею? — думал Омар с печалью. — Раз уж начинаю жить воспоминаниями. Мне, в моем-то возрасте, еще можно мечтать о новых встречах".
Он, видно, дремал какое-то время. Удивленный тишиной, чуть приоткрыл глаза: в подвале пусто. Все ушли. Только двое проныр, забившись в Омаров дальний угол, лихорадочно шептались:
— Тихо! Услышит…
— Э, ему не до нас. Так запомни и другим передай: послезавтра в Рей уходит большой караван. Мы и накроем его в ущелье Трех ключей. Место сбора — в Ореховой роще. Черный Якуб приказал завтра вечером всем быть на месте.
Ох! У этих свои заботы. Тоже люди. Черный Якуб — известный разбойник из-под Себзевара, о нем давно не слыхали в здешних местах. Явился. Омар пожалел, что пришел сюда. Не знал, что здесь бывает подобный сброд. Да и художники, писцы, переплетчики… с их отчаянно «смелыми» разговорами украдкой, с оглядкой — что они могут изменить в стране? Болтовня. Зло, гнет, несправедливость — не капля росы, чтобы слизнуть ее языком.
Но и дома ему теперь не сидится. Он допил свою "благословенную воду". Пойду куда-нибудь. И поплелся, шатаясь, прочь. Хозяин заботливо проводил его к выходу:
— Может, домой отвести?
— Не хочу домой!
— Как знаете, сударь.
И Омар потащился в одно известное ему местечко. "Нет смысла в разгуле, — нам жизнь сокращает вино". Подстрекаемый ненавистью к обывательскому достолепию, он нарочно, со злорадством, брел по самым людным улицам и перекресткам. "И в трезвости тоже нет смысла: умрем все равно". Чтобы издевательски дать повод каждому из этих благоприличных охламонов сказать самоуважительно: "Я же говорил!.."
"Плевать, в чем утонешь: в соленой воде или пресной…" Пусть утешается, быдло, что оно, хоть и ничто само по себе, всего лишь прах, все же — пристойнее, лучше Омара Хайяма. "Для пьяных и трезвых дорога одна — на черное дно". Конечно! Куда нам до вас…
Сказано в "Махабхарате":
"Следующие десять не признают законов, о Дхритараштра, запомни их: пьяный, нерадивый, сумасшедший, усталый, гневный, голодный, а также торопливый, испуганный, жадный и влюбленный — эти вот десять".
И все десять, казалось, объединились сейчас в Омаре Хайяме. Даже мухтасиб, с опаской приглядевшись, уступил ему дорогу.
***
…Через час, опираясь о правый локоть, он возлежал на пятнистом ковре перед низким столиком, освежался шербетом и снисходительно слушал старуху Айше, хозяйку ночного заведения. С давно увядшим лицом в белилах и румянах, сводня старалась его разжалобить — чтобы, как видно, тем самым подогреть его щедрость.
— Улыбаться, когда хочется плакать. Стонать как будто от вожделения, когда больно. Развлекать мужчину нежной песней, искусной игрой на дутаре, страстными телодвижениями в танце. Всему их надо учить! Замучилась, сударь. Я беру их из разных мест: и в городе из бедных кварталов, и на базаре, и с гор и степей, деревенских. И всех корми, одевай. А жизнь какая? Дороговизна. От нужды пропадаем.
Старуха всплакнула. И, размазывая по морщинам слезы, перемешанные с краской, сквозь растопыренные крючковатые пальцы оглядывала злыми глазами его добротную одежду. Человек, видать, с деньгами.
Бедняжка! Омар усмехнулся. Как ей трудно. И, конечно, она считает свое ремесло важнейшим на свете. Приди ты к ней с целым карманом звезд небесных, она тебя прогонит с бранью, если в кармане этом средь звезд нет золотой монеты. Еще и посмеется над тобою.
— Знала ты… Ферузэ? Из мастерской Ибрахима.
— Ферузэ, Ферузэ? А! Помню. Ее забрал себе некий… как его…
— Бей Рысбек.
— Верно! Я всегда любовалась ею. Звала к себе — не хочет. Продал красотку Рысбек! Сама я хотела купить — в цене не сошлись. Он и продал ее арабу с Бахрейна. Давно это было, не так ли? Я потому ее помню, что Ферузэ мне племянницей доводилась.
— Та-ак. Хороша тетушка… — Омар поставил чашу на столик. — Прощай.
— Разве гость не останется у нас ночевать? — всполошилась старуха. — Сейчас девочки выйдут. Ах, я сама виновата! Расхныкалась. Человек, я вижу, совестливый, не пожалеет, думаю, кинуть лишний динар. Но гость пришел развлечься, а не жалобы слушать. Ах, дура я, дура, старею…
"Хе! Она еще о совести толкует. Но и впрямь совестно — ввалился, обнадежил и… ничего".
Он бросил ей последний дирхем, — один дирхем, к ее неудовольствию.
— Я ухожу.
— Но гость не видел моих девочек!
— И видеть не хочу.
— Обижаете, сударь! Есть у меня для вас Ферузэ. Другая. Ей всего шестнадцать.
— Другая? В другой раз…
***
Наутро, покопавшись в карманах, Омар обнаружил… два фельса. Н-да. За них могут налить чашку шербета. Он бродил по просторному двору, грустно размышляя, как теперь ему быть.
Работая над «Наврузнамэ», Омар думал, получив за нее хорошую плату, сразу взяться за большую поэму «Алимнамэ», об ученых. Хватит о царях! И другие замыслы были у него.
Уточнить меры, разработать новые — как советовал ему когда-то Мухтар в Самарканде.
Написать обзор тюркских племен, выявить их происхождение, сравнить языки.
Создать руководство по персидскому стихосложению.
Съездить в Индию, в Китай, на Кавказ, к булгарам на Волгу…
Все это прахом пошло.
Дом, что ли, продать? Зачем он ему одному, такой огромный? Убирать устаешь, пыль выметать. Продать и купить взамен небольшую уютную хижину. На остальные деньги жить…
…В калитку — быстрый негромкий стук. Кого там шайтан принес? Но Омар, который еще недавно никому не открывал, теперь уже рад любому гостю. Одиночество заело. Покашляв, чтобы дать знать пришедшему, что он дома и слышит, Омар открыл калитку.
Мальчишка, смуглый, быстроглазый:
— Здравствуй. Мой хозяин, купец Музафар, велит тебе скорей явиться на Шелковый базар. У него к тебе важное дело.
— Велит… мне? А ну, убирайся отсюда, пока целый! У него ко мне дело — не у меня к нему.
Омар с досадой захлопнул калитку. Еще недавно им помыкали цари и визири, теперь какой-то купчишка берется им помыкать. "Велит…" Вели своей жене, пес паршивый.
Так и не придумав, где добыть денег, он решил: ничего не буду делать! Никого не буду искать, ни у кого ничего не стану просить. Запрусь, залягу дома, как горный медведь в пещере, и буду лежать. Лежать и лежать, пока что-нибудь не произойдет. Что-нибудь ведь должно когда-нибудь произойти?
Но ему не дали залечь. В калитку вновь постучали, громко и требовательно.
— Я Музафар, — сказал дородный старик в добротной одежде.
— Проходи.
— Разве ты не слыхал обо мне? — спросил купец, как бы удивленный тем, что Омар при его имени не повалился ему в ноги.
Омар: "Ну, я собью с тебя спесь". И — простодушно:
— Нет. Купцов много, знаешь. А я — один.
— Хм. — Лицо у Музафара сделалось густо-багровым, с синевой, как гранатовая кожура.
Омар, морщась от тошноты, махнул рукой на помост под пышно-желтой осенней шелковицей. И сам сел первый, отирая со лба холодный пот.
— Хозяин харчевни сказал… что ты умеешь гадать по звездам? — угрюмо спросил Музафар, неловко усевшись на край помоста, накрытого кошмой.
— Н-ну и что? — промычал Омар недружелюбно.
— Завтра в Рей… уходит большой караван, — доложил мрачно купец Музафар. "А! — вспомнил Омар. — Те двое вчера говорили об этом". — Десять верблюдов — мои. Хороший товар. Но я тревожусь. Дороги опять стали опасными. Не погадает ли… ученый друг, — каждый звук торговец произносил с усилием, будто не слова выдавал, а деньги, — по небесным светилам… стоит ли ехать завтра в Рей?
